Страница 24 из 93
– Учту, – сухо сказал Мазур.
– Не поджимай губки, как гимназистка. Это не выговор – просто я сам слегка утратил бдительность, вконец забыл, что у тебя тоже могут рождаться идеи… И снова – не обижайся. Тебе ведь отводилась роль консультанта в строго определенной области…
– Что поделать, если я иногда и головой думаю…
– Да ладно тебе. Проехали. Давай идею.
Выслушав Мазура, он неопределенно хмыкнул, подумал и сказал:
– Ну, будем думать… А сейчас отправляйся-ка повышать общую культуру посредством посещения музея. Купи там цветочков, нефальсифицированного пойла, казна стерпит…
– А ты?
– А мне еще с парой человечков тут предстоит побеседовать, – сказал Кацуба. – Хотят здешние отцы города побеседовать со столичным гостем, спасу нет… Скучно им тут, душа общения просит… – Он покрутил головой. – Хорошо вам, обормотам, – Светка развлекается, ты развлекаешься, даже Шишкодремову сегодня трахаться предстоит – хотя вот с кем я бы не поменялся… Один я пашу, как пчелка… Не с моей рожей сексуальным террористом работать. Бон вояж, мон колонель…
…В музей Мазур направился пешком, благо было не особенно далеко. По дороге купил бутылку коньяка – недешевого и во граде Шантарске, а здесь просто устрашающе дорогого. На площади у церкви обнаружил неизбежного кавказского человека, торговавшего живыми цветами, приобрел пяток гвоздик – за сумму, на которую где-нибудь в Лондоне мог бы приобрести коллекционную орхидею. Теперь он был экипирован по высшему классу, можно выходить на дистанцию торпедного удара…
В крохотном музейном вестибюльчике в застекленной клетушке скучала пенсионного возраста седая дама. Мазур (ради конспирации упаковавший коньяк во внутренний карман куртки, а цветы – в глухой кулек из газеты) купил у нее билетик, свернул вправо, в зал, увешанный огромными черно-белыми снимками, наглядно иллюстрировавшими достижения советской власти – панорама морского порта, кипучая работа в цехах медеплавильного завода, бодрые шахтеры картинно шагают навстречу новым свершениям… Без всякого интереса обошел застекленные витрины с моделями судов, печей, подлинным, если верить табличке, телефоном Кузьмы Кафтанова, прислушался.
На втором этаже позвякивало железо, вполголоса переругивались нетрезвые мужские голоса. Он еще немного поболтался по залу, а когда звяканье стихло, направился наверх.
Обнаружил дверь с табличкой «Вход воспрещен», подошел вплотную и прислушался, а там и заглянул, благо дверь была приоткрыта. Один слесарь понуро собирал лязгающие причиндалы, а второй, судя по голосу и движениям, гораздо моложе, стоял к Мазуру спиной и пытался втолковать Кате малость заплетающимся языком, что гонорар в виде емкостей с алкоголем – вещь, конечно, хорошая, но лично ему было бы не в пример приятнее, если бы столь очаровательная женщина согласилась бы ему помочь сей гонорар истребить. «Ну уж хрен, – сказал себе Мазур, – не для вас в садах наших вишни…»
Освободил гвоздики от газеты, запихнул ее в урну, расправил цветочки и решительно вторгся в помещение, куда вход был строго воспрещен. И испытал нешуточный прилив приятного мужского самоутверждения, когда Катя, банально выражаясь, расцвела, увидев его. Что поделать, если и в самом деле расцвела, улыбнулась так, что слесарь даже переступил на месте, приняв, видимо, ее улыбку на свой счет, но обернулся, обнаружил Мазура и враз проиллюстрировал своей персоною библейское сказание о Лоте.
– Это вам, Катюша, – сказал Мазур, подал ей цветы, потом повернулся к сопернику, благожелательно оскалился и, не убирая с лица эту гримасу, молча уставился на него.
Взглядами мерились недолго – слесарь мгновенно прокачал ситуацию и вздохнул:
– Мы, значит, пошли…
– Покедова, – ласково сказал Мазур.
Когда слесари выкатились, пошатываясь, Катя прямо-таки ахнула:
– Что с вами такое?!
– Мелочи быта, – сказал Мазур небрежно. – Выхожу из магазина – какой-то индивидуум прикладывает женщине по шее. Беру его легонько за локоток, начинаю объяснять, что с женщинами не стоит так обращаться даже на краю географии, начинаю рыцарем себя чувствовать – и вдруг эта фемина кидается на меня, проезжается по физиономии всеми двадцатью когтями и орет что-то вроде: «Ты, антилигент хренов, оставь в покое мово мужика! Кому какое дело, как мы с им общаемся!» И получился из меня не рыцарь, а форменный болван…
– Господи, вы хоть обработали?
