Страница 2 из 5
Глава 2
Крым
2.1. Чего мне стоило, при всех моих возможностях, как ответственного работника ВСНХ, приобрести в летний сезон билеты на юг — рассказывать не буду. Не меньших хлопот стоило выдрать и путевку в Сакскую грязелечебницу для Лиды. Одно хорошо: шел обычным путем, через профсоюз советских работников и Санаторно-курортное управление Наркомздрава, в систему которого эта лечебница входит. Не пришлось толкаться ни в Санупр Кремля, ни в Хозяйственное управление ЦИК. Вот не люблю я в таких высокопоставленных конторах одалживаться. Правда, и самый обычный путь оббивания порогов наших учреждений вымотал немало нервов. Но, раз уж дал обещание — надо было идти до конца. Еще задолго до приезда на Курский вокзал память ехидно подсказывала мне, что значит ехать поездом без кондиционера на юг по августовской жаре. Самолеты до Симферополя еще лет десять летать не будут, поэтому выбора не было. Конечно, классный вагон давал кое-какие преимущества (хотя бы не было такого столпотворения, как в общем), но от жары он спасал ничуть не лучше — солнце раскаляло их всех одинаково. Лиду явно обуревали противоречивые чувства. С одной стороны, она была откровенно рада вырваться из московской деловой суеты и поехать вдвоем со мной в отпуск. С другой стороны, она время от времени задумывалась о цели этой поездки, и тогда на лицо ее наползала тень. Отвертеться от постоянно лезущих в голову мыслей о том, поможет лечение или не поможет, ей было никак невозможно. Однако она держалась стоически и даже ни разу не заговорила со мной на эту тему. И правильно — начать еще и разговоры, значит, вконец себя растравить. Южно-провинциальный Симферополь мы почти не разглядели: так, промелькнула что-то за окном вагона. Потом я бегал узнавать насчет автобуса на Евпаторию — железнодорожная ветка Сарабуз-Евпатория, спешно построенная в 1915 году по временной схеме, за годы гражданской войны пришлась в негодность, и движение по ней до сих пор не было восстановлено. Пока ждали автобуса, прикупили у торговцев на привокзальной площади немного винограда, большую белую лепешку, и не спеша все это уговорили. Наесться чем-нибудь поплотнее по местной жаре не возникало никакого желания. Поездку на автобусе по местной дороге приятной никак назвать было нельзя. Жара, пылища, ухабы… Как-то вытерпев почти два часа, затраченных на дорогу, мы, наконец, прибыли в Саки. В этом году восстановление крымских курортов практически завершилось. Открылся санаторий для крестьян в принадлежавшем царю Ливадийском дворце, принял первых ребятишек пионерский лагерь "Артек"… В Саках тоже был наведен относительный порядок — все довоенные грязелечебницы и гостиницы для санаторных больных были восстановлены. Тем не менее, как и до революции, курортные учреждения не могли предоставить ни лечение, ни проживание для всех желающих, и поэтому многие устраивались здесь жить и пользоваться лечебными грязями "диким" способом. Жена, имея на руках путевку, получила место в лечебнице, а мне пришлось искать пристанища в частном секторе. Через некоторое время удалось снять комнатку в довольно чистой хате у рыбацкой семьи, переселившейся сюда с низовьев Дона еще в прошлом веке. Вообще Саки производили впечатление большой деревни, и лишь здания лечебниц, диагностического института, поликлиники, несколько особняков — все дореволюционной постройки, да еще красивый парк, посаженный более тридцати лет назад, придавали этому местечку курортный облик. Татарского населения, вопреки моим представлениям, в Саках оказалось очень мало. На весь поселок, насчитывающий примерно две с половиной тысячи жителей, татар набиралось, пожалуй, вряд ли многим больше двух десятков семей. Явно преобладали русские уроженцы, хотя и малороссийский говор можно было услышать нередко. На следующий день решался вопрос с назначением лечения. Лида не стала слишком распространяться о том, что сказал ей врач, а поведала довольно скупо: — Назначили грязевые аппликации гальваническим методом. Десять раз через день. Записали меня на сеанс