Страница 29 из 50
— Спроси вы меня раньше, — медленно заговорил Бэм-старший, — когда я еще помнил о своих миллиардах и о власти, которую они давали, я выбрал бы программу «Пуск». Мне так хотелось отомстить и хоть что-то вернуть из потерянного. Но сейчас, — Бэм-старший посмотрел на сына, — когда я понял, что нет на земле ничего дороже жизни, я выбираю программу «Ноль».
— Но она несет нам смерть, — заметил Глюк.
— Да, смерть, — подтвердил Бэм-старший и снова посмотрел на сына, — но нас так мало по сравнению с теми, на кого нацелена программа «Пуск». Вы думаете, почему я изменил Магистрату, а вернее, самому себе? — поправился Бэм-старший. — Совсем не в расчете на прощение, отпущение грехов. Я достаточно совершил преступлений перед людьми, чтобы рассчитывать на их снисхождение. Я выбираю программу «Ноль», потому что не хо-чу, — по слогам произнес последнее слово Бэм-старший, — быть пособником еще одного, самого тяжкого из всех известных мне преступлений против людей. Я потому изменил самому себе, чтобы вырвать у Бергмана страшное жало, направленное против планеты.
— Вот! — вскинул руки Глюк. — Вы сказали самое главное: вырвать у Бергмана страшное жало, направленное против планеты! Другой цели у нас и быть не может.
— Он, как скорпион, может убить не только нас, но и себя, — сквозь зубы с ненавистью сказал Канап. — Конечно, я тоже не соглашусь с программой «Пуск», как и Бэм. Надо было оказаться заживо погребенным здесь, чтобы понять всю бессмысленность, весь ужас пути, по которому мы шли вслед за Бергманом и ему подобными. Если бы не Бэм и его оптимизм…
Канап мог бы сейчас высказать то, о чем они часто говорили с Бэмом, что жило в них тяжким ощущением своей нравственной неполноценности по сравнению с самым простым инженером, самым забитым биором. Они руководили своими поясами, заседали в Магистрате, принимали какие-то решения, заботились о своих семьях, одним словом, жили, но за все годы здесь ни разу не познали чувства удовлетворенности собой, настоящей радости. Сперва угнетали поражение, утрата состояний, власти и полное бессилие изменить что-либо. Но, с другой стороны, подогревало чувство ненависти к победителям, теплилась надежда, что они возьмут реванш, отомстят своим врагам. Однако со временем осталось только бесконечно горькое ощущение полной безысходности и невозвратимой утраты.
О многом мог сказать Канап, но сдержался. Стоило ли ворошить прошлое, которое доживало свои, быть может, последние часы.
Том изнемогал от усталости и грохота, который стоял в штольне шлюзового тоннеля. Сегодня работало сразу две смены проходчиков. Их подняли задолго до рассвета и вот с тех пор не дали отдохнуть ни минуты. Даже брикеты свои они жевали, не прекращая проходки.
Пространство, примыкавшее к глухой стене тоннеля, было залито таким ярким светом, что он резал глаза. Том, как и другие проходчики, висел в люльке на высоте и долбил, долбил твердый, как железо, гранит. Вот он на секунду оторвался от работы, смахнул застилавший глаза пот. Мелкая пыль, летевшая из-под перфораторов, смешивалась с потом, и к концу смены на лицах проходчиков образовывалась твердая корка, ее ни в коем случае нельзя было отдирать, а только смывать теплой водой в душевой.
Единственное, на что не могли жаловаться биоры, так это на гигиену на работе и в быту. О их чистоте Магистрат заботился так же старательно, как и о надзоре. Боялся, как бы среди грязных биоров не вспыхнула какая-нибудь эпидемия.
Кинг глянул вдоль гранитной стенки. Она была черной от проходчиков. Он знал, что снизу они похожи на больших мух, облепивших стену.
Биор, висевший немного ниже Тома, как бы случайно ударился плечом об его ногу. Кинг чуть приметно шевельнул ресницами, дав понять, что он готов к разговору. Биор, не прекращая работы и весь сотрясаясь вместе с перфоратором, задвигал мышцами лица, закованного в темно-коричневую маску, бровями, замигал глазами. Больно было пользоваться языком знаков, имея на лице твердую корку, казалось, что в кожу впиваются тысячи иголок, но что оставалось делать.
