Московские коллекционеры

Парижские увлечения

Когда у человека есть деньги, вокруг сразу появляются друзья и консультанты. Таковое место при нем занял художник Сергей Виноградов. Сын сельского священника, с повадками европейского маэстро и аристократической внешностью, Виноградов был своим человеком и у сахарозаводчика Павла Харитоненко, и в семье Саввы Мамонтова. Он ориентировался в современном искусстве, отлично знал живопись импрессионистов, бывал в парижских мастерских. Способность художника вести непринужденную беседу в любом обществе была под стать умению соединять свободную импрессионистическую манеру с традициями передвижников. Пейзажи Виноградова, кстати, пользовались спросом у ценителей и покупателей.

Сергей Арсентьевич как-то плавно очутился подле Ивана Абрамовича, перейдя к нему по наследству от Михаила Абрамовича, своего друга и подопечного. Отчего же, посчитал он, не взять на себя руководство и покупками брата. Виноградов щедро давал консультации, подталкивал к вещам более новаторским, советовал не размениваться на пустяки. В Париже уговорил пойти к Дюран-Рюэлю. В галерею на рю Лафитт мог войти всякий и беспрепятственно обозревать развешанные в комнатах картины. Смотрели, выбирали. Один пейзаж, к тому же зимний — большая редкость для европейцев, Ивану Абрамовичу особенно понравился. Имя автора — Альфред Сислей — ничего не говорило обоим: англичанин, поклонник Констебла и Тернера, друг Моне и Ренуара, умерший совсем недавно, в 1899 году, так и не дождавшись славы.

Иван Абрамович отчаянно торговался. Дюран-Рюэль, к удивлению Виноградова, легко поддался и уступил «Мороз в Лувесьенне» за одиннадцать с половиной тысяч франков. Было ясно: парижский маршан желает угодить новому клиенту. Еще бы: не кто-нибудь, а родной брат самого Мишеля Морозова. Хитрец-француз явно решил поработать «на перспективу» и не сомневался, что «принесенную жертву» (именно так он и выразился потом) господин Морозов несомненно ему «возместит». Дату покупки Сислея, первого импрессиониста в собрании И. А. Морозова, легко установить по сохранившемуся письму Дюран-Рюэля — лето 1903 года. Четыре месяца спустя внезапно умирает Михаил Морозов. По части коллекционирования Иван Абрамович до конца жизни будет ощущать себя его последователем. А как же иначе: ведь Иван часто покупал тех же художников, даже выбирал те же модели. Взять, к примеру, ренуаровскую Жанну Самари [108]. Потому-то и устоялось мнение, что коллекционер Иван Абрамович Морозов «наследовал» брату, но при этом забывали (или не знали), что покупать он начал до того, как Михаил покинул сей бренный мир, и собирал картины, руководствуясь исключительно собственным вкусом и представлением о прекрасном.

В 1904 году Иван Абрамович в компании Виноградова по своему обыкновению отправился в Париж. И вновь они оказались у Дюран-Рюэля, где Морозов выбрал своего уже второго Сислея, чьи лирические пейзажи будет покупать еще пару лет. Покупать и, пользуясь особой привилегией VIP-клиента, время от времени возвращать картины обратно — ежели они по той или иной причине не смогут вписаться в коллекцию. Последнего Сислея старик Дюран-Рюэль продаст Морозову в 1907 году. Цены на импрессионистов к тому времени стремительно ползли вверх: «Берег в Сен-Мамме» обошелся коллекционеру в целых 20 тысяч франков. Однако сумасшедшие суммы в десятки тысяч не могли остановить Ивана Абрамовича, который тогда как раз увлекся Клодом Моне и купил шесть его полотен. «Мост Ватерлоо. Эффект тумана» стал первым из них. Эта покупка продемонстрировала скорее тонкость восприятия несостоявшегося пейзажиста, нежели коллекционерскую смелость. За «Эффект тумана» Морозов заплатит 18 тысяч, а на будущий год за «Бульвар Капуцинок» и «Уголок сада в Монжероне» отвалит Дюран-Рюэлю уже целых восемьдесят.

