Страница 78 из 103
Богров писал одному из друзей:
«Я стал отчаянным неврастеником… В общем же все мне порядочно надоело и хочется выкинуть что-нибудь экстравагантное, хотя и не цыганское это дело.
…
Нет никакого интереса к жизни. Ничего, кроме бесконечного ряда котлет, которые мне предстоит скушать в жизни. И то, если моя практика позволит. Тоскливо, скучно, а главное, одиноко».
Как правило, такие люди ограничиваются нытьем. Иногда – кончают жизнь самоубийством. Видный анархист, член Реввоенсовета Повстанческой армии Махно, а впоследствии один самых известных литературных критиков двадцатых годов, И. С. Гроссман – Рощин, хорошо знавший Богрова, писал о нем:
«В его душе была осень, мгла… Был ли Дмитрий Богров романтиком? Нет. В нем жило что-то трезвенное, деляческое, запыленно-будничное, как вывеска бакалейной лавочки… Я очень легко представляю Богрова подрядчиком по починке больничных крыш, неплохим коммивояжером шпагатной фабрики… И он бы серо и нудно делал нудное дело. Но точно так же представляю себе и такой финал: в местной газете, в отделе происшествий появляется петитом набранная заметка: “В гостинице «Мадрид» покончил самоубийством коммивояжер шпагатной фабрики Д. Богров. Причины самоубийства не выяснены”».
Но порой таких вот сереньких людей переклинивает…
Еще один анархист, П. Лятковский:
«Я помню еще его выражение, что мы, мол (в том числе и он), “мелкие сошки”, что мы, мол, “больше играем в революцию”, а главного не делаем. Спросил его, что он подразумевает под “главным”. Он ответил: это то, что люди оценили бы; о чем все знали бы… Он не хотел быть чернорабочим в революции, не хотел быть “мелкой сошкой”; ему нужно было “главное”. Поэтому-то он и вступил в охранку, чтобы сделать это “главное”, потому-то он и стрелял, чтобы его оценили, чтобы его знали. Ему нужна была слава, известность. Пусть слава провокатора, Герострата, лишь бы слава, а не реабилитация… Для него те, о ком он упоминал в своем показании, были “мелкими сошками”, а его смерть со славой для него важнее, чем страдание других».
А вот пример из новейшей российской истории. 7 ноября 2012 года Дмитрий Виноградов убил в Москве пятерых человек. За день перед этим он выложил в Сеть свой «манифест». Там, в частности, сказано:
«Я ненавижу человеческое общество и мне противно быть его частью! Я ненавижу бессмысленность человеческой жизни! Я ненавижу саму эту жизнь! Я вижу только один способ ее оправдать: уничтожить как можно больше частиц человеческого компоста. Это единственно правильное и стоящее из всего того, что каждый из нас может сделать в своей жизни, это единственный способ ее оправдать, это единственный способ сделать мир лучше».
И кто попадется на пути людей такого типа – случайные люди или председатель Государственного Совета – это уж как выйдет…
Такого человека очень легко подтолкнуть в нужную сторону…
Только факты
В конце августа 1911 года император, двор и министры находились в Киеве по случаю торжеств, посвященных открытию памятника Александру II. Присутствовал и начальник секретной охраны императора генерал А. Спиридович. Последнее стоит запомнить – дело в том, что генерал много лет возглавлял именно киевскую охранку – этот город был для него не чужим.
И вот тут-то началось самое интересное. Для начала изложим факты.
26 января Богров явился к начальнику киевского охранного отделения Н. Н. Кулябко и подал ему «записку», точнее, довольно обширное донесение.