в одиннадцать тридцать. Так, дай прикину, — и она забормотала под нос, — полчаса отдыха до начала процедуры, еще полчаса сама процедура, полчаса отдыха в грязелечебнице и еще полчаса полежать у себя… Так все время до обеда и пройдет. — Нормально, — отозвался я, — после обеда сделаем перерыв, а потом — на пляж. — Не выйдет, — охладила мой пыл жена. — В день процедур на солнце вылезать не рекомендуют, и даже от длительных прогулок советуют воздержаться. Ладно, — отвечаю со всей покладистостью, — значит, в день процедур погуляем немножко в парке, да посидим в теньке. Так мы, собственно, и поступали. А в свободный от процедур день мы выбирались на пляж даже дважды — пораньше с утра, пока было еще не слишком жарко, и ближе к вечеру, когда солнце повисало низко над горизонтом, и его лучи уже не были столь безжалостно палящими, как среди дня. Добираться туда было не слишком удобно — пешком, по дамбе через рукав Сакского озера и затем по открытой местности, где негде укрыться от солнца, до села Федоровка на берегу. И эта не слишком приятная прогулка занимала не меньше часа в один конец. Вечером мы засиживались на пляже до сумерек, потихоньку уходя от прочих отдыхающих далеко влево, к пустынной песчаной косе, отделявшей от моря озеро Кизил-Яр. Когда на небе высыпали первые звезды, на Сакском пляже уже не оставалось почти никого, а на песчаной косе, где уединялись мы с Лидой, не видно было ни души на добрых две версты в обе стороны. Можно было преспокойно купаться без этих дурацких костюмов, к виду которых я так и не мог притерпеться, да и неудобства раздельного проживания вполне можно было компенсировать под звездным небом… А в разгар дня единственным местом в Саках, где можно было приятно провести время, был курортный парк, располагавшийся у самой грязелечебницы, рядом с берегом озера. Парк поражал разнообразием высаженных там пород деревьев. Положим, вяз, ясень, березу, сосну, дуб, клен, акацию, можжевельник и кедр я еще мог распознать. Но вот с уверенностью отличить, скажем, кипарис от туи, мне было уже не под силу. А перед многими растениями, происходившими явно не из средней полосы, и, пожалуй, даже не из Европы, я и вовсе вставал в тупик. Лида потешалась над моими попытками сообразить, что это такое и откуда попала в парк очередная диковина: — Неужели ты глицинию от тамариска отличить не можешь? — Так это глициния или тамариск? — допытываюсь у нее. — А я и сама не знаю! — со смехом признается она. — Где же ты тогда слов таких нахваталась? — Это мой врач рассказывал, — продолжая улыбаться, объясняет она. — Старожил он тут, еще до революции у Налбандова в институте работал. Большинство деревьев тогда было не выше, чем в два человеческих роста. Садовник, что за ними ходил, все ему и поведал — что за деревья, да откуда привезены. Какая она у меня красивая, когда улыбается… Когда грустит, впрочем, тоже — но мне больше нравится, когда на лице у нее играет улыбка. Поэтому я стараюсь сделать все, чтобы у нее стало больше поводов улыбаться. Строго слежу за санаторным режимом, стараюсь регулярно подкармливать ее фруктами, местным виноградом, свежей рыбой — благо, мои хозяева предоставляют такую возможность. Денег не жалко, лишь бы на пользу пошло. Да и семейке, меня приютившей, лишний приработок совсем не помешает. Бедно здесь живут. Есть места и победнее, но и здешних зажиточными не назовешь. Вообще на всем курорте лежит печать скудости, которую не могут преодолеть пока еще поневоле скромные усилия Советской республики по налаживанию санаторно-курортного дела для трудящихся. Лечебницы с закрытыми процедурными отделениями, которые позволяли бы использовать грязелечение независимо от погоды и в любой сезон — нет. Мест для размещения прибывающих лечиться всего пять сотен и еще около трехсот человек могут получать процедуры амбулаторно. Комфорт… Тут, пожалуй, вообще забудешь, что есть такое слово. Поселок не электрифицирован — одно это создает уже массу проблем. Водопровод и канализация есть только в грязелечебницах. Вот так живешь в Москве и начинаешь потихоньку забывать, в каких условиях существует большинство твоих сограждан. А ведь Саки не просто деревня, а все-таки курортное место. 