Бетти-Энн

— Да, — ответила она, по все в ней по-прежнему было натянуто, как струна.

— Постарайся следовать за мной, если сможешь. Поначалу, наверно, будет трудно, так что ты должна помочь мне.

Теперь слова не наплывали извне, но она все равно ощущала за ними присутствие Робина. Он пытался подчинить себе её мысли. Она приложила руку колбу. Он направлял её… мысли её… прорывались… в закрытую, неведомую ей часть её мозга, такую чужую, странную… она попыталась уклониться, но он настаивал…

— Ты должна помочь мне, — повторил он.

И вот она застонала — новое, незнакомое ощущение всколыхнулось в ней, её словно пронизало током, словно обдало свежим ветром, словно пробудилась давно забытая боль.

— Она… она… растёт! Я чувствую! — воскликнула Бетти-Энн.

Она открыла глаза и посмотрела на свою левую руку. Поворачивала её, сжимала и разжимала пальцы, не сводила с неё глаз. Неуверенно потрогала её правой рукой.

— Новая, — сказала она. — У меня новая рука…

Она умоляюще поглядела на Робина. Ей хотелось плакать, слезы навёртывались на глаза, она с трудом сдерживала их. По телу побежали мурашки.

— Кто вы?

Какая-то часть её сознания упрямо отказывалась признавать, что всё это произошло на самом деле. (Всего достоверней здесь были стены номера: обои в грязных пятнах, такие скучные, будничные, они просто вопияли, что ничего подобного на свете не бывает и быть не может, и, однако, самим своим существованием подтверждали, что все это не сон.) И пальцы се обновлённой левой руки, тонкие и нежные, сгибались и разгибались, обретя наконец неправдоподобную свободу.

Робин поднялся, подошёл к окну.

— Ты должна узнать, — сказал он. — Покажи ей, Дон.

Она вновь взглянула на Дона. И вдруг почувствовала, что смутная неприязнь к нему уступила место благоговению. Она хотела отвернуться, задрожать, хотела… и всё же молча стояла перед ним, подавленная, не веря себе, и все чувства её, все мысли, все существо её замерло, изумление оглушило её. Медленно, у неё на глазах весь облик его стал зыбиться и меняться. Еже мгновение — и перед ней был уже не человек.

Бетти-Энн слабо ахнула.

— Вот какие мы на самом деле, — сказал Робин. — И ты тоже такая, Бетти-Энн.

— Тоже такая? — переспросила она.

Дон — тот, кто был только что Доном, — был странен, неотразим, некрасив, но привлекателен своей странностью. Она вздрогнула, почти не в силах думать. Невозможно поверить, что и она тоже такая… во всяком случае, не сразу. Но ни веры, ни неверия просто не существовало — было лишь чудо и немота.

— Ты привыкнешь, — сказал Робин. — Научишься перевоплощаться, захочешь — будешь такой, как сейчас, а захочешь — станешь кем-нибудь ещё: птицей, быть может, или зверем, или чем-то, что тебе пока ещё незнакомо. Стоит только научиться, и ты сможешь стать, кем вздумается.

Бетти-Энн смотрела на свою обновлённую руку, Страшно думать, лучше и не пытаться, пусть мозг сам осваивает свои новые пределы. Дальше всё произошло само собой. Рука медленно ссохлась, сжалась, стала такой, какой была всегда.

— Вот как? — сказала она подавленно. — Вот как?

— Ты научишься, Бетти-Энн, — сказал Робин.

Ей казалось, сердце готово разорваться. Стены комнаты — такие настоящие, такие доподлинные — поплыли перед глазами, и рисунок на обоях туманится, и от этого голова идёт кругом. Вот сейчас эти стены рассыплются, их зыбкие, неверные очертания разойдутся, истают, словно круги на воде, и она останется на островке ковра совсем одна, окружённая тревожным молчанием.

— Откуда вы?

— Со звёзд.

— Со звёзд… — повторила Бетти-Энн.

Как странно. Она видела звезды вечерами. Они так далеки (но в иные минуты они казались не такими уж далёкими). Она вся напряглась, и напряжение росло. Звезды… Совладать с этим напряжением нелегко, и какое-то время внутри будет смятенье, и она станет метаться из стороны в сторону (мало-помалу она успокоится, так будет непременно, но пока мысль эта не помогала, ибо сейчас покоя не было). На это потребуется время. Ведь звезды так далеки.

