Погонщики туч

— Больше всего я верю в пыль!

Шура очень любила приходить в институт после долгого перерыва (это бывало во время экзаменов). Сначала казалось, что ничего не изменилось — точно так же Кирюшин, попыхивая трубкой, водит движком логарифмической линейки, Глебов носится по лаборатории, кричит на чертежниц. Нерубин горбится в углу над справочниками, зажав уши ладонями, но потом оказывалось, что у каждого припасен какой-то сюрприз для Шуры: Глебов привез опытную модель с завода, Кирюшин закончил макет, Нерубин проделал новые опыты, и можно прочесть их подробные описания в журнале.

У самой Шуры не было строго определенных обязанностей. Обычно она помогала тому, у кого было больше всего работы, — проводила эксперименты, вела протоколы, конструировала, считала и не гнушалась даже копировать бесконечные рабочие чертежи Глебова.

Когда она пришла в институт, у нее не было еще опыта научной работы. Ей казалось: если идея решена правильно, через неделю-две все будет готово. На правильном пути возникало столько неожиданных практических мелочей, и все эти мелочи каждую минуту ставили под сомнение самую идею.

Нерубин учил Шуру стойкости, широте мышления, умению охватывать множество смежных вопросов, Кирюшин — терпению. «Главное — система», говаривал он, выколачивая трубку. «Электробунтари» так и звали его: «Система».

Почти год работала группа над созданием специальных шарообразных конденсаторов. Несколько сот их пришлось объединить в электростатический невод, тот самый, который буксировал самолет Зорина. Глебов и еще два человека из группы работали исключительно над системой управления невода. Одновременно Кирюшин начал разрабатывать электромагнитный облакопровод — нечто вроде газопровода, по которому тучи шли бы беспрерывным потоком от морских берегов в засушливые области.

И еще год прошел, прежде чем был испытан наконец электростатический невод на лугу за институтом. Удалось провести клочки тумана на буксире у автомашины и затем вызвать дождь при помощи наэлектризованного песка. В то же время была создана и модель облакопровода.

Таким образом, первые успехи были достигнуты. Мною было еще неясного, хотелось и нужно было поработать еще, однако природа не ждала. Уже с конца апреля над Волгой установились яркие голубые дни и безоблачное небо — погода, такая приятная для загорающих и такая опасная для всходов! Стране угрожала новая засуха, и в этих условиях работа «электробунтарей» становилась все более актуальной. В конце концов, проведя ночь за спорами, группа составила телеграмму в Кремль в 224 слова и в этих 224 словах, изложив все свои успехи и надежды, просила, в частности, предоставить в ее распоряжение самолет, чтобы произвести опыт доставки промышленного дождя с Каспийского моря в Саратов.

Страшнее всего было на почте. Очень уж дикими глазами смотрела телеграфистка.

Ответа из Кремля ожидали недели через две, но уже на третий день прибыл вызов: представителя группы требовали в Москву для доклада. Естественно, поехал Нерубин — самый способный, самый солидный. Его проводили 9 мая, и, гораздо раньше чем пришли oт него какие-либо известия, Саратовский аэропорт проедал институту самолет, а еще через два дня в дверь Шуры постучались летчик Зорин и бортмеханик Бочкарев.

О том, что первый полет совершит именно Шура, было решено заранее, как только выяснилось, что от института может полететь только один человек (больше самолет не вмещал).

Хотел лететь Глебов — проверять работу невода, хотел лететь Кирюшин, чтобы проследить за движением облака в электрическом поле. Нерубин прислал телеграмму, чтобы подождали его — старику Карпову необходимо было изучать явления конденсации, и в конце концов все сошлись на кандидатуре Шуры. Она помогала каждому, никто не знал работу группы так всесторонне. Кроме того, это было ее почетное право — быть первой. Она не была вождем «электрического бунта», но, во всяком случае, главным зачинщиком.

Что было дальше, Зорин и Василий видели сами. Найдя наконец у самой иранской границы подходящее дождевое облако, Шура развернула свою электростатическую сеть, зарядила ее и хотела захватить часть облака.

