Комедианты

От этого унижения меня спас мистер Смит. Он проезжал мимо в машине мистера Фернандеса и увидел меня, когда я пытался разузнать дорогу в консульство у негра, который говорил только по-испански. Я попросил мистера Смита отвезти меня в консульство, но он и слышать об этом не захотел – нечего решать такие дела натощак, сказал он, – а когда мы пообедали, заявил, что недопустимо одалживать деньги у какого-то бездушного консула, когда рядом он, мистер Смит, с бумажником, полным американских долларов!

– Вспомните только, чем я вам обязан, – сказал он, но я так и не мог припомнить, чем же мистер Смит мне обязан.

В гостинице «Трианон» он расплатился по счету. Он даже питался своим собственным истролом. Он обратился за поддержкой в споре к мистеру Фернандесу, и мистер Фернандес сказал «да», а миссис Смит сердито заметила, что, если я считаю ее мужа способным бросить друга в беде, жаль, что меня не было с ними в тот день в Нашвилле… Ожидая мистера Смита в холле, я раздумывал о том, какая пропасть отделяет его от мистера Шюйлера Уилсона.

Мистер Смит спустился в холл «Эмбассадора» один. Он извинился за миссис Смит, объяснив, что она берет свой третий урок испанского языка у мистера Фернандеса.

– Вы бы послушали, как бойко они болтают, – сказал он. – У миссис Смит поразительные способности к языкам.

Я рассказал, как меня принял мистер Шюйлер Уилсон.

– Он решил, что я коммунист.

– Почему?

– Потому что меня преследовали тонтон-макуты. Папа-Док, как вам известно, – оплот против коммунизма. А повстанец – это, конечно, ругательное слово. Интересно, как бы президент Джонсон отнесся к чему-нибудь вроде французского Сопротивления? Ведь и в него просочились (тоже ругательное слово) коммунисты. Моя мать была на стороне повстанцев, хорошо хоть, что я не сказал об этом мистеру Шюйлеру Уилсону.

– Не понимаю, чем им мешает коммунист в качестве директора ресторана. – Мистер Смит посмотрел на меня с грустью. Он сказал: – Не так уж приятно испытывать стыд за соотечественников.

– Будто вам не приходилось испытывать его в Нашвилле.

– Там было другое. Болезнь, лихорадка. Мне даже было их жалко. У нас в штате еще сохранились традиции гостеприимства. Когда кто-нибудь стучится в дверь, мы не спрашиваем о его политических взглядах.

– Хотел бы я вернуть вам свой долг.

– Я не бедняк, мистер Браун. Вы меня не разорите; я хочу предложить вам взаймы еще тысячу долларов.

– Как же я могу их взять? Мне нечего вам предложить в качестве обеспечения.

– Если вас беспокоит только это, мы составим бумагу – законную, по всем правилам закладную на вашу гостиницу. Это превосходная недвижимость.

– Сейчас она не стоит ни гроша, мистер Смит. Наверно, правительство ее уже конфисковало.

– Когда-нибудь все переменится.

– Я узнал о другой вакансии. На севере, возле Монте-Кристи. Фруктовой компании нужен заведующий лавкой.

– Вам незачем так низко опускаться, мистер Браун.

– Я опускался в свое время гораздо ниже, и притом куда менее достойным образом. Если вы позволите снова сослаться на вас… Это тоже американская компания.

– Мистер Фернандес говорил, что ему нужен компаньон – американец или англичанин. У него здесь очень процветающее маленькое заведение.

– Вот никогда не думал стать гробовщиком!

– Это общественно полезное занятие, мистер Браун. И притом – обеспеченное будущее. В таком деле не бывает кризисов.

– Я все-таки сперва попытаю счастья с лавкой. В этой области у меня больше опыта. А если там сорвется, как знать?..

– Вы слышали, что здесь в городе миссис Пинеда?

– Миссис Пинеда?

– Ну да, та очаровательная дама, которая приходила в гостиницу. Неужели не помните?

Поначалу я действительно не сообразил, о ком идет речь.

– А что она делает в Санто-Доминго?

– Ее мужа перевели в Лиму. Они с сыном задержались на несколько дней здесь, в своем посольстве. Забыл, как его зовут.

– Анхел.