2.2. В те часы, когда Лида на процедурах, гуляю по поселку, стараюсь приглядеться к тому, как живет глубинка. Первое впечатление о скудости здешней жизни не меняется, но к нему прибавляется новое ощущение — жизнь потихоньку налаживается. Не такими темпами, и не в таких масштабах, как это кажется из Москвы по статистическим сводкам, и не так, как это можно увидеть в крупнейших промышленных центрах, но все-таки глубинка оживает. Признаки оживления можно увидеть, даже не отходя от грязелечебницы: прокладывается новый рельсовый путь для вагонеток, которыми доставляют целебный ил со дна Сакского озера, несколько новых вагонеток уже дожидаются открытия этого рельсового пути, заканчивается бетонирование бассейна-накопителя для лечебной грязи. На окраине поселка у берега видна суета на территории небольшого предприятия. Заканчивается строительством… склад? Или новый цех? Нет, несмотря на сходство этого строения с кирпичным сараем, это все-таки не склад — вон, тянут какие-то трубопроводы и затаскивают в большой проем ворот нечто, очень похожее на химическое оборудование. Подхожу поближе и вижу свежую вывеску "Сакский химический завод". Большинство строений, впрочем, совсем не новое. Погуляв еще немного, натыкаюсь на натуральный соляной промысел, где вовсю кипит работа. Вот уж не знал, что соль еще и тут добывают. Через несколько дней прогулок вокруг поселка набрел еще на одно предприятие. Штабеля готовой продукции достаточно красноречиво говорили о его профиле: кирпич и черепица. Так Саки, получается, не только курорт и деревушка, населенная рыбаками да садоводами-огородниками, но еще и промышленный поселок? Впрочем, промышленность эта производит весьма хиленькое впечатление по сравнению заводами крупных городов, где и техника, и условия труда тоже далеко не самые передовые. Да, в таких местах весьма наглядно убеждаешься, какого масштаба рывок нам надо совершить, чтобы жизнь в стране хоть отдаленно стала походить на желанное социалистическое будущее. А сколько крови и пота этот рывок будет стоить? Мои мысли по странной прихоти скакнули к строящемуся цеху местного химзавода. Беспорядок на этой стройке был истинно российский. А что будет, когда вся страна превратится в большую стройку? Я довольно хорошо себе представлял — что. Хотят сам к строительному делу отношения не имею, но работы специалистов как раз об этих временах приходилось читать. Ведь есть же у нас превосходные инженеры — организаторы строительного производства. Шухов — руководивший возведением спроектированный им башни для радиостанции имени Коминтерна на Шаболовке, Винтер — в моем времени строивший Днепрогэс. Других я не припомню… А, нет, вспомнил еще одного — Весник, ныне заместитель директора Амторга в США, которому предстоит возводить комбинат "Криворожсталь". Но этот — из молодой поросли, не из старых спецов. Так вот надо срочно засадить таких людей за подготовку правил организации строительного производства. Технические "Строительные нормы и правила" у нас какие-то есть, а вот с организацией и планированием строительного производства — разброд. Чтобы не рвались возводить корпуса в чистом поле, а обеспечили сначала подъездные пути, складирование строительных материалов и оборудования, протянули коммуникации, обеспечили жилье и бытовые удобства для рабочих. Впрочем, строители лучше меня разберутся, что и как в этом деле следует зарегламентировать. Нужны строгие правила и подготовленные по этим правилам специалисты — уже сейчас, до начала строительного бума. Зря, что ли, столько копий было сломано вокруг Комитета по стандартам? Забить все это жестко в государственные стандарты — и нещадно драть за отступления от них. Это — одно из средств, которые позволят поднять эффективность строительства, и избежать того разбазаривания капиталовложений, которое случилось в моем прошлом. Значит, планы можно будет сверстать менее