Уплотнение

Юрий Нестеренко

Уплотнение

День, как обычно, начинался чудесно, и ничто не предвещало пакости. Я проснулся вскоре после рассвета от пения птиц (на самом деле крики попугаев не столь уж мелодичны, но я привык) и поскуливания Бадди, которому не терпелось на прогулку. Конечно, здесь, на острове, он мог бы меня и не спрашивать, но Бадди всегда был вежливым псом. Я имею в виду — со мной, своим другом. Терпеть не могу дурацкое слово «хозяин» — Бадди не раб и не вещь. Что с того, что он родился в собачьей шкуре, если он заслуживает уважения больше, чем большинство когда-либо встречавшихся мне людей?

Солнце ярко светило сквозь кроны пальм, бросая узорчатые тени на теплый пол веранды и насыщая энергией батареи на крыше хижины. Я проверил вольтамперметр, постучав для верности ногтем по стеклу, и включил бритву и соковыжималку. В первое время Бадди недовольно ворчал, когда я брился, — могу представить, сколь противоестественна эта процедура с собачьей точки зрения, но потом притерпелся. Когда живешь с кем-то вместе, приходится идти на компромиссы. В конце концов, мне тоже не всегда хочется бегать вместе с ним; впрочем, на сей раз я был отнюдь не против утренней прогулки. Выпив стакан свежеотжатого сока манго, я надел обрезанные по колено штаны — что поделать, я консервативен и не люблю выходить из дома нагишом, даже зная, что никто из людей меня не увидит, — и шагнул через порог в мягкую траву.

Тени пальм еще хранили предрассветную прохладу; кое-где на листьях алмазно сверкали крупные капли росы. Я вдохнул полной грудью утреннюю свежесть, наслаждаясь каждой молекулой незагаженного воздуха. Уже ради одного этого стоило перебраться сюда. Впрочем, может быть, там теперь воздух тоже очистился? Хотя нет, едва ли. Наверняка они жгут что-нибудь еще — уголь или дрова… Если, конечно, еще есть кому жечь. Если они не перебили друг друга, когда встала промышленность и транспорт, когда начались голод и хаос… Но это тоже едва ли. Человек, как и всякий паразит, — тварь живучая.

Мы вышли на залитую солнцем поляну, где протекал ручей и порхали большие разноцветные бабочки — я так и не знаю, как они называются, — и немного погонялись за ними, так ни одной и не поймав. Впрочем, мы особо к этому и не стремились — я не увлекаюсь энтомологией, а Бадди, к счастью, не ест насекомых. Набегавшись, мы посидели у ручья, глядя, как в хрустально прозрачной воде играют оранжевые рыбки и чуть колышется на дне длинные изумрудные водоросли, а затем вновь нырнули под кроны пальм, направляясь к морю.

Я шагнул между мохнатыми стволами навстречу лениво шелестящему прибою, предвкушая, как бултыхнусь с разбега в чистую воду бухты и буду плавать и нырять за съедобными моллюсками (может быть, даже поймаю у берега пару крабов), а потом выберусь греться на теплый белый песок под ласковые лучи утреннего солнца… и тут приятный строй моих мыслей был нарушен самым нежданным образом.

На волнах возле самого берега покачивалась пухлая рыжая штуковина. Конструкция слегка изменилась с тех пор, как я видел подобное в последний раз, и все же трудно было не узнать в этом предмете спасательный плот.

Первой моей мыслью было шарахнуться назад в лес, но сквозь затянутое прозрачной пленкой окно меня уже могли заметить. В таком случае не стоит демонстрировать им свой испуг. Да и вообще, с неприятностями лучше разбираться сразу. Я остро пожалел об оставленном в хижине оружии. Впрочем, сожаление было вполне беспредметным — я не таскал с собой пистолет с первых же дней, с тех пор, как убедился, что на острове нет крупных животных и что меня не ищут в этом районе. Впрочем, нельзя сказать, чтобы я был совсем уж безоружен… хотя пользоваться этой возможностью мне не хотелось.

— Бадди, скройся пока, — скомандовал я, — но будь наготове.

Едва пес исполнил мое распоряжение, как раздался резкий звук расстегиваемой «молнии», и из темного зева, разверзшегося в верхней части плота, высунулась слегка встрепанная разноцветная женская голова. Левая половина волос была черной, правая — платиново-белой, и еще какой-то рыжий хвост выбивался сзади.