— Мы не с этой планеты. И ты, конечно, чувствовала, Бетти-Энн, что ты не вполне принадлежишь здешнему миру. Конечно же, ты чувствовала, что ты не такая, как все.

Она покачала головой, волосы рассыпались, одна прядь упала на лоб, и она откинула её. Не такая? Не такая…

— Расскажите… расскажите мне, — попросила она.

Рассказывайте не торопясь, понемногу, хотелось ей сказать, ведь я пока не до конца вам верю, а придётся услышать ещё много такого, чему трудно поверить; и я хочу услышать это не вдруг, не все сразу, чтобы разобраться постепенно, чтобы частицы невероятного понемногу сложились вместе (точно в картинке-головоломке). Помню, как-то мы с Джейн складывали такую головоломку: на картинке должны были получиться две охотничьи собаки, но мы потеряли крышку коробки и долго не могли догадаться, какая должна получиться картина. (Джейн сперва думала, что на ней выйдет бегемот, а я — что медведь гризли.)

— Рассказать надо очень много, — сказал Робин.

Бетти-Энн все думала об охотничьих собаках и как Дейв вернулся домой и сказал, смеясь: “Ну как же. На крышке все нарисовано”. (И тогда они с Джейн вспомнили, и теперь, когда он им напомнил, сказали, что они и так всё время это знали.) Ей вдруг подумалось, что она знала это всю жизнь: вот они, наконец, её собратья, те, кто поймёт её, как никто никогда не понимал, и ей хотелось заплакать от радости… нет, не от радости, просто от удивленья.

— Мы странствуем, — сказал Робин. — Племя наше родилось на планете, которая, должно быть, очень походила когда-то на вот этот мир, на Землю. В старинных записях сказано, что называлась она “Эмио”. Земляне ещё жили в пещерах, а мы уже странствовали среди звёзд. Мы странствуем так долго, что планета наша давно затерялась в межзвёздных просторах, быть может, и солнце, вокруг которого она обращается, уже угасло — не знаю. Это было очень давно. Наша история — большая часть её — забыта… Как знать, быть может, все племена проходят по одним и тем же ступеням, и когда-то мы, возможно, были такими же, как молодое племя, среди которого ты жила здесь, на Земле. Но теперь мы странствуем. Племя наше состарилось на Эмио… и стало мудрым… давным-давно один из нас открыл эффект “зейуи”, и тогда мы покинули нашу планету. А теперь мы любуемся солнечным закатом в одном мире, а голубыми водами — в другом, за миллионы миллионов миль…

Бетти-Энн слушала и той частью своего существа, которая не совсем была сбита с толку, сознавала — да, Робин стар, но не в том смысле, как она прежде понимала это слово, стар не как земной человек; сами слова его, казалось, изнемогают под грузом лет. Мысль эта вспыхнула и угасла.

— Когда мы в последний раз были здесь, на планете Земля, — сказал Робин, — случилось несчастье и твои родители погибли. Я сам слышал предсмертные мысли твоего отца — я ждал его тогда в разведочной ракете. Я думал, что ты тоже погибла… Месяц назад мы вернулись. Одному из нас показалось, что он чувствует твоё присутствие на этой планете. Мне удалось вспомнить, где произошёл тот несчастный случай; по бортовому журналу Большого корабля мы определили дату; мы просмотрели газеты, выходящие в городе, близ которого случилось несчастье. И узнали, что ты и вправду осталась жива. Тогда мы осторожно навели справки и напали на твой след.

— Рассказывайте дальше…

— Нас осталось уже не так много, меньше, чем нам хотелось бы. Приятно было бы увидеть среди нас новое лицо. У нас для тебя вдоволь места. Мы пришли за тобой, ибо ты нашего племени, и мы не можем оставить тебя здесь, в одиночестве. Мы пришли, чтобы сказать тебе: возвращайся к нам, лети вместе с нами, ведь ты наша сестра.

Он обернулся к окну — там, за окном, валил снег.

— Есть много планет, где снег куда красивей, — сказал он.

— На Лило снега лучше, — сказал Дон. — И тени лучше. Там три луны.

Бетти-Энн понимала: они нарочно заговорили о снеге, чтобы дать ей время освоиться со всем услышанным. Но в мыслях у неё по-прежнему была сумятица.