напряженные… Мои мысли не преставали крутиться вокруг этих проблем даже тогда, когда я вышел с женой на прогулку по парку. Лида некоторое время была задумчивой и молчаливой, а потом внезапно спросила: — Ты, часом, не забыл, что мне втолковывал насчет индустриализации? У меня голова кругом идет — я все никак не могу сообразить, как нам связать концы с концами. Получается, не хватит нам средств, чтобы и новые отрасли создать, и сельское хозяйство поднять, и поднять уровень жизни рабочих. Невольно вздрагиваю. Мысли она мои, что ли, читает? Ведь почти об этом же самом сейчас думал! А она между тем продолжает: — Боюсь, не миновать нам тех проблем, о которых ты рассказывал, и придется крепко залезть в карман и крестьянину, и рабочему. А иначе где средства наскрести на скачок в будущее? — Есть, есть способы обойтись без того перенапряжения сил, на которое пришлось пойти там, в моей истории, — медленно, не переставая раздумывать, отвечаю на ее слова. — Некоторые проблемы из неопытности и ошибок вытекали, а не из объективного стечения обстоятельств. Вот здесь можно дела поправить, и серьезно. — Ты о чем? — немедленно уточняет жена. — Два главных просчета были допущены, — объясняю свой взгляд на случившееся. — Первый: кинулись обобществлять сельское хозяйство внезапно, очертя голову, наломали дров — и в результате крепко подорвали сырьевую и продовольственную базу промышленности, особенно по части производства потребительских товаров. Второй: попытались ускорить темпы создания новых отраслей, нерасчетливо расширили фронт капитальных работ. А это повлекло за собой рост незавершенного строительства, необходимость занять на предприятиях и стройках больше работников, чем предполагалось, за счет массового притока неквалифицированной рабочей силы из деревни. В результате себестоимость производства не сокращалась, а росла. С производительностью труда было ровно наоборот: расти-то она росла, но очень медленно. Итог: пришлось финансировать промышленность за счет печатного станка, обесценения рубля и падения реальной зарплаты. — Но как же так? — возмущается Лида. — Неужели не нашлось специалистов, которые объяснили бы, что к чему? — Как не найтись? Нашлись, — говорю со вздохом. — Но если с трибуны партийного съезда бросают лозунг — "те, кто болтает о снижении темпов нашего строительства, являются агентами наших классовых врагов!" — что ты на это ответишь? — Все равно, вопреки всему, надо разъяснять, что допустимо экономически, а что — нет! — горячится моя жена. — Надо, — соглашаюсь с ней. — Только вот в те времена родилась невеселая фраза: "Лучше стоять за высокие темпы, чем сидеть за низкие". И никакой шутки в этой фразе не было, уверяю тебя. Специалистов, отстаивавших обоснованные плановые расчеты, просто обвинили во вредительстве и дали немалые сроки. — Так ты думаешь, и у нас… — она недоговорила фразу, но смысл вопроса и так был ясен. — Я не пророк. Но вот предотвратить подобный поворот событий постараюсь всеми силами! — Спокойнее, не кипятись. Без запальчивости, не повышая голос, а то на нас оглядываться начнут. — Надо за оставшиеся три-четыре года как-то ухитриться приучить ЦК и Политбюро к такому порядку, при котором любое хозяйственное решение может приниматься только после совета с экспертами… со специалистами, — возвращаюсь к более привычной ныне терминологии. — Да и в самом деле планирования надо будет кое-что подправить так, чтобы любой шапкозакидательский проект выходил боком его инициаторам, а не тем, кто против него возражает. Есть уже кое-какие задумки… — на этом мой голос стихает. — Какие задумки? — теребит меня Лида. — Слушай, у меня мозги на этой жаре буквально плавятся, а ты хочешь, чтобы я тебе тут детальный план реорганизации нашего планового хозяйства развернул — который и мне самому еще не во всем ясен! — взмолился я, стараясь придать голосу возможно более шутливые интонации. — Ладно, страдалец, — смеется красивая молодая женщина, идущая со мной под руку, — пошли, присядем вон на ту лавочку в тенек, чтобы ты у меня совсем на солнце не растекся! 