Страница 17 из 50
Григорий резко откинулся в кресле. Думай — не думай, а дело все равно делать надо. Без боя не сдастся. Еще побрыкается.
— Гош… а ты мне не скажешь… как ты спину травмировал? — у Люси появилась странная уверенность, что теперь она может позволить себе чуть большее любопытство. После того, как он сам пришел, после того, как извинился.
— Расскажу, — Георгий усмехается невесело. — Но не сейчас. Поздно уже. Давай завтра встретимся?
— Что?! — то ли у нее совсем уж полный бардак в голове, но это звучит для нее как приглашение на… свидание?!
— Ну, в кино сходим, посидим где-нибудь после…
— Гош… — сказать, что она растеряна — это значит крайне недооценить положение вещей. — Я… я не могу.
— Стесняешься?
— Чего это?! — возмущается она.
— Ну, того, что я тебя ниже, например.
— Это ты должен стесняться! — она выпаливает это, не успев даже подумать.
— А я вот совершенно не стесняюсь… — он улыбается ей своей фирменной проказливой улыбкой. — Так что, если в этом все дело…
— Гош… у меня завтра все расписано под завязку… Ты же видишь, во сколько я домой прихожу…
— Понял, — он невозмутим. — А послезавтра?
— И послезавтра, — вздыхает Люся.
— А после…
— И после-после, — не дает она ему закончить. — У меня… плотный график.
— А выходные у тебя в этом графике что — совсем не предусмотрены?
— Почему? — она вдруг мечтательно улыбается. — Уже второе воскресенье у меня свободное. Завела себе практику по воскресеньям не работать. Мне понравилось!
— Значит, до воскресенья?
— Ну, надо же, — она качает головой. — Вариант отказа не рассматривается?
Далее следует миниатюра «глазки котика из „Шрека“» в исполнении Георгия Александровича Жидких.
— Лютииик… Неужели ты мне откажешь?..
Люся не выдерживает и смеется.
— Ладно, сиротка. Будет тебе кино и попкорн.
— Чудненько!
— А скажи-ка мне, Гоша…
— Что?.. — он мгновенно настораживается, чувствуя подвох.
— Неужели ты разыскал меня и приехал только ради того, чтобы извиниться?
— Ты что, мне не веришь? — он показно обижен. — Между прочим, я человек с тонкой душевной организацией и обостренным чувством справедливости! Это Гришка — Шрек бесчувственный.
— Ну-ну… — Люся смотрит на него недоверчиво. А потом, придя к каким-то выводам: — Ты гимнастику делаешь?
Ответом ей смущенное молчание.
— Тааак… Спина болит?
Снова молчание.
— Руки? Руки немеют?
Судя по тишине на кухне, на Георгия нашел внезапный приступ немоты.
— Раздевайся.
— Что, догола? — он снова пытается бравировать.
— Догола! И ремень из штанов вытащи. Пороть тебя буду!
— Лютик, ну ты чего?..
— Рубашку снимай! — она шутить не настроена. И, после того, как он растерянно, но послушно исполнил требуемое: — Спиной ко мне повернись.
Ее ладони прошлись по спине, где-то мягко, где-то прижимая. На ее короткие: «Тут больно?» он отвечает преимущественно стонами. Опытные пальцы надавливают именно туда, где больнее всего. Точно знают, куда надавливать.
— Гоша, Гоша… Ну, ты же взрослый человек…
Он отвечает ей вздохом, поворачивается лицом.
— Что, все плохо, Лютик?
— А то ты не чувствуешь?! Мы вернулись к тому, с чего начали! Гоша, ну нельзя так! Ты же так никогда не восстановишься полностью! Лучше сейчас потратить время на нормальную реабилитацию, чем затянуть вот такое состояние на неизвестно сколько времени!
— Я понимаю… Но вот сейчас мне нужно быть на работе… Мне очень нужно…
— Нет, ты НЕ понимаешь! — она неожиданно резка. — Не знаю, как уже тебе объяснять, Георгий! Ты вроде бы взрослый, умный человек. Ты просто гробишь себя! Ты что, хочешь слечь? Чтобы не иметь возможности даже с кровати встать?
— Не хочу, — голос его тих и серьезен. — Пробовал. Не понравилось.
