Страница 62 из 103
Можно представить, что тут началось. Веками представители властей объяснялись с крестьянами исключительно с помощью командного мата и стучания кулаком по столу, а иногда и по зубам. Действовать иначе просто не умели.
«С 1908 года переделы стали постоянными, ибо по новому закону их производили по требованию даже одного общинника, пожелавшего выделить надел или уехать за Урал. А такой передел означал передвижку всех крестьянских земель. Вот почему 3/4 тех, кто пожелал выйти из общины, не получили согласия сельских сходов. Но между губернаторами шло открытое соревнование за процент “выделившихся”, и они принуждали крестьян силой. И это касалось уже не тысяч, а миллионов…
…
Министр Кривошеин не выдержал: местные власти, выговаривал он губернаторам, составляют чрезмерные и невыполнимые планы землеустройства, тогда как “население не прониклось еще сознанием необходимости землеустроительной меры”. А чиновник, отвечавший за реформу в Уманском уезде, оправдывался: ну, выгонял силой на отруба, подавлял недовольных, чуть до смертоубийства не дошло, но “ведь до сего времени считалось нормальным, если при помощи дреколья одна часть общества одерживает верх над другою”».
(В. Логинов)
Но главная причина недовольства крестьян была не в «перегибах». Крестьяне в большинстве реформу не приняли. В самом деле. Часть земли из общины уходила навсегда. А по какому праву? Потому что так решило начальство.
К тому же мужики из общины выходить решительно не желали. Вот что писали крестьяне во II Думу:
«По мнению крестьян, этот закон Государственной Думой одобрен не будет, так как он клонится во вред неимущих и малоимущих крестьян. Мы видим, что всякий домохозяин может выделиться из общины и получить в свою собственность землю; мы же чувствуем, что таким образом обездоливается вся молодежь и все потомство теперешнего населения. Ведь земля принадлежит всей общине в ее целом не только теперешнему составу, но и детям и внукам…
Мы признаем землю Божьей, которой должен пользоваться тот, кто ее работает; оградите переход земли в одни руки, ибо будет то же, что и теперь, – ловкие люди будут скупать для притеснения трудового крестьянства…
У нас у всех в памяти кутузки, продажа скота, заушение со стороны властей, слезы жен и детей, которые оплакивали трудами откормленную скотину и продавали с торгов кулаку за недоимки; мы знаем, что землей владеют только тысячи, а безземельных миллионы, а поэтому право и желание должно быть по закону на стороне большинства».
«В воспоминаниях земского начальника из Вологодской губ.
В. Поливанова описан такой случай. В страду в деревню приехали землеустроители, созвали сход и объявили, что велено делиться на хутора. Сход посовещался и отказался. Начальник пообещал ссуду, потом угрожал арестовать “бунтовщиков”, потом пригрозил прислать на постой солдат. Крестьяне твердили: “Как старики жили, так и мы будем жить, а на хутора не согласны”. Тогда начальник пошел пить чай, а крестьянам велел сесть на землю и ждать. Вышел поздно вечером. “Ну как, согласны?” Сход ответил: “Все согласны. На хутора так на хутора, на осину так на осину, только чтобы всем, значит, вместе”. Поливанов пишет, что ему удалось дойти до губернатора и отложить реформу деревни Лопатихи».
(С. Кара – Мурза)
Дальше – больше. Начались бунты, направленные как раз против реформы. Снова полилась кровь. Так 15 мая 1910 года при подавлении восстания в уезде Тамбовской губернии полиция использовала огнестрельное оружие. Было убито шестеро крестьян.
А что Столыпин хотел? Это на государственном уровне можно рассуждать – дескать, пусть большинство разорится или вовсе подохнет с голоду. А вы это крестьянам объясните… И ведь мужички хорошо знали того, кто станет крепким хозяином. Это тот самый кулак-мироед.