2.3. На черноморское побережье Крыма наползали стремительные вечерние сумерки. Небо, еще слегка подсвеченное догорающим закатом, темнело на глазах и, не успело оно еще превратиться в черный ночной бархат, как на нем уже начали проступать искорки звезд. А потом, когда на западе осталась лишь едва рдеющая тонкая багровая полоска, над нашей головой раскинулась звездная сеть, где глаз легко различал очертания созвездий, знакомых еще по школьному курсу астрономии, и Млечный Путь пролегал сквозь бездонное пространство своей загадочной и манящей россыпью звезд. Вечер, на глазах превращавшийся в ночь, еще не остудил горячий песок, да и нагретое за день море не спешило отдавать тепло. Можно было лежать на пляже, не боясь замерзнуть. Облизнув горько-соленые от черноморской воды губы, я опустился на еще пышущую жаром поверхность пляжа, а Лида, отжав свою шикарную косу, которую никакими усилиями не удавалось запихнуть под купальную шапочку, пристроилась рядом со мной. Вечерний бриз был почти не ощутим, и море лишь тихонько шуршало у кромки берега… — Ну, что, мозги у тебя больше не плавятся? — вдруг тихонько поинтересовалась жена. О чем это она? Не сразу и сообразишь. А, это насчет нашего разговора сегодня в парке! — все-таки вспомнил я. Вот настырная… — Не плавятся, — отзываюсь. — Зато они другим заняты. В самом деле, рассуждать о плановом хозяйстве совершенно не хотелось. Хотелось лежать, смотреть в бархат неба над головой, и целовать жену. Но когда я так и попытался сделать, Лида строго произнесла, отворачивая лицо в сторону: — Вот пока не расскажешь все по порядку, о "другом" можешь и не думать! — не без ехидства в голосе выносит жена свой приговор. — Всего мне и за неделю не рассказать! — пытаюсь воззвать к ее милосердию. — Не увиливай! И прекрати меня соблазнять, — (убирая мою руку со своей груди), — успеешь уложиться в час-полтора, тогда я и сама охотно соблазнюсь! Самый тяжкий вздох, какой я только смог изобразить, нисколько не повлиял на непреклонную волю жестокосердной красавицы. Еще раз вздохнув, уже потише, пытаюсь собраться с мыслями. — Если вкратце, то главную ставку сделаем не на количественное наращивание фронта работ — хотя и без этого никак не обойтись. И все же главное вижу в том, чтобы не гнаться только за объемом производства, а обеспечить рост производительности труда, снижение себестоимости продукции, на этой основе — рост внутрипромышленных накоплений, что позволит увеличить возможности финансирования капиталовложений. Опережающая подготовка кадров, на которой мне удалось настоять — один из кирпичиков в фундамент такой политики. Надо будет еще постараться как можно шире протащить в практику результаты разработок Гастева и Керженцева по научной организации труда. Одновременно надо ослабить нашу зависимость от хлебозаготовок. С развитием кооперации на селе и с механизацией сельского хозяйства уже кое-что предпринимается. Думаю, на съезде будут приняты решения на этот счет. Кроме того, надо всеми силами пытаться разнообразить наш экспорт, сделать его более эффективным. Скажем, вместо круглого леса экспортировать пиломатериалы и столярные изделия. К сожалению, чтобы перейти на экспорт целлюлозы, бумаги, картона нужны весьма крупные капиталовложения. А еще надо обеспечить прекращение или значительное сокращение импорта сырья для легкой промышленности — кож, хлопка, шерсти, шелка. Большую часть из этого мы можем производить сами. Следующий пункт — нужен грамотный подход к плановой работе. Не переносить бездумно фабрично-заводское планирование на уровень всего народного хозяйства. Обязательные задания должны существовать только в пределах государственного заказа, ограниченного нашими бюджетными возможностями. Остальное — контрольные цифры. И в достижении этих контрольных цифр нашу промышленность и сельское хозяйство надо заинтересовать. — Как заинтересовать? — вклинивается с вопросом Лида. — Премии давать за достижение контрольных цифр? Пользуюсь моментом, чтобы немного перевести дух после длинного