Маркиз де Сад

Купить Ла-Кост захотел член Совета старейшин Жозеф Станислас Ровер, бывший депутат всех выборных органов начиная с 1789 года и по совместительству спекулянт, сколотивший состояние на сомнительных финансовых операциях. Сделка состоялась, но наличности де Сад получил немного: все его владения были в ипотеке, а держательница ипотечных закладных Рене-Пелажи потребовала бывшего супруга приобрести адекватную по доходности недвижимость и переписать закладную, что де Сад скрепя сердце и сделал. В то время отношения де Сада с родственниками были достаточно напряженными. Клод Арман, ставший рыцарем Мальтийского ордена, пребывал на Мальте, занятый делами ордена. Старший сын, Луи Мари, вернулся в Париж, но отношений с отцом практически не поддерживал, жизнь вел рассеянную, такую же, какую в молодости вели его отец и дед. Саду такое поведение сына, с одной стороны, импонировало, а с другой — раздражало: ему казалось, что и жена, и сын обокрали его и теперь проматывали его состояние, в то время как он вынужден был прозябать в нищете. Наследство скончавшихся дальних родственников, которое де Сад захотел прибрать к рукам, от него уплыло, и он в раздражении заявил, что отныне семьи у него не существует. Но ни категоричным заявлениям, ни обещаниям Сада никто из тех, кто имел с ним дело, не верил: все привыкли, что, повинуясь минутной прихоти, приступу гнева, желанию получить немедленную выгоду, маркиз мог сказать и наобещать все, что угодно.

Фамилия де Сада по-прежнему фигурировала в списках эмигрантов, и гражданин Сад вновь предпринял попытку добиться, чтобы ее вычеркнули из этих списков. Верная Констанс, вооружившись бумагами, начала обходить инстанции. Гофриди прислал нотариально заверенный акт, в котором местные власти удостоверяли, что на основании полученных справок они готовы подтвердить, что гражданин, носящий имя Донасьен Альфонс Франсуа Сад является тем самым гражданином Садом, которому секция Пик выдала свидетельство о безвыездном проживании в Париже. Но в департаменте Буш-дю-Рон отказались выдать нотариально заверенный акт, где бы значилось, что вычеркнутый из списков гражданин Луи Сад (а имя Луи не фигурировало в свидетельстве о рождении) и гражданин Луи Альдонс Донасьен Сад, внесенный в список эмигрантов, является одним и тем же лицом. Констанс сбилась с ног, доказывая, что Донасьен Альфонс Франсуа де Сад и Луи Сад — одно и то же лицо. В борьбе с бюрократическим макабром де Сад, опираясь на свою собственную логику, составил следующее письмо:

«У ходатая требуют бумагу, удостоверяющую, что Луи Сад, выступающий сегодня ходатаем, есть тот самый Луи Сад, который был вычеркнут из списков в департаменте Буш-дю-Рон. Но в то время, когда происходило составление списков, Сад уже двадцать пять лет как не посещал сей департамент, а потому он никак не может получить требуемую бумагу. Такая бумага могла быть ему дана только в Париже, где он пребывал безвыездно, и он ее получил; данную бумагу захотели получить в Воклюзе, и он ее представил. Что еще он может сделать, чтобы удостоверить свою личность?

Хотят, чтобы департамент Буш-дю-Рон признал вычеркнутого из своих списков Луи Сада тем же самым лицом, которое сегодня требует вычеркнуть его из списков Воклюза. Но разве Луи Сад вычеркнутый не является тем же самым Луи Садом, которого внесли в список? Ведь получается, что если вычеркнут был не ходатай, то и не ходатай был внесен в список; таким образом, все, что было сделано в департаменте Буш-дю-Рон, а именно вписано ли, вычеркнуто ли, для Сада значения не имеет, и речь, собственно, идет о том, что его внесли в списки департамента Воклюз; но так как в этом департаменте его внесли в списки, скопировав списки предыдущие, то следовательно, если доказано, что предшествующие списки более значения не имеют, соответственно, и списки, с них скопированные, тем более значения иметь не могут. Но Сад чтит закон и верит тем, кто способствует поискам доказательств, дабы закон не обошелся с ним несправедливо, а потому он не намерен отвечать в оскорбительном тоне, а всего лишь подчеркивает: у него попросили представить нотариально заверенный акт, подтверждающий его постоянное пребывание в Париже, и он его представил; у него попросили свидетельство о его рождении, и он представил его и один раз, и второй; и все эти документы доказывают, что ходатай носит имена Донасьен Альфонс Франсуа Сад, и, как следствие, ему и его советчикам кажется, что от него не надобно более требовать иных документов». Далее следовали реверансы в сторону правосудия.

