Страница 44 из 50
С давних пор Бергман боялся именно этого момента — когда ему придется решать: нажимать на кнопку или не нажимать.
То, что обозначало для Бергмана жизнь — великое множество конкретных событий, обстоятельств, фактов, людей, отношений с ними, к которым он был лично причастен и которые составляли его судьбу, как отдельные элементы мозаики составляют единую картину, не шло ни в какое сравнение с тем, что наступало для него с падением дамоклова меча. Бергман никогда не испытывал страха пеиед смертью: он не знал тяжелых болезней, не переживал глубоких душевных трагедий. Да и настоящий ужас перед смертью человек испытывает, наверное, только в короткие секунды, когда к нему действительно приходит смерть. Если бы Бергман положил на чаши весов то, что означало для него жизнь, и то, что означало смерть, первое по весу оказалось бы чем-то вроде сверхплотного вещества, из которого состоят звезды-карлики, а второе — ничем, абстракцией. И тогда пустая чаша весов стремительно взлетела бы кверху и разнесла вдребезги дамоклов меч со всей его фантастической мощью. Так что у Бергмана имелись очень веские причины избегать подобных размышлений. Они могли бы много раньше вынудить его капитулировать перед инстинктом самосохранения, который жил в нем, притаившись, и ждал своей минуты.
Бергман прикрыл ладонями глаза, посидел так несколько мгновений, потом резко отнял руки от лица. Он уже был готов к схватке с самим собой.
Чтобы заставить себя нажать на красную кнопку, нужно было до предела обесценить в своих глазах то, из чего состояла его жизнь. А это значило доказать себе, что ее сверхплотность и сверхтяжелость по сравнению со смертью — иллюзия, что жизнь его была и остается лестницей, ведущей только вниз. Раньше он запрещал себе даже намекать на такое, ибо тогда поблекнул бы ореол вокруг идей, которым он посвятил свою жизнь. Но сейчас наступил такой момент, когда беспощадность к самому себе должна раздавить в нем инстинкт самосохранения.
Из чего же состояла его жизнь, там, на поверхности, из чего состоит здесь? Он задал себе этот вопрос и задумался: как отвечать на него? Соединить силой своей памяти в единую цепочку все, что она хранила, или отбирать самое крупное, значительное, определившее его судьбу? Вопрос он не решил: пусть память сама сделает выбор. Бергману давно уже казалось, что он, будучи еще в пеленках, делил людей на белых и цветных, на господ и рабов, на сильных и слабых, богатых и бедных…
Он всегда боролся за власть во имя идей, которые исповедовал и которые стали частью его духовного и даже физического существа. Он лелеял хрустальную мечту — набросить на мир жесткую, но милосердную, в его понимании, сетку, в ячейках которой каждый нашел бы свое истинное место. И тогда мир успокоился бы, потому что цветные всегда были бы только цветными, слабые — слабыми, бедные — бедными, сильные — сильными, господа — господами…
Но как упорно теория не подтверждалась практикой! Даже Центр психологических исследований, созданный специально для проведения грандиозного эксперимента по созданию биологических роботов, не подтвердил на деле возможность реализации задуманного. А ведь Центр располагал для этого десятками тысяч подопытных цветных и белых, новейшими медицинскими и техническими средствами воздействия на психику человека, на его социальное поведение, включая и хирургическое вмешательство в мозг, и другие методы искусственного понижения интеллекта. Экспериментаторы не знали никаких ограничений ни в средствах, ни в экспериментальном материале. Опыты калечили, убивали людей, превращали их в идиотов, кретинов, чудовищ, но не давали искомого: нормального, работоспособного, достаточно разумного биологического робота с максимально пониженной социальной активностью, не способного ни к какому протесту.
Все труды в Центре пошли прахом, а от самого Центра не осталось ничего, если не считать части биоров, спущенных ранее в Город. Кто мог подумать, что Бергман — глава великого Магистрата, гонимый паническим ужасом перед грядущей расплатой, окажется в этой преисподней, в мини-центре психологических исследований во главе мини-магистрата?
Что еще имеет он здесь?
Вольф… Изобретатель режима содержания подопытных в Центре психологических исследований и биоров в городе, творец системы социального контроля. Эта система работала все годы неплохо, но все-таки дала сбой. Ее бы еще более усовершенствовать, ужесточить… Она, несомненно, имеет свою ценность, но все равно Вольф — не личность, не творец. Ничто, даже само время, не отобьет от него запаха человеческой крови.