— Ну вот… — ей снова становится его так жалко, что хоть плачь. — Гош, пожалуйста…
— Что здесь происходит? — в дверях кухни — местная полиция нравов. Которая явно недовольна открывшей на кухне картиной — дочь и по совместительству внучка полиции нравов и голый по пояс мужчина.
— Ой, — первым реагирует Гоша, подхватывает с табуретки рубашку, — Фаина Семеновна… Антонина Вячеславовна… это совсем не то, что вы подумали…
— Да мы уж и не знаем, что думать, — это бабуля. Смотрит, недовольно поджав губы.
— Это по работе. Клиент, — в отличие от Гоши Люся и не думает смущаться. Она этих двоих знает как облупленных.
— Что-то я не помню, чтобы ты раньше работу на дом брала, — не унимается бабушка.
— Как видишь, работа сама на дом приезжает, — пока она разговаривает с родственниками, Гоша рядом торопливо застегивает пуговицы. — Перестаньте человека смущать. Ему и так непросто.
— Что такое? Что случилось? — обе дамы тут же переключают свое внимание на Гошу, причем осуждение в глазах тут же меняется на любопытство пополам с сочувствием.
— Врачебная тайна, — пресекает вопросы Люся. — Ма, ба, нам закончить разговор надо. Десять минут, хорошо?
— Хорошо, — кивает Фаина Семеновна. — Но недолго. А то поздно уже. А Георгий потом как добираться домой будет? Поди, и автобусы уже не ходят.
— Да не переживайте, я на машине, — встревает Гоша, он уже полностью одет и сразу обрел былую уверенность.
Их снова оставляют одних.
— В какой-то момент мне показалось, что я сейчас получу скалкой в лоб, — теперь Гоша позволяет себе усмехнуться. — Серьезные женщины. Вон как тебя стерегут.
— Угу. Считается, что за мной присматривать надо. Дите же еще… Ладно, — прерывает саму себя Люся. — Вернемся к делам нашим скорбным… Гош, у меня до Нового года все плотно. И люди там такие… Не могу я никого двинуть. Если только заболеет кто-то или как-то по-другому сорвется… форс-мажоры какие-то…
— Люсь, да я понимаю Я же не за этим приехал, чтобы тут к тебе без очереди влезть…
— Слушай, а может быть, другого тебе специалиста найти? У меня есть пара на примете, хороших. Правда, не факт, что и у них что-то выкроить получится на ближайшее время…
— Нет! Не хочу никого другого. Я буду тебя ждать.
— Эх, бросить бы тебя, такого непослушного, к чертовой бабушке!
— Лютик, ну, не бросай! — они говорят вроде бы в шутку, но что-то в его глазах есть… Угу, она сентиментальная корова, она в курсе. Жалостливая дура.
— Хорошо, — решительно кивает. — Или на ноги тебя поставлю, или самолично добью. Чтоб не мучился. Но учти, Гошенька… — она берет с холодильника блокнот, отрывает листок. — То, что я тебе сейчас напишу, ты должен запомнить намертво, как «Отче наш», и выполнять беспрекословно. Хотя… какой «Отче наш»? Что там у вас, у финансистов, самым важным документом считается?
— Ну… не знаю… может быть, Налоговый Кодекс.
— Вот, Гоша, — она садится за стол и начинает быстро писать мелким, убористым почерком. — Это твой Налоговый Кодекс. И за нарушения будут такие санкции, что ремень брата покажется тебе сладким воспоминанием.
— Сурова, матушка, ох, как сурова…
— Ты еще пожалеешь, что со мной связался.
— Думаю, что не пожалею.
— Где тебя, больного, черти носят на ночь глядя?!
— Почему у меня ощущения, что мне десять лет, а ты — моя мама? — Гоша аккуратно раздевается в прихожей. В последнее время даже такие простые действия, как одеться-раздеться, даются ему непросто.
— Потому что по менталитету тебе как бы не меньше, чем десять лет! А твоя мама… она же моя мама… когда умирала, помнишь, что сказала?
— Гош, не надо… Я все помню…
— Она сказала, — неумолимо продолжает старший: — «Григорий, присматривай за братом». Я присматриваю. Как могу.
— Ладно, ладно, я все понял, — Гоша проходит в гостиную, брат за ним. — Я был у Лютика, — лишь бы сменить тему разговора.
— Лютик — это что такое? — вполне искренне недоумевает старший. — Оригинальное название для ночного клуба.
— Ночной клуб, ага. Очень смешно, Григорий Сергеевич.