Страница 58 из 103
Депутат от Смоленской губернии Федоров:
«Закон 9 ноября вполне ясен и понятен. С одной стороны, нельзя не признать закона 9 ноября, но с другой – нельзя голосовать за этот закон, потому что в нем ничего не сказано о тех безземельных и малоземельных, которые в случае принятия указа 9 ноября останутся совершенно без земли и будут выброшены на произвол судьбы».
Крестьянин Могилевской губернии Шевцов:
«Но, господа, указом 9 ноября, опять я говорю, мы не ублаготворим народ. Он ожидал вовсе не указа 9 ноября, он его и не ожидает; он ожидает не разделения наших земель, которые у нас есть, он ожидает каких-либо источников наделения крестьян землею… Поэтому… про указ 9 ноября я упоминаю с болью сердца; он нужен и вовсе не нужен, он так, на воздухе… он идет сам по себе… дайте нам земли; я не говорю, на каких условиях, но дайте… Без этого, господа, никогда вы не дойдете до мирного и спокойного, так сказать, состояния (рукоплескания слева и голос: “Слушайте, господа правые”)».
Депутат-крестьянин от Витебской губернии В. Г. Амосенок:
«Я, господа, – заявил он, – соглашусь с речью господина Шингарева, за исключением слова “принудительный”. Даже я бы советовал предать забвению слово “принудительный”… Я скажу о своей Витебской губернии, там у нас сами уже поспешили перейти на хуторское хозяйство. И кто же? Поспешили Нестер, у которого 5 наделов земли, где 26 десятин при 5 наличных душах. Конечно, само собой разумеется, он уже не крестьянин, а мелкий помещик… А Андрей, у него один надел на 14 душ. Что ему остается делать, когда из общины Нестер уйдет? Или в батраки уйти, служить за кусок хлеба, или продать землю за ломаный грош и отправиться в Сибирь… Это просто разорение. Чем вперед нам торопиться к принудительным мерам прибегать, заставлять переходить на хутора, так лучше принять первую меру, наделить крестьян принудительно (ничего пассаж, а? – А. Щ.) землей. А раз этого нет, то предать забвению и то и другое… Восьмидесятимиллионное население ждет от нас хлеба, а не камня, и если мы ему дадим хлеб, то и перед Богом не будем отвечать, и батюшка государь возрадуется и скажет: действительные народные представители… Когда меня крестьяне посылали, так они сказали: поезжай проси, требуй, чтобы нас землей наделили. Мы не приехали для того, чтобы наши изрезанные клочки разрывать на мелкие кусочки. Пусть не думает правительство, что от этого страна усмирится и успокоится. Если мне придется десятина земли, все равно я буду кричать: дайте мне земли, мне есть нечего, я существовать не могу. А что нам член Думы Шидловский указывает, что наша культура пропадает, то я глубоко поклонился бы перед членом Думы Шидловским, если бы он мне эту культуру доказал на 1 десятине, чтобы с семьей можно было существовать. Я бы заплатил за нее с удовольствием. Господа, я не вижу культуры у тех людей, которые о ней кричат и загребают жар нашими руками».
То есть крестьяне-конформисты ритуально одобряют мудрость правительства, потом вылезает насущный вопрос: вы нам сперва дайте землю, а потом мы уж поглядим. Что вообще полностью противоречит самой сути реформы. Даже в тех местах, где община уже разваливалась сама по себе, например в Западном крае или на Юге, крестьяне все равно продолжали стоять на своем: они требовали передачи помещичьих земель.
Свой аграрный законопроект внесли в Думу депутаты-священники, также в массе своей разместившиеся на правых скамьях. Он тоже был левее, чем кадетский.
«Почему деревенский священник, этот урядник казенного православия, оказался больше на стороне мужика, чем буржуазный либерал? Потому что деревенскому священнику приходится жить бок о бок с мужиком, зависеть от него в тысяче случаев, даже иногда – при мелком крестьянском земледелии попов на церковной земле – бывать в настоящей шкуре крестьянина. Деревенскому священнику из самой что ни на есть зубатовской Думы придется вернуться в деревню, а в деревню, как бы ее ни чистили карательные экспедиции и хронические военные постои Столыпина, нельзя вернуться тому, кто встал на сторону помещиков. Таким образом оказывается, что реакционнейшему попу труднее, чем просвещенному адвокату и профессору предать мужика помещику».
