Маркиз де Сад

23 июня 1758 года юный де Сад вместе со своим полком участвовал в сражении при Крефельде неподалеку от Дюссельдорфа, где французские войска потерпели сокрушительное поражение. Донасьен был, как всегда, храбр, но выдающихся подвигов не совершил. Все же в октябре он получил повышение — был назначен капитаном в кавалерийскую роту. Но так как вакантной роты не было, граф де Сад вновь нажал на все рычаги, и вакансия в конце концов появилась. Деньги уплачены, и в 1759 году Донасьен стал капитаном роты в Бургундском кавалерийском полку и мог щеголять в новом мундире синего сукна.

Белокурый, с голубыми глазами, в прекрасно подогнанной форме — перед Донасьеном не могла устоять ни одна красотка, и ни одна жрица продажной любви не могла заподозрить в этом элегантном офицере поклонника далеко не безопасных удовольствий. В честь своего назначения Донасьен, чей полк в то время располагался в одной из прирейнских деревушек, устроил салют, нанеся при этом ущерб соседнему дому. Вынужденный написать объяснительную записку, Донасьен в присущей ему дерзкой форме объяснил немцам, что он продолжал праздновать победу маршала де Брольи над немецкой армией в сражении при Бергене, случившемся… десять дней назад.

Сколько еще объяснений, дерзких по форме и изящных по содержанию, предстоит написать Донасьену! И никогда, ни под каким видом он не будет ни признавать своей вины, ни извиняться за нанесенные им оскорбления — даже когда неправота его будет очевидна всем, в том числе и ему самому. Де Сад всегда оправдывался, находил сотни тысяч причин, отчего он поступил так, а не иначе, рассыпал множество оправдательных фраз там, где, по сути, хватило бы двух-трех. Оправдания де Сада очень часто напоминали оправдания ребенка: «Да, я поступил дурно, но ведь я же не могу по-другому!» Нежелание, а потом и неумение признать свою неправоту станет отличительной чертой характера де Сада. «Нравы от нас не зависят, они зависят от нашего устройства, от нашей организации. От нас зависит только научиться не выплескивать наш яд наружу, дабы окружающие нас не только не пострадали от этого, но даже вовсе этого не заметили», — писал де Сад в камере Венсенского замка в 1782 году. Он до конца жизни не научился не выплескивать свой «яд» наружу и с удовольствием предоставлял другим возможность портить себе кровь из-за его философии.

Меж тем в апреле 1758 года в Париже после длительной болезни скончалась мадемуазель де Шаролэ, женщина, не только помогавшая Жану Батисту в трудную минуту, но и поддерживавшая в нем огонь жизнелюбия. Моментально постаревший граф де Сад удалился в Прованс, который он, в отличие от сына, не любил никогда. Перед отъездом он написал письмо мадам де Раймон, где извещал ее о смерти мадемуазель де Шаролэ и о своем решении покинуть столицу, ибо «в этом городе нельзя быть стариком. Если ты живешь сообразно своему преклонному возрасту, значит, жизнь твоя печальна и одинока; если ты изображаешь молодого, а возраст твой уже далек от молодости, значит, жизнь твоя подвергается осуждению и насмешкам». Опечалившись, добросердечная мадам де Раймон стала звать его к себе, но приглашение ее осталось без ответа.

В Провансе, в уединении и унынии, граф начал писать заметки, которые впоследствии станут для Донасьена учебником либертинажа. Устремив взор в прошлое, Жан Батист с ностальгической тоской возносил хвалы пороку, убеждая сына, что наслаждения можно достичь только на стезе разврата, а постоянство — свойство дураков. В перерывах между написанием аморально-дидактических трактатов он часто возвращался к мысли о необходимости продвижения мальчика по служебной лестнице. Ибо чем дальше, тем больше участие Франции в войне становилось удручающим. Военные действия перенеслись в Канаду, где французская армия потерпела поражение при Квебеке. Немцы перехватили инициативу, французы уклонялись от сражений, и уже в 1762 году Франция, потеряв почти все свои колониальные владения в Канаде и Индии, заключила в Фонтенбло мир с Англией. А в феврале 1763 года Великобритания, Португалия, Франция, Испания, Пруссия, Австрия и Саксония подписали общий мирный договор, положивший конец Семилетней войне. Для многих сотен офицеров, и в том числе для Донасьена, это означало демобилизацию и возвращение домой.

А что будет делать Донасьен Альфонс Франсуа дома? Этот вопрос и — что еще хуже! — ответ на него преследовали графа повсюду. И Жан Батист решил «пристроить» сына. Классический способ пристроить молодого человека с дурными наклонностями, но из хорошей семьи — женить его на девице с солидным приданым. А знатности у Донасьена вполне хватит на двоих. Тем более что неожиданно до графа дошло известие, что сын его действительно захотел жениться — на девице из городка Эсден, старше его на десять лет, с жалкими семью тысячами ливров ренты, хотя и из благородной семьи. Граф в ужасе: разумеется, ему очень хотелось «пристроить» мальчика, но брак — это расчет, и желательно точный, а как лекарство от скуки всегда можно завязать ни к чему не обязывающую интрижку. К счастью, у его сына «нежное сердце», и он с одинаковой легкостью и влюбляется, и расстается со своими возлюбленными. Главное — не скучать! А тут как раз подвернулась возможность поиграть в домашнем театре… В общем, девица была забыта, и граф смог вздохнуть с облегчением.