Морозовскому чутью и вкусу отдавали должное далеко не все. Слишком уж был богат. Как тут не вспомнить покойного Мишу Морозова, просившего заглянуть к нему в душу, а не в его кошелек. Любили посудачить, будто бы Иван Абрамович в искусстве ничего не смыслит, чем якобы пользуются парижские торговцы, сбывая ему залежалый товар. На самом же деле тот же Дюран-Рюэль, хотя и считался весьма ловким торговцем, Морозову всегда предлагал вещи только исключительные, самого высочайшего класса. Да и сам русский клиент, имея «глаз», хорошие работы определял безошибочно и сразу. Вот и Юра Бахрушин вспоминал, что в новой русской, а в особенности западноевропейской живописи Иван Абрамович отлично разбирался. Всего Морозов успел купить по шесть полотен Моне и Ренуара, четыре — Сислея и два — Писсарро. Из года в год, десять лет подряд, в главной конторе правления Товарищества Морозовых на Варварке выписывались счета на десятки тысяч франков. Московский банк исправно переводил эти суммы в Париж. Как выяснилось, дальновидный Дюран-Рюэль не просчитался, и некогда принесенная парижским маршаном «жертва» окупилась сполна.

Хорошо знавшие И. А. Морозова все как один считали его человеком тихим, уверяя, что в нем и отдаленно не чувствовалось морозовско-хлудовского «страстного темперамента» («Постоянное доброжелательство и добродушие пронизывало насквозь этого ленивого добряка…»). Многих удивляло, насколько средний брат отличался от старшего и младшего. Действительно, Иван Морозов не потрясал Москву миллионными проигрышами, как Михаил, или безрассудными пари, как Арсений. Директор Тверской мануфактуры прославился иными «безумствами». Не считая мезальянса с хористкой, главным «безумством» были картины, точнее — потраченные на них сотни тысяч. Будучи педантом, Иван Абрамович бережно хранил все финансовые документы и не уничтожил ни единой расписки, будь то крошечная квитанция, подписанная бессменным секретарем СРХ Бычковым, или счет от парижского торговца. Подобная пунктуальность и позволила Б. Н. Терновцу, в руках которого после национализации оказалась коллекция, составить полный ее список и проставить против каждой ее стоимость. Сумма вышла нешуточная: без малого полтора миллиона во французских франках — именно столько потратил Иван Абрамович за десять (!) лет [109]. Не зря Воллар называл Морозова «русский, который не торгуется». О суммах, которые «этот русский» позволял себе тратить на коллекцию, никто из европейских собирателей даже и не мечтал. Что уж говорить о музеях!

И. А. Морозов считался одним из самых богатых людей России начала XX века. «Средствами для легкой жизни мы обладаем в изобилии, — но, несмотря на это, большинство из нас работает девять-двенадцать часов в сутки. Свободного времени у нас совсем немного». Это морозовское признание корреспонденту московской газеты особенно любят цитировать. Именно рутинность и тянет к прекрасному в любых его проявлениях — кого к музыке, кого к живописи и т. д. Вот и Юрий Бахрушин пишет о том же: «Главное, что сближало Морозова с отцом, было то, что они оба смотрели на свои коммерческие дела лишь как на способ добывания денег для основной задачи их жизни». Для отдохновения от «деловой и очень однообразной жизни» существовал Париж, где было все иначе: выставки, аукционы, галереи, мастерские… Не случайно другой московский коллекционер, обрусевший француз Генрих Афанасьевич Брокар, на сей счет признавался: «Переезжая границу, кажется, будто переодеваешь чистую рубашку». Кстати о рубашках: Михаил Морозов, рассказывают, отправлял их стирать в Лондон, а вот его брат Иван предпочитал прачечные в Париже — в Гранд-Отеле, а потом в отеле «Мажестик» на Елисейских Полях, постоянным клиентом которого был многие годы.

Едва сойдя с поезда, отправлял багаж в отель, а сам направлялся в одну из галерей, где дорогого во всех отношениях гостя любезно усаживали в глубокое низкое кресло. Несколько минут спустя Иван Абрамович, подобно зрителю в кинематографе, приступал к просмотру. Только вместо кадров перед его глазами мелькали холсты. «К вечеру г-н Морозов слишком утомлен. У него нет сил, чтобы идти даже в театр», — констатировал Феликс Фенеон, бывший в ту пору арт-директором галереи Бернхема-младшего. Бернхема сменял Воллар, Воллара — Дюран-Рюэль, Дюран-Рюэля — Канвейлер. И в каждой галерее с завидным постоянством разыгрывалась аналогичная мизансцена. Потом опять был Северный вокзал, Норд-экспресс и три дня пути. «Тайные парижские кладовые» покидал очередной шедевр.

108

Так в русских собраниях оказались два портрета актрисы Жанны Самари: один — парадный, в рост, купленный Михаилом, достался Эрмитажу, а эскиз к нему, в 1904 году купленный Иваном за 25 тысяч (!) франков, — ГМИИ имени А. С. Пушкина.

109

Страховка ста наиболее ценных картин составляла 280 тысяч рублей. После начала Первой мировой войны была сделана переоценка и страховая стоимость коллекции была поднята вдвое. На 3 января 1917 года она составила 560 тысяч рублей.