Том заметил, что фанатик, работавший выше, поглядывает вниз. Тайный собеседник Кинга тоже увидел это и отвернулся. Он успел уже сказать главное. Он спрашивал, отпустят ли их сегодня в жилую зону, и если нет, то как там обойдутся без них, а они без всех. Том ничего не успел ответить. Да и что бы он ответил? Инженер сообщил вчера через Туба, что Магистрат принял решение о введении форсированного режима работ на проходке тоннеля, но это же не значило, что их будут держать здесь, пока они не околеют. С того дня, как его вместе с Мери переселили во взрослую зону, Том долбил гранит и знал, что не всякий биор сможет работать на перфораторе, что проходка требует опыта и особой выносливости на вибрацию, которая приходит только с годами. Вряд ли, размышлял Том, Магистрат пойдет на риск потерять всех опытных проходчиков в самый ответственный момент. Другое дело, их могут держать на работе дольше обычного и загонять в штольню сразу по две смены проходчиков.
Все тело Тома сотрясалось, но он почти не ощущал дрожи. Руки его и тело жили как бы отдельной жизнью, сами управляя собой. Все внимание свое Том сосредоточил сейчас на нескольких агентах, стоявших цепочкой вдоль створов выходного шлюза. Они вели себя как всегда: не отрывали взглядов от биоров. На створах тоже в люльках висело десятка два слесарей-монтажников, они заканчивали монтаж створов. Расстояние между ними и стеной, которую долбили проходчики, не превышало трех метров, и только в этой части тоннеля боковые стены его не были закованы в металл. Стоило, однако, расстоянию увеличиться на метр, как желоб тут же растягивался на такую же длину. Металлическое покрытие стенок тоннеля ползло и ползло за проходчиками, неотвратимо выталкивая их в океан.
Том частенько думал, кому из проходчиков выпадет страшная доля проходить последние метры тоннеля. Как только толщина глухой стены достигнет критического момента, океан прорвет ее и размажет проходчиков по поверхности створов щлюза. Захлопнувшись, они намертво перекроют океану дорогу в Город, зато откроют путь под солнце смертоносным ракетам. Так инженеры объясняли программу «Пуск».
Краешком глаза Том заметил, как к агентам подошел старший инженер шлюза. Он что-то принялся объяснять им, то и дело показывая рукой в сторону проходчиков. Том много дал бы сейчас, чтобы услышать, о чем идет разговор. В глубине души он очень опасался, что проходчиков оставят в тоннеле на ночь. Правда, мятеж начнется и без него, но он так все рассчитал, особенно действия своего отряда. Ведь ему предстояло самое трудное — захват зоны СБ, расположенной рядом с электронным заводом. Там много агентов, а значит, и много оружия. Он все продумал до мельчайших подробностей. От захвата этой зоны зависело многое. Кто же поведет отряд, если он останется здесь? Конечно Ферри, но он не очень хорошо знает подходы под объекты зоны. Проклятье! Надо же было Магистрату именно сегодня, в ночь мятежа, форсировать работы на проходке! Но если их оставят до утра, они не выдержат. Как только Том подумал так, перфоратор, налившись вдруг гранитной тяжестью, чуть не вывалился из рук. Кинг устало привалился плечом к стене, и ему почудилось, что он слышит шум океана. Но Том тут же понял свою ошибку. Это в ушах шумела его собственная кровь, которая билась вместе с ним в многолетнем единоборстве с жестокими насильниками и неподатливым гранитом.
Глава Магистрата неподвижно сидел в центральной аппаратной Машины за пультом. Лицо его, и без того всегда сумрачное, было сейчас особенно мрачным. Выражение угрюмой задумчивости четче прорисовывало глубокие морщины, каждая складка на лице Бергмана казалась особенно объемной. Быть может, этому способствовало боковое освещение.
Взгляд Бергмана был устремлен на большое табло пульта, будто Бергман ждал, когда Машина ответит на заданные ей вопросы. На самом деле он давно знал: спрашивать Машину о том, что волновало его сейчас, бессмысленно, за эти проблемы она не отвечала. Машина не вмешивалась во взаимоотношения инженеров и биоров.