монолога, затем отвечаю: — Это самый примитивный подход. Нет, лучше сделать немного сложнее. Контрольные цифры — это должен быть не просто набор показателей, которых надо достигнуть. Это должны быть ориентиры, определяющие цели нескольких важнейших государственных программ. И тем, кто будет работать в соответствии с заданиями этих программ, надо будет предоставлять всякого рода льготы — налоговые скидки, кредиты по сниженным ставкам, может быть, и прямые субсидии, валютные квоты на импорт, таможенные преференции и т. д. Примерно так. Это даст возможность соединить реальный хозрасчет трестов с плановым управлением народным хозяйством, а не загонять предприятия под плановые задания из-под палки. Вот, вроде, в основном и все. — А как ты заставишь принять свои предложения? — да, жена поставила передо мной самый болезненный вопрос. Похоже, в мудрости того, что я предлагаю, она не сомневается, но вот в мудрости наших чиновников — очень даже. — Положим, в Госплане и Наркомфине, да и среди кадров ВСНХ, найдется немалое число специалистов, которые могут меня поддержать. Но вопрос и в самом деле непростой, потому что слишком много развелось у нас руководителей, которые, кроме командных методов, ничего не освоили. Вот этих переупрямить будет трудно, — признаю стоящее передо мной препятствие. — Эх, ведь если даже в армии проводить наступление в стиле — "Шашки наголо, вперед, марш!" — то очень просто в результате лоб себе разбить. Наступление готовить надо: подвезти боеприпасы, снаряжение, вещевое снабжение, продовольствие. Для этого нужно рассчитать потребность во всем этом, обеспечить транспорт, складирование, хранение, распределение по частям и соединениям. Нужно определить направления ударов, маршруты выдвижения войск, рассчитать скорость выдвижения, провести разведку местности и ее инженерную подготовку… Да еще черта с рогами надо сделать, а не ограничиваться криками "ура, вперед!". Тем более в экономике без трезвого расчета — никуда. А многие норовят одними окриками управлять! — почувствовав, что меня заносит на эмоции, останавливаюсь и подвожу черту. — В общем, буду сколачивать коалицию из разумных руководителей и спецов, и драться за то, что считаю правильным. Но… — Но? — Лида тут же реагирует на заминку в голосе. — Больше всего меня беспокоит, как бы споры с оппозицией не обернулись политической травлей всех, кто проявил несогласие по тому или иному вопросу. В такой обстановке будет невозможно вести нормальную дискуссию по хозяйственной политике, сопоставляя различные подходы. — Оппозиция только мешает! — запальчиво восклицает жена. — Гнать бы таких в три шеи! Если они не понимают, что такое партийная дисциплина — скатертью дорога! — Скатертью… Это еще ничего. А вот как ты посмотришь, если несогласных с генеральной линией станут объявлять контрреволюционными заговорщиками, убийцами и шпионами? — не без горечи спрашиваю ее. — Как? Ты хочешь сказать, что в твоем времени… Не может такого быть! — в запальчивости выкрикивает Лида. — Было. Было, к сожалению. И я постараюсь сделать все, чтобы здесь такое не повторилось! — произношу последнюю фразу, невольно стискивая кулаки. — Справишься? — голос молодой женщины, которая лежит рядом, касаясь моего плеча, полон тревоги. — Гарантий никто не даст. И в одиночку, конечно, такое дело не поднять. Но, если ты будешь рядом, непременно справлюсь! — с последними словами широко улыбаюсь. И, хотя я смотрю в звездное небо, какое-то чутье придает мне уверенность, что и жена тоже улыбается. Приподнимаюсь на локте и осторожно тянусь к ней губами. Лида тоже приподнимается, медленно оплетает меня руками, — чувствуется, что они у нее полны скрытой силы, — и наши губы встречаются… Потом мы снова лежим на песке, плечо к плечу, и смотрим на сверкающие драгоценности, прихотливо разбросанные в глубокой бездне пространства. — Я люблю тебя… — произношу шепотом, но в почти полной тишине мой шепот слышен не хуже, чем крик. Она в ответ не произносит ни слова, а только трется щекой о мое плечо. Но мне и этого достаточно…