Канап… Бэм… Бывшие единомышленники, ставшие предателями. О них не хочется даже и думать, как и о совсем мелких сошках — Брауне, Висе, Якоби… Еще этот кретин Кюв с его идеей о существовании в мозгу человека специального узла, управляющего социальным поведением человека.
Крайт и его агенты… Они оказались более последовательными и более надежными, чем эти слюнтяи Бэм и Канап. Какая жалость, что он не занялся ими раньше, а ведь были, были подозрения… Хоть ничем и не подтверждаемые, но были. Разоблачи он их вовремя, наверное, все сложилось бы по-другому. Но сейчас уже ничего не изменишь…
Херста Бергман не трогал, потому что Херст был его настоящим единомышленником, не то что остальные.
Представляют ли все эти люди для него, Бергмана, какую-нибудь ценность, ради сохранения которой имеет смысл наступить себе на горло? Он категорически ответил: «ничего не стоят». И еще он спросил себя: почему, уходя от возмездия, он взял их с собой? Раньше бы он непременно ответил: потому что именно они были тогда наиболее последовательными сторонниками его идей, в них он видел до конца преданных режиму единомышленников. Сегодня же, сейчас, когда он подошел к последней черте, Бергман ответил на вопрос с предельной откровенностью и объективностью: он остановил свой выбор на этих людях прежде всего потому, что знал — у них нет никакого выхода, и они с величайшей радостью готовы уйти хоть под землю, только бы избежать возмездия за свои преступления. Да, здесь, в Городе, ему нужны были практики, а не теоретики…
Как легко, оказывается, доказать себе полную никчемность, бессмысленность прожитой жизни. Бергман усмехнулся. Даже когда он упорно карабкался выше и выше к власти, когда всеми доступными ему способами уничтожал вместе с Херстом своих соперников в борьбе за власть в Магистрате Миллитарии, поднимался на очередную ступеньку, он все равно шел по лестнице, ведущей вниз. Надо было, наверное, чтобы создалась такая ситуация в этом каменном мешке, чтобы окончательно убедиться в полной абсурдности своих идей и целей. Нет! Нет! Нет! До какой чепухи он договорился?! О каком абсурде может идти речь, когда все правильно, когда он шел и пойдет до конца по верному пути?! Ради своих целей он готов пожертвовать своей жизнью. Программа «Ноль» — это тоже самоутверждение, пусть только здесь, не на земле, но он все равно не пожалеет себя. Раз не остается ничего другого…
Бергман выпрямился в кресле. В глазах мелькнула гордость. Да, он гордился беспощадностью к себе и силой духа, которая питала эту беспощадность. Он уравнял чашу весов, положив на каждую из них по нулю, а теперь аккуратно выложит полновесную гирю, которая не подвергается никакой коррозии и при любом раскладе обстоятельств не теряет в весе. Эта гиря — его ненависть к тем, кто, победив, остался на поверхности и кто погибнет вместе с ним здесь. Все… Чаши весов пришли в движение, он выиграл бой со своей тенью. Сейчас он наконец-то поставит точку.
Бергман внезапно побледнел, выпрямился в кресле. Пальцы его легли на клавиатуру набора шифра. Он почти бессознательно начал набирать цифровые комбинации. Глаза его не отрывались от самого большого экрана на пульте. Вот там возникла черная штора, вот она медленно раздвинулась, открыв просторное помещение с многоярусными стеллажами. На каждом стеллаже чернела ракета с красной головкой. Это был арсенал программы «Пуск», расположенный под Городом. Никто кроме Бергмана не знал, где находится арсенал… Ровно тысяча ракет, каждая из которых способна убить миллион человек, а все вместе миллиард! Если бы удалось завершить все работы по программе «Пуск», то эти ракеты, подчиняясь команде Машины, одна за другой устремились бы к стартовой установке, а уже оттуда по экстакаде с чудовищной скоростью помчались бы к выходному шлюзу, вырвались бы в океан, как в пустоту, прошили бы километры океанской воды, устремились бы в голубое небо и взяли бы курс на давно определенные для них цели. Жаль, но вместо этой программы будет программа «Ноль».