– Правильно. Прелестный мальчик. Мы с миссис Смит очень любим детей. Может, потому, что у нас никогда не было своих. Миссис Пинеда была очень рада узнать, что вы выбрались из Гаити целым и невредимым, но она, естественно, беспокоится за майора Джонса. Я думаю, мы можем завтра вечером поужинать небольшой компанией и вы ей расскажете о своих приключениях.

– Завтра я хочу выехать с самого утра на север, – сказал я. – Вакансия не станет меня дожидаться. Я уже и так слишком долго здесь околачиваюсь. Скажите, что я напишу ей все, что знаю о Джонсе.

На этот раз, зная здешние дороги, я запасся вездеходом, снова взятым для меня напрокат со скидкой мистером Фернандесом. Тем не менее я так и не добрался до банановых плантаций в Монте-Кристи и никогда не узнаю, доверили бы мне лавку фруктовой компании. Я пустился в путь в шесть утра и к завтраку достиг Сан-Хуана. До Элиас-Пинас шла хорошая дорога, но дальше, вдоль границы, Международное шоссе годилось разве что для мулов и коров – правда, по нему и не было никакого движения, если не считать ежедневного автобуса и нескольких военных грузовиков. Я доехал до военного поста Педро-Сантана, где меня непонятно почему задержали. Лейтенант, которого я видел месяц назад, когда переходил границу, был поглощен разговором с толстяком в штатском; перед ним лежала груда сверкающих побрякушек и дешевых ожерелий, браслетов, часов, колец: граница была излюбленным полем деятельности контрабандистов. Деньги перешли из рук в руки, и лейтенант подошел к моему вездеходу.

– Что случилось? – спросил я.

– Случилось? Ничего не случилось.

Он говорил по-французски не хуже меня.

– Солдаты не дают мне ехать дальше.

– Для вашей собственной безопасности. По ту сторону Международного шоссе идет стрельба. Беспорядочная стрельба. Мы с вами, кажется, где-то встречались?

– Я перешел эту дорогу месяц назад.

– Да. Теперь вспоминаю. Думаю, что мы сейчас увидим еще кое-кого из ваших.

– К вам сюда часто переходят беженцы?

– Сразу после вас к нам перешло человек двадцать партизан. Теперь они в лагере около Санто-Доминго. Я уже думал, что на той стороне больше никого не осталось.

Наверно, речь шла о том отряде, с которым хотел установить связь Филипо. Я вспомнил, как Джонс и Филипо проговорили всю ночь и как слушали их люди, – о великих планах создания партизанской базы, о временном правительстве, о посещениях журналистов.

– Я хочу добраться в Монте-Кристи еще до темноты.

– Вам лучше вернуться в Элиас-Пинас.

– Нет, если не возражаете, я тогда подожду здесь.

– Воля ваша.

В машине у меня была бутылка виски, и лейтенант стал гораздо приветливее. Человек, продававший украшения, попытался заинтересовать меня парой сережек, по его словам, это были сапфиры и алмазы. Вскоре он уехал в сторону Элиас-Пинас. Он продал лейтенанту часы, а сержанту – два ожерелья.

– Для одной и той же женщины? – спросил я сержанта.

– Для моей жены, – ответил он, подмигнув.

Солнце было в зените. Я сидел в тени на ступеньках караульного помещения и раздумывал, что мне делать, если фруктовая компания мне откажет. Оставалось, конечно, предложение мистера Фернандеса, и я гадал, придется ли мне ходить в черном.

Может быть, и есть преимущество в том, что ты родился где-нибудь вроде Монте-Карло, там нельзя пустить корней, и от этого легче принимаешь все, что выпадает тебе на долю. Те, кто не пустил корней, испытывают соблазн найти, как и прочие, убежище в религии или политической вере, но мы почему-то не поддаемся этому искушению. Мы – люди без веры; мы восхищаемся теми, кто посвятил себя какой-то цели, такими, как доктор Мажио и мистер Смит, восхищаемся их мужеством и честностью, их преданностью своему делу, но из робости или из-за отсутствия должного рвения мы оказываемся единственными, кто действительно посвятил себя целиком всему миру зла и добра, мудрости и глупости, равнодушия и заблуждений. Мы предпочитаем просто существовать, «вращаясь вместе с круговоротом Земли рядом со скалами, камнями и деревьями», как сказал Вордсворт.