(В. И. Ленин)
Член Государственного совета М. В. Красовский, выступая на Госсовете с докладом, посвященным Указу 9 ноября, заявил: «Оказалось, что вместо степенных мужиков, которых думали получить в Думу в качестве представителей крестьянства, явилась буйная толпа, слепо идущая за любым руководителем, который разжигает ее аппетиты».
Ругань крайних
И для полноты картины можно вспомнить представителей крайних политических течений. Начнем с Ленина. Куда же без него?
Надо отметить, что Владимир Ильич менял точку зрения на проблему. В 1908 году он писал (выделено мной. – А. Щ.):
«На самом деле аграрный вопрос стоит теперь в России так: для успеха столыпинской политики нужны долгие годы насильственного подавления и истребления массы крестьян, не желающих умирать с голоду и быть выселяемыми из своих деревень. В истории бывали примеры успеха подобной политики. Было бы пустой и глупой демократической фразеологией, если бы мы сказали, что в России успех такой политики “невозможен”. Возможен! Но наше дело – ясно показать народу, какой ценой покупается такой успех, и всеми силами бороться за иной, более краткий и более быстрый путь капиталистического аграрного развития через крестьянскую революцию».
То есть Ленин элементарно боится, что у Столыпина все получится. И тогда ему придется менять профессию – потому что в этом случае перспективы дожить до нового социального взрыва у него уже не имелось.
Впрочем, многие историки утверждают, что по образу мышления Ленин и Столыпин были очень похожи. Они оба, каждый со своей точки зрения, полагали: есть некий экономический «универсальный ключик», который применим ко всем странам без исключения. Ведь знаменитая ленинская работа «Развитие капитализма в России» ни в чем не противоречит мировоззрению Столыпина и Гурко. Ильич в этой работе доказывает: община нежизнеспособна, она разлагается – в деревне развивается капитализм, и это неизбежно. Так ведь Столыпин исходил из тех же соображений – он просто хотел развитие капитализма подтолкнуть. Так что и Ленин, и Столыпин являлись революционерами[59]. А то, что у них были разные идеалы… Так каждый выбирает то, что ему больше нравится.
И только в 1912 году, когда реформа уже фактически полностью провалилась, Ленин написал статью «Последний клапан», которую изучали советские школьники. Кстати, она впервые была напечатана во вполне легальной газете «Невская звезда».
«Достаточно поставить ясно и точно вопрос об этих пережитках средневековья и крепостничества в современном русском земледелии, чтобы оценить значение столыпинской “реформы”. Эта “реформа” дала, конечно, отсрочку гибнущему крепостничеству, – точно так же, как пресловутая, расхваленная либералами и народниками, так называемая “крестьянская” (а на деле помещичья) реформа 1861 года дала отсрочку барщине, увековечив ее под иной оболочкой вплоть до 1905 года.
“Отсрочка” старому порядку и старому крепостническому земледелию, данная Столыпиным, состоит в том, что открыт еще один и притом последний клапан[60], который можно было открыть, не экспроприируя всего помещичьего землевладения. Открыт клапан и выпущен несколько пар – тем, что часть совершенно обнищавших крестьян “укрепили” свои наделы в личную собственность и продали их, превратившись из пролетариев с наделом в чистых пролетариев, – далее, тем, что часть зажиточных крестьян, укрепив свои наделы и иногда устроившись на отрубах, поставили еще более прочное капиталистическое хозяйство, чем прежде.
Наконец, открыт клапан и выпущен пар тем, что кое-где устранена особенно нестерпимая чересполосица и облегчена необходимая при капитализме мобилизация крестьянской земли.
59
Интересно, что семья Ульяновых являлась хоть небогатыми, но помещиками. Правда, к тому времени, как Ленин занялся борьбой за народное дело, имение уже продали.
60
Имеется в виду предохранительный клапан в паровой машине, который выпускает избыточной давление.