— Хай, — сказала она, ничуть не удивившись. — Со хуа чжунгохуа?

— Чего? — тупо переспросил я. Мой голос прозвучал неожиданно хрипло. Даже если натуральный цвет ее волос был черным, азиатских черт в ее внешности не просматривалось. Да и в моей как будто тоже.

— Английский, — констатировала она, — это куда лучше. Честно говоря, у нас никто так толком и не выучил китайский. Вы не хотите помочь мне пристать к берегу?

Я этого совсем не хотел, но что было делать. Пришлось, зайдя в воду, ухватиться за буксировочные петли плота и вытащить его на полосу прибоя. Плот был легкий — видимо, эта особа была там одна. Уже лучше.

Она выбралась из расстегнутой входной щели и спрыгнула на вылизанный пеной мокрый песок, глубоко уйдя в него толстыми подошвами высоких шнурованных ботинок. В моем представлении такая обувь больше подходила колониальному солдату, чем женщине, — впрочем, я, как уже говорил, консерватор. В левый ботинок была заправлена белая штанина, правая же нога оказалась голой почти до самого паха, с чем-то вроде браслета над коленом. В глубокие карманы странных штанов было что-то напихано. Ногти на левой руке были длинные и выкрашенные каждый в свой цвет, на правой — коротко подстриженные и без лака. Проклепанный в два ряда грубый кожаный ремень — во времена моей юности, когда еще были мотоциклы, такие носили байкеры — замыкала кокетливая застежка сердечком. Выше была свободная голубая рубашка без рукавов, ничем особым не примечательная, кроме того, что сверху, примерно до середины, застежка шла на женскую сторону, а снизу — на мужскую. Вокруг левого предплечья извивалась вытатуированная змея, а выше красовалась эмблема «Чикагских быков»; на правом плече цвела красная роза. Переведя взгляд еще выше, я не очень удивился, увидев на ее шее сразу три ожерелья — тонкую нитку бисера, бусы из деревянных кругляшей и железную цепь, на которой висел какой-то рогатый талисман. В левом ухе обнаружилась маленькая золотая сережка, на правом — большая красная клипса. М-да. Хотя, конечно, я никогда не понимал женской моды.

— Это материк или остров? — деловито осведомилась она.

— Остров, — вынужден был разочаровать ее я.

— А чей он?

— Мой.

Она улыбнулась, давая понять, что оценила шутку.

— Я имею в виду — кому он принадлежит?

Ну, формально он, конечно, кому-то принадлежал. Не то Британии, не то Португалии… Но, когда я здесь обосновался, и у Британии, и у Португалии были куда более насущные проблемы, чем защита клочка земли, затерянного посреди Тихого океана. Я пожал плечами.

— Ну, какая-то администрация здесь есть? — допытывалась она. — Или, может, станция? База?

Я покачал головой.

— Что, вообще никого, кроме вас?

Я кивнул. Чем больше она тараторила, тем меньше мне хотелось с ней разговаривать. Пока что я обошелся тремя словами, включая «чего?», и лучше бы этим и ограничиться.

— А радиопередатчик у вас есть?

Радиопередатчик был первой вещью, которую я сломал. Я сделал это еще в воздухе. Это было, кстати, не очень просто, поскольку нужно было вывести из строя лишь передающий контур, не повредив приемник. Приемник был нужен мне еще несколько дней, чтобы следить за ходом поисковой операции. Как я и предполагал, она оказалась очень короткой. Слишком уж дорого она обходилась.

— Это ничего, — заверила разноцветная, не дождавшись ответа (на сей раз я не удостоил ее даже жестом), — на плоту есть радиомаяк. Через несколько дней, наверное, спасатели будут здесь. Ну, то есть это зависит от ветра, конечно…

Последняя фраза меня ничуть не удивила. Даже если у них все еще есть электричество и радио, океаны они, как видно, снова бороздят под парусами.

— Видите ли, на нашем корабле открылась течь, — продолжала она. — Экипаж, конечно, сказал, что это не опасно для жизни, но вы же знаете эту публику, им главное — честь мундира и престиж компании, а что там будет с пассажирами, их не колышет, через десять лет попробуйте докажите, что рак у вас от того давнего плавания…