Но облегчение это временное. Кто может знать, что завтра взбредет в голову этому шалопаю Донасьену? И граф решил вплотную заняться реализацией матримониальных планов. Для того чтобы у мальчика было «приданое», он просит у короля дозволения отказаться в пользу сына от наместничества в провинциях Брес, Бюже, Вальроме и Жекс. 6 марта 1760 года король разрешение дал, однако специальным постановлением удержал часть доходов, тем более что согласно обычаю новичкам, вступавшим в должность, содержание сокращалось. Наместничество будет приносить Донасьену менее десяти тысяч ливров в год. Все усилия графа, все его жалобы и прошения сохранить сыну прежние выплаты остались без ответа.

Убедившись в провале финансового демарша, граф предпринял еще одну попытку потрудиться на пользу Донасьена: добился для него должности знаменосца в корпусе жандармерии. В корпус принимали исключительно знатных дворян, служить в нем считалось необычайно почетно. Стоимость должности оказалась для Жана Батиста непомерно высока, и ему пришлось заявить премьер-министру Шуазелю, что сын его не может принять сию должность. Прекрасно понимая, в чем причина отказа, Шуазель, вполне в духе Донасьена, не преминул изящно съязвить: посоветовал господину де Саду сначала готовить денежки, а уж потом беспокоить верхи своими просьбами. Граф был уязвлен, но ответить ему было нечего. В скобках заметим: впоследствии полки жандармерии, как и полки карабинеров, будут переименованы в кирасирские.

Граф де Сад, как и в будущем его сын Донасьен, продолжал упорствовать в достижении именно тех целей, которые были менее всего достижимы: не вышло стать знаменосцем, попробуем раздобыть патент полковника. Однако патент — это тоже только часть дела, требуется еще вакантная должность и деньги, чтобы ее купить. И де Сад-отец дерзнул обратиться к товарищу детских игр сына, принцу Луи Жозефу Конде, с просьбой получить для Донасьена Альфонса Франсуа вакансию или взять его к себе в адъютанты. В крайнем случае, не мог бы принц хотя бы разместить мальчика у себя во дворце Конде? Но на все просьбы был получен завуалированный, но твердый отказ. Видимо, слухи о бесчинствах Донасьена уже доползли до столицы…

Значит, все силы и связи следовало употребить на поиски подходящей партии, дабы, наконец, сбыть сорванца с рук: пусть за него несут ответственность новые родственники! Только где этих родственников найти? Несколько знатных семейств уже отказали графу, недвусмысленно дав понять, что подозрения в нечистоплотности, некогда павшие на самого графа, и слухи, циркулирующие вокруг образа жизни его сына, вряд ли дадут юному де Саду шанс сделать приличную партию…

Сам Донасьен Альфонс Франсуа никаких шагов предпринимать не собирался, а на все упреки отца отвечал витиеватыми оправданиями: будущий писатель оттачивал стиль. Теперь, когда созданный им текст приходился ему по нраву, он переписывал его в отдельную тетрадку, постепенно разраставшуюся в отдельный сборник под названием «Разрозненнные произведения». Так что можно сказать, что молодой человек, охваченный «горьким сознанием того, что поведением своим он вызвал неудовольствие самого нежного из отцов и самого лучшего из друзей», — это, скорее, лирический герой, созданный богатой фантазией Донасьена, впитавшего в себя уроки лицемерия отцов-иезуитов. Лирический герой не умеет пресмыкаться, он готов признать свои ошибки и стремится вести идиллический образ жизни. «Вы спрашиваете меня, как я живу, чем занимаюсь. Поведаю вам все честно и в подробностях. Меня упрекают в том, что я люблю поспать; правда, у меня есть сей недостаток: я ложусь под утро, а просыпаюсь поздно. Я часто совершаю конные прогулки, обозревая вражеские позиции и наши собственные. Прожив три дня в лагере, я уже знаю все особенности нашей местности не хуже господина маршала. Затем в голове моей вызревают соображения, правильные или же нет; я высказываю их, и меня либо хвалят, либо порицают, в зависимости, насколько они оказались приемлемыми. Иногда я отправляюсь с визитом к г-ну де Пуайяну или к своим прежним товарищам — карабинерам или королевским гвардейцам. Я не сторонник слишком строгого соблюдения правил этикета: я их не люблю. Если бы не господин де Пуайян, за всю кампанию ноги бы моей не было в штабе. Я знаю, что поступаю неразумно: чтобы добиться успеха, необходимо мозолить глаза начальству, но это не по мне. Мне больно слышать, когда кто-нибудь, желая подольститься к собеседнику, говорит ему сотни приятных вещей, когда на самом деле хотел бы сказать совершенно обратное. Я не могу разыгрывать такую жалкую личность, отвращение сильнее меня. Быть почтительным, честным, с чувством собственного достоинства, но без гордыни; услужливым, но без пресмыкательства; руководствоваться своими желаниями, но когда они не вредят ни нам, ни кому-либо; жить в достатке, предаваться развлечениям, не допуская ни безумств, ни разорения; иметь немного друзей, а может, и не иметь их вовсе, ибо воистину невозможно встретить такого правдолюбца, который бы при случае не предал вас раз двадцать, особенно если это в его интересах; быть ровным со всеми, со всеми уживаться, но ни к кому не привязываться, дабы потом не раскаиваться; говорить только хорошее и даже чрезмерно хорошее о людях, которые зачастую без всякого повода злословят о вас, причем вы об этом даже не подозреваете (чаще всего вас обманывает именно тот, кто с вами особенно любезен и усердно ищет вашей дружбы), — вот мои добродетели, мои принципы, коими я хочу руководствоваться». Прекрасный слог — и ни слова правды! Кроме, пожалуй, одного — друзей у Донасьена Альфонса Франсуа действительно нет, поэтому переписка его довольно скромна.