Бюрократические фантазии оказались гораздо более изощренными, чем эротические фантазии гражданина Сада. Из списков эми фантов Донасьена Альфонса Франсуа не вычеркнули, но в начале 1799 года секвестр с его земель был снят, хотя и с рядом ограничений, самым нежелательным из которых для де Сада был запрет на их продажу — так как после поездки в Прованс он принял решение избавиться от всей своей недвижимости. Прованс он посетил летом 1797 года вместе с Констанс — впервые за последние девятнадцать лет — и быстро понял, что стал там совсем чужим. Оставив Констанс в доме Гофриди, де Сад объехал свои прежние владения и не узнал ни людей, ни атмосферы, прежде там царившей. Побывал ли он в уже принадлежавшем Роверу Ла-Косте? Большинство биографов дают отрицательный ответ: живя днем сегодняшним, де Сад не любил бередить воспоминания. К тому же при продаже Ла-Коста он смошенничал, о чем ему также вряд ли хотелось вспоминать. Полностью секвестр с земель де Сада был снят только в 1811 году.

1797 год стал для де Сада в своем роде знаменательным. Сторонники монархии повсюду поднимали головы, в стране назревал роялистский мятеж, но его предупредила оппозиция внутри самой Директории: в сентябре произошел переворот, в результате которого обновленный состав директоров и обоих Советов заметно полевел. Большинство арестованных депутатов были сосланы в Гвиану, и среди них новый владелец Ла-Коста. Ровер умер в Гвиане, так и не успев побывать в приобретенном им замке. Чтобы предотвратить монархическую угрозу, новое правительство ужесточило законодательство против эмигрантов и, в частности, издало закон, обязывавший каждого, чье имя занесено в эмигрантский список, немедленно покинуть Францию; в противном случае эмигранту грозила тюрьма и трибунал. Де Сад снова попал в число счастливчиков: благодаря демаршам Констанс он получил вид на жительство и свидетельство о благонадежности. Для того чтобы гражданин де Сад не оказался вне закона, в канцелярию министерства было представлено досье, содержавшее, по свидетельству М. Левера, пятьсот письменных подтверждений его непрерывного проживания в Париже. Немалую роль в составлении этого досье сыграли приобретенные Донасьеном Альфонсом Франсуа еще в Сомане навыки обращения с архивами и привычка тщательно сохранять и классифицировать каждый исписанный листок бумаги. Де Сад окончательно распрощался с иллюзорными надеждами вернуться в Прованс. И наконец, в этом году вышел «труд жизни» маркиза де Сада — «Новая Жюстина, или Несчастья добродетели, с приложением Истории Жюльетты, ее сестры», три тысячи семьсот страниц, десять томов описаний самого безудержного разврата, иллюстрированного сто одной непристойной гравюрой. Маркиз де Сад наконец-то отыгрался за утрату «Ста двадцати дней Содома»!

Издание «Новой Жюстины» и «Жюльетты» стало крупным финансовым и организационным предприятием издателя Николя Массе, увидевшего в нем не только немалую прибыль. Относительно даты выхода существуют сомнения, ибо, хотя цензурный контроль, который введет Бонапарт, еще не наступил, новый роман де Сада жестокостью и «прозрачностью» языка превосходил сочинения современников, чьи книги успешно расходились в галереях Пале-Рояля вместе с томиками «Новой Жюстины» и «Жюльетты»: в обществе финансистов и спекулянтов нравы царили более чем вольные, роскошь выставлялась напоказ, порнография пользовалась спросом.

Уличная политическая жизнь граждан сходила на нет, читатель от газеты и листовки возвращался к толстому фолианту. Большой успех имел английский готический роман с его тайнами и ужасами; французы с удовольствием переводили сочинения Бекфорда, Уолпола, Радклиф и Льюиса и сами старались не отстать от англичан: изданный в 1798 году роман Ж.-А. Реверони Сен-Сира «Паулиска, или Современная порочность», в котором представлены все атрибуты готического романа, приправленные — как указывает название — изрядной долей порочности, выдержал более десятка изданий.