«В записке излагалась длинная и сложная история о том, как в 1910 г. на Троицу из Парижа в Петербург приехала “дама”, которая привезла с собой письма ЦК партии эсеров. Два письма и деньги она должна была передать уже известному нам Егору Егоровичу Лазареву и одно – члену Государственной думы трудовику А. А. Булату. В конце концов письма попали к Богрову, который передал их фон Коттену. После этого между Лазаревым и Богровым установилась постоянная связь. Через некоторое время к Богрову явился незнакомец, отрекомендовавшись другом Лазарева. Незнакомец также спросил, у кого он может собрать справки о его, Богрова, прежней деятельности. Потом к Богрову прибыл еще один господин. В конце июня 1911 г. Богров получил письмо с целым рядом вопросов, в том числе такими: не изменились ли его убеждения, каково настроение и т. д.? Был указан и адрес для ответа (“Вестник знания”. Невский, 40, для Н. Я. Рудакова.) Ответ ушел немедленно. До конца июня никаких дальнейших известий не было, как вдруг “Николай Яковлевич” явился к Богрову в Потоки около Кременчуга, где у его родителей была дача, и рассказал, что был в Киеве, узнал дачный адрес Богрова и разыскал его. Главное, что интересовало “Николая Яковлевича”, – это вопрос, можно ли получить в Киеве квартиру для трех человек. Богров дал утвердительный ответ. Далее прибывший расспрашивал о способах сообщения с Киевом. Богров предложил план переезда на моторной лодке, который “Николай Яковлевич” одобрил. В тот же день он уехал обратно в Кременчуг и обещал в скором времени дать о себе знать.
Свидание Богрова с Кулябко состоялось на квартире последнего, когда у него обедали Спиридович и Веригин. В их присутствии Богров рассказал содержание своей записки с некоторыми дополнительными подробностями. Выслушав его, Спиридович отверг план с моторной лодкой и предложил “ввести террористов в Киев с одной из ближайших железнодорожных станций”. Устройство конспиративной квартиры было предоставлено Богрову. К этому Кулябко прибавил, что ввиду той роли, которую Богрову придется сыграть в “ликвидации”, он всегда может предоставить ему доступ во все места, связанные с торжествами, и тут же предложил билеты в Купеческий сад и городской театр на 31 августа и 1 сентября, где должны были быть царь, министры, сановники».
(А. Аврех)
Но тут началось что-то непонятное.
Для начала стоит сказать о положении Столыпина. Он на этом празднике жизни оказался, так сказать, вне игры. Настолько, что ему даже не предоставили коляску в императорском кортеже, он вынужден был ездить на наемном экипаже. Кроме того, Столыпину же не нашлось места и на пароходе, на котором Николай II отправился в Чернигов.
Такое положение, казалось бы, объясняется очень просто – это известный с древних времен типичный признак монаршей немилости. Тем более что о грядущей отставке Столыпина говорили все. Но. Подобная демонстрация отношения к своему сотруднику совершенно не характерна для Николая II. Император прославился как раз обратным. Перед отставкой какого-либо чиновника он говорил ему разные хорошие слова и вообще обращался исключительно милостиво. Одни такую особенность объясняют лицемерием Николая Александровича, другие – какой-то извращенной деликатностью… Но это и неважно. Главное – вот так откровенно демонстрировать свою немилость было совсем не в стиле императора. Может, шла какая-то политическая игра, смысла которой мы уже не узнаем?
Но вернемся к Богрову.
«31 августа Богров попросил Кулябко дать ему билет в Купеческий сад. При этом он сообщил, что “Николай Яковлевич” уже прибыл в Киев, причем не один, а с некой девицей по имени “Нина Александровна”. “Николай Яковлевич” предложил ему принять непосредственное участие в покушении, но он отказался. Из разговоров с “Николаем Яковлевичем” Богров понял, что дело серьезное, ибо тот потребовал сообщить приметы Столыпина и JI. А. Кассо. Поэтому ему необходимо быть в Купеческом саду, так как, возможно, за ним будет установлено перекрестное наблюдение сообщниками “Николая Яковлевича” и его отсутствие в саду приведет к провалу. Билет был выдан, однако Богрову не удалось близко подойти к Столыпину. Поздно ночью он сообщил Кулябко, что у “Николая Яковлевича” имеется два браунинга, а его свидание с “Ниной Александровной”, поселившейся на неизвестной Богрову квартире, должно состояться завтра между 12 и 1 часом дня. Поскольку террористы по-прежнему требуют от него выполнения поручения, ему необходим билет в городской театр на торжественный спектакль. “Николаю Яковлевичу”, чтобы отвести подозрение, он уже сказал, что билет достанет через знакомую кафешантанную певицу Регину. Кулябко согласился выдать билет».