Митрополит Вениамин (Федченков), будучи сам родом из крестьянской семьи, а потом долгое время работавший сельским священником, так отзывался о Столыпине уже после революции:
«Ему приписывалась некоторыми будто бы гениальная спасительная идея земледельческой системы, так называемого “хуторского“ хозяйства; это, по его мнению, должно было укрепить собственнические чувства у крестьян-хуторян и пресечь таким образом революционное брожение… Не знаю, верно ли я сформулировал его идею. Тогда я жил в селе и отчетливо видел, что народ – против нее. И причина была простая. Из существующей площади – даже если бы отнять все другие земли: удельные, помещичьи, церковные и монастырские – нельзя было наделить все миллионы крестьян восьмидесятидесятинными хуторами, да и за них нужно было бы выплачивать. Значит, из более зажиточных мужиков выделилась бы маленькая группочка новых “владельцев“, а массы остались бы по-прежнему малоземельными. В душах же народа лишь увеличилось бы чувство вражды к привилегиям “новых богачей“… Хутора в народе проваливались. В нашей округе едва нашлось три-четыре семьи, выселившиеся на хутора. Дело замерло, оно было искусственное и ненормальное».
В самом деле – куда деваться остальным? Перебираться в город с большой семьей было немыслимо. На это могли пойти только молодые и холостые. В батраки? Так жизненный опыт показывал, что все в батраки не попадут. К тому же дело было еще и в мировоззрении.
«На деле батрак и хозяин крестьянского двора – не просто разные статусы, а фигуры разных мироустройств. И все теории, исходящие из модели “человека экономического”, к крестьянину просто неприложимы и его поведения не объясняют. Вот важный факт: во время всеобщей июльской аграрной забастовки 1905 г. в Латвии большинство забастовщиков были батраками. Они были гораздо сильнее, чем в центральной России, “овеяны духом капитализма”, однако во время забастовки вели себя не как батраки, а как крестьяне. Они требовали не увеличения зарплаты, а продажи им или сдачи в аренду участков помещичьей земли. Иными словами, требовали дать им возможность восстановить статус крестьянина».
(С. Кара – Мурза)
К батракам на селе относились примерно так же, как сейчас – к бомжам. Причем дело тут отнюдь не в материальном положении.
Вот тут мы подходим к очень интересной теме.
Дело-то в том, что зарабатывали батраки в период столыпинской реформы больше, чем крестьяне.
Вот сведения об их заработках (в рублях).
С. – сев; С/к – сенокос; Ж. – жатва (плюс работы по складированию).
То есть если пересчитать, батрак в среднем получал в 1906 году примерно 18 рублей в месяц. А в 1914–м – 25 рублей. Не такая уж маленькая зарплата по сравнению с крестьянами. Она сравнима с заработками рабочих. Причем в Нечерноземье эти ребята зарабатывали больше, чем там, где существовали крупные хозяйства, порой весьма неплохо оснащенные передовой сельскохозяйственной техникой. И ведь батрака не волновало то, что, к примеру, лошадь заболела. Получил свою денежку за работу – и гуляй себе.
Итак, что мы видим? Парадокс. С материальной точки зрения батраком работать было выгоднее. То есть казалось бы, Столыпин был прав. Но… Люди упорно цеплялись за общину.
В виде иллюстрации я расскажу свою семейную историю. По отцу я родом из крестьян, из деревни Горки Вязьминского района Смоленской губернии. Так вот, жители этой деревни являлись не очень крестьянами. Большинство мужиков работало на железнодорожном узле Вязьма. Железнодорожникам платили неплохо. Мой двоюродный дед сумел даже выучиться на инженера и круто поднялся, прикупил себе небольшое поместье. Большевики, понятно, поместье отобрали, но он не обиделся – снова пошел в инженеры, а впоследствии строил Мурманск.
То есть какие там крестьяне? Но! Жители деревни Горки всеми силами держались за землю. Мне трудно понять, как они могли работать на железной дороге и одновременно пахать и сеять, – но вот так было. И ведь у них были не какие-нибудь огороды. Люди держали лошадей. А лошадка-то каждый день кушать просит. Просто так, «чтобы было», ее держать никто не стал бы. При этом никто из общины не вышел.