Произошла неудача, возможно зависевшая?.. Шура сама не знала точно, от чего зависела эта неудача — может быть, она не успела зарядить невод до необходимого потенциала. Но других облаков поблизости не было, и тогда она решила применить другой метод, безотказно получавшийся в лаборатории, — «пылевой». По этому методу в воздух, насыщенный водяными парами, вводилась наэлектризованная пыль, и на ней оседала влага. Шура решила лететь в Баку за дымом, а затем над морем (где наверняка достаточно водяного пара), чтобы собрать испарения на частицах дыма. Но и этот метод почему-то отказал, и теперь Шура не знала, что делать. Она гнала сомнения и с тревогой спрашивала себя, не зря ли она гак настаивала, чтобы ей доверили первый полет, не подвела ли она себя и группу неудачей, не поспешили ли все они с письмом в Кремль.

Василий долго молчал, мечтательно глядя на Большую Медведицу.

— Да, — вымолвил он наконец, — теперь я понимаю, что вы моей мамаше обещали. Эх, хорошо бы в колхоз с дождиком явиться! Самое время сейчас.

Еще дольше молчал Зорин. Летчик гордился тем, что он всегда говорит в глаза резкую правду, и теперь он медлил, подыскивая в уме самые правильные слова.

— Честно говоря, Александра Леонтьевна, — сказал он, — мы с Василием не очень обрадовались командировке в ваш институт. И мы думали: слетаем, отделаемся как можно скорее — и в часть. Вы сами виноваты в этом отчасти — нужно было сразу ввести нас в курс дела. Но это не важно. Важно вот что: первый полет, хотя бы и неудачный, совершен. Вы сами говорили: неудача — это мостик к конечному успеху. Самое главное сейчас — провести как можно больше полетов. Если хотите, мы будем летать с вами все лето, попросим командование продлить нам командировку. Удача придет когда-нибудь. Нужно только очень хотеть… А теперь пошли спать! — закончил он и раскидал догорающие угли.

ЦЕННЫЙ ГРУЗ

Летчик и бортмеханик встали затемно. Накануне решено было лететь во влажный район Ленкорани и прибыть туда к рассвету, когда над остывшей за ночь эемлей создаются самые благоприятные условия для конденсации, проще говоря — когда роса выпадает. Шура очень надеялась на утро, ведь большая часть опытов в Саратове проводилась с ночным туманом.

Пока самолет готовили к отлету, восток начал сереть. Парная вечерняя погода сменилась утренней свежестью.

С моря потянул ветерок, и Зорин, опасаясь, чтобы не развело сильную волну, решил стартовать немедленно.

Почему-то самолет очень долго не мог оторваться от воды. Зорин приписал это сопротивлению волг. И сразу же после взлета он стал замечать, что происходит что-то неладное. Машина набирала скорость и высоту так, как будто она была тяжело нагружена. Горючее подавалось нормально — все приборы отмечали это, а скорость между тем с трудом дотянулась до 170 километров в час — цифры ничтожной.

Моторы сдают? Летчик прислушался. Нет, моторы работали ровно. Может быть, бензинопровод засорился? Приборы не показывали этого.

Еще при первом развороте Зорин обратил внимание на то, что машина туго маневрирует. Он попробовал сделать еще один разворот. Самолет послушно повернулся, но затем скорость его внезапно упала. Зорин с трудом предупредил проваливание.

Он поспешно разбудил прикорнувшего рядом с ним Василия.

— Вася, что-то неладно с рулем поворота. Погляди, может быть, провода запутались. Я что-то ничего не вижу — туман сзади, темно.

Василий еще во сне, шестым солдатским чутьем, услышал приказание и открыл люк, не успев как следует проснуться и дотереть глаза.

Он долго не мог разобрать ничего в предрассветной мгле. Зорин сделал новый вираж, и снова стрелка указателя скорости катастрофически поползла к нулю. И тогда Василий вскричал неожиданно: