Страница 10 из 11
– Говорят, дети вырастают и уходят из родительского дома, – улыбнулся Тимофеев. – И потом – главное не в законченном и отлаженном приборе, а в том, что я знаю, как его закончить и отладить, и в любой момент могу повторить его в каком угодно виде. А самые любимые мои дети живут у тебя…
Света тихонько засмеялась.
– Ты большой хитрец, Тимофеев, – шепнула она. – Когда мы окончим университет, получим распределение и поженимся, все твои подарки снова окажутся с тобой.
Ночью Тимофееву снились голубые и розовые шары, которые носились по улицам, уворачиваясь от колес общественного транспорта, парили над домами, стучались в окна. Большие и легкие, как его счастье.
А утром, открыв глаза, он увидел сидящего на придвинутом к столу табурете правильного мужика и бывшего морского пехотинца Николая Фомина. Тот держал на коленях потрепанный атташе-кейс.
– Почему ты здесь? – с неясным предчувствием тревоги, такой неуместной после прекрасного вечера и радостных снов, спросил Тимофеев.
– Я думал, ты спросишь, как я сюда попал, – усмехнулся Фомин. – Твоя дверь сама открылась передо мной.
– Ничего удивительного, – буркнул Тимофеев. – В дверном замке детектор биотоков. Он реагирует на помыслы входящего. Если у того нет ничего плохого на уме, дверь открывается. А если есть…
– …то выкатывается установка «Град», – кивнул Фомин. – Стало быть, детектор. Ну-ну… А твой реализатор я самолично изъял из обращения. Временно. Хотя – кто знает? Может быть, ему лучше вообще исчезнуть.
Тимофеев рывком поднялся.
– А что Света?!
– Спит твоя Света без задних ног и ничего не знает. А приборчик еще вчера у нее выпросили побаловаться. И пошел он кочевать по общаге, пока я не пресек это дело. У нас, как тебе известно, живут люди самые разнообразные…
Тимофеев побледнел, словно гипсовая девушка с веслом.
– Сначала было ничего, – продолжал Фомин, поглаживая потрепанный житейскими перипетиями бок реализатора. – Маришка из восемнадцатой комнаты возжелала узреть «Героя нашего времени», и она его узрела, хотя этот поганенький офицерик мало походил на артиста Ивашова. В шестой комнате поддатые филологи решили переосмыслить Гоголя. Все эти ужасы с Хомой Брутом и мертвой панночкой их дико развеселили, но потом приперся Вий и поднял веки.
Фомин поглядел на помертвевшего не хуже панночки Тимофеева и засмеялся.
– Не трясись, ничего нештатного не произошло. Просто все, кто там был, попадали в обморок, будто медички-первокурсницы в морге. Слушай дальше: на третьем этаже живет любительница современной поэзии. Не знаю, чьи там стихи она пропустила через реализатор, но получилось похлеще реликтового таракана: помесь наголо остриженного медведя с колючей проволокой, которая со словами уничижения принялась сдирать с себя шкуру. Впрочем, это у нее выходило довольно бойко – видно, не привыкать. После такого лиризма все, кто случился поблизости, с ночи встали на мертвый якорь в гальюне и травят, как адмирал Нельсон…
– А что, ему было здорово плохо? – рассеянно спросил Тимофеев.
– Не дай бог, – Фомин поставил прибор на стол и прихлопнул сверху тяжелой, словно баба копра, ладонью. – Мужик ты правильный, Виктор. И воспитание у тебя правильное, наше воспитание. Жаль, в армию ты не сходил… Но реализатор твой штука ненужная. Может быть, преждевременная. И потому вредная.
Тимофеев сидел, закутавшись в одеяло, как гусеница тутового шелкопряда в коконе. Он угрюмо молчал.
– Дело даже не в ободранном медведе, – рассуждал Фомин. – Я человек прямой и скажу тебе все как есть. Писателей, которые по зубам реализатору, единицы, и он действительно выжмет из них все без утайки. Но ведь это голая техника, подстрочный перевод. Я всю ночь не спал, экспериментировал… Так вот: Хемингуэй твоему прибору не по силам, и Чехов тоже. Что ж они – бездари, по-твоему? Ни черта подобного, это гении. Одной какой-нибудь незначащей вроде бы фразой они врубают твое воображение на полные обороты. А откуда у реализатора воображение? Да и вообще – что за удовольствие читать и ничего при этом не додумывать от себя? Мозги жиром заплывут… Но и это еще не все.
В руках у Фомина очутилась книжка карманного формата в яркой попугайной обложке.
– Я говорил о настоящих писателях. А есть еще средние, плохие и никакие. Имя им легион, а печатают почему-то всех, даром что дефицит бумаги. Когда такой, извиняюсь, писатель мастерит книгу, между строк у него либо ничего нет, либо всякая дрянь, – Фомин помахал перед носом у Тимофеева веером страниц. – Этого молодежного писателя, между прочим, хвалят. Я заложил его последнее слово в литературе в реализатор. Мне явились два существа без каких бы то ни было половых признаков, одно из которых было одето в джинсовую курточку, а другое – в ожерелье из янтаря. Они говорили о любви и конфликтах с предками. Но при этом они держались не за руки, а за увесистый сверток, перевязанный крест-накрест бечевкой, с корявой карандашной надписью: «Авторский гонорар».
Фомин достал из кармана «беломорину», сунул в угол жестко очерченного мужественного рта и прикурил от зажигалки.
– Поэтому прошу тебя как друга, – сказал он с сердцем. – Возьми свой реализатор, спрячь подальше и никому не показывай. Это опасная штука: она запрещает каждому, кто берет авторучку и чистый лист бумаги, врать. И потому однажды тебя могут подстеречь в темном переулке и ударить по голове тяжелым свертком. С карандашной надписью.
Бывший морской пехотинец вкусно затянулся дымом и выпустил синее облачко из ноздрей в замерший воздух комнаты.
Тимофеев сидел, невидящими от подступивших слез глазами глядя на сиротливо белеющий облезлыми уголками кейс. В его полном печали воображении вставал кошмарный образ топора, неотвратимо падавшего на тончайшие, ручной наладки, интегральные схемы и доморощенные жидкие кристаллы…
Он встал с дивана и, шлепая босыми ногами по холодному полу, приблизился к столу. Его пальцы нежно коснулись шершавого бока реализатора. И Тимофеев понял, что ему не хватит сил убить топором собственного ребенка.
– Ты неправ, Коля, – сказал он твердо.
– Со мной это редко случается, – заметил Фомин.
– Сейчас это случилось. Потому что плевать я хотел на тех, кто врет, если в мире есть те, кто говорит правду…
Внезапный стук распахнувшейся двери прервал Тимофеева на полуслове.
– Витя, я с тобой! – прозвенел самый любимый на земле голос.
– Света! – завопил Тимофеев. – Постой, не заходи, я брюки надену!!!
Но девушка уже была посреди комнаты. Ее глаза сверкали, словно синие огни, кулачки были сжаты, она готова была наброситься на оторопевшего Фомина, несмотря на значительную разницу в весе и физической подготовке, и растерзать его в клочья.
– Друг, называется! – воскликнула она гневно. – Я не знаю, о чем вы тут говорили, мне это неинтересно! Потому что ты все равно ничего не понимаешь! Да разве ты способен оценить?! Ты обманом похитил у меня Витин подарок, это гениальное изобретение!
– Света, подожди… – лепетал Тимофеев, путаясь в брючинах за ее спиной. – Все не так, как ты думаешь…
– Молчи, Витенька! – грозно оборвала его Света. – Ты тоже ничего не понимаешь, ты тоже не знаешь себе цены! И я никому не позволю тебя обидеть!
Фомин трясущимися пальцами загасил папиросу и встал навытяжку.
– Все наоборот, – сказал он. – Пусть я ничего не понимаю, пусть Витька ничего не понимает… Но и ты, Светлана, кое-что упускаешь. Если кто-то здесь и не знает себе цены, так это ты. И где были раньше мои глаза? Эх… – и он снова сел.
– Не о том мы сейчас говорим! – Света не могла успокоиться и металась по комнате, будто шаровая молния. – Меня только под утро осенило… Ведь реализатор способен раскрыть любые тайны истории! Он прочитает между строк все то, о чем только догадываются ученые! – Ее взгляд задержался на книжной полке. – Вот! «Слово о полку Игореве»!
Она выхватила с полки потрепанную неказистую книжку в бумажной обложке и протянула Тимофееву.
– Столько лет историки гадают, кто был автором «Слова», – сказала она. – А мы узнаем это через несколько минут!