– Ага, помазал чем-то заграничным, – беззаботно сказал он, откровенно пялясь.
Оказывается, она успела переодеться – а ведь говорила, что прямиком собирается в музей. Что ж, наши акции котируются… Делаем выводы.
На ней теперь была вишневого цвета блузка и синяя юбка на пуговицах, гораздо короче того платья, в коем Мазур узрел ее впервые. Сплошные пуговицы сверху донизу – а это, знаете ли, симптом, если в сочетании со всем прочим…
– Что вы так уставились? – спросила она с некоторым смущением.
– А потому и уставился… – сказал Мазур и с видом человека, с маху кинувшегося в холодную воду, продолжал: – Катя, можно вам сказать жуткую вещь?
– Ну, вообще-то… Если не особенно жуткую…
– Не особенно, – сказал он веско. – У меня тут есть коньяк. Настоящий. И цельная коробка конфет. Если бы вы со мной согласились выпить по рюмочке, я бы себя чувствовал на седьмом небе. Но если я вас компрометирую своим появлением или шокирую своим предложением, пошлите честно на все буквы…
Она чуточку покраснела:
– Ну зачем же – на все буквы… Садизм какой. Да и музею пора закрываться. Сейчас схожу, отправлю домой Семеновну, запру дверь…
Все это было произнесено естественно и просто – ни жеманства, ни циничного подтекста типа «а-вы-знаете-и-мы-видали-виды»… Глядя ей вслед, Мазур ощутил даже нечто напоминавшее мимолетный сердечный укол – так с ней было легко. Вспомнил о коробочке с таблетками в кармане и обругал себя скотиной.
Слышно было, как на первом этаже Катя говорит со старушкой – столь же естественно и просто. Мазур свернул направо, в зальчик, уставился на витрину. Было немного стыдно – и за себя, и вообще за жизнь на грешной земле.
Внизу погас свет, простучали Катины каблучки.
– Интересная реликвия, – сказала она, останавливаясь рядом с Мазуром. – Это тетрадь гостей с Тиксонской радиостанции. Слышали?
– Слышал, – сказал он. – Не такие уж мы темные в Питере, а радиостанция ваша действительно знаменитая… Это что, и есть роспись Нансена?
– Ага. Есть еще автографы Визе и Вилькицкого[7], только нужно достать из витрины, переворачивать страницы…
– Что до Вилькицкого, меня эта загадка века волновала всю жизнь, – сказал Мазур. – В толк не возьму, почему не переименовали пролив Вилькицкого, ежели он эмигрировал в двадцатом… Может, руки не дошли до Севера? Тайна сия велика есть…
– А это и есть Дорофеев.
– Авантажен… – признал Мазур.
Легендарный купец Дорофеев, бородатый, широкоплечий, смотрел соколом, прочно сидя на стуле, положив руки на колени. На его сюртуке красовался орден – определенно «Святая Анна» третьей степени – и несколько медалей, которые Мазур опознать не смог, потому что они не попали в фокус. Рядом стояла довольно красивая женщина, положив руку на плечо Дорофееву. Такая именно композиция не имела никакого отношения к крутым нравам купцов-самодуров – просто так и принято было запечатлеваться на фотографиях в старые времена, чтобы муж сидел (видимо, в знак того, что он и есть глава семьи), а супружница непременно стояла.
– По-моему, она гораздо моложе, – сказал Мазур.
– Ага. Лет на двадцать.
– Там не было никаких роковых легенд? Красавец-приказчик, Ванька-ключник, злой разлучник?
– Да нет, не припомню что-то… Ну, а это, как, может быть, догадываетесь, «Вера»…
– Ага, вот она какая… – сказал Мазур с неподдельным интересом. – Это к ней мне, значит, спускаться…
– Не страшно? – спросила Катя искренне.
Мазур повернулся к ней, легонько взял за плечи и спросил:
7
В. Ю. Визе – ученый и полярный исследователь, участник экспедиции Г. Я. Седова (1912–1914), в советское время руководил экспедициями на «Седове» (1930), «Сибирякове» (1932), «Литке» (1934). Б. А. Вилькицкий – русский гидрограф. В 1913–1915 гг. возглавлял экспедицию на судах «Таймыр» и «Вайгач», открывшую Северную Землю, острова Малый Таймыр и Старокадомского, совершившую плавание Северным морским путем из Владивостока в Архангельск. Эмигрировал в 1920 г., больше в Россию не возвращался.