Страница 84 из 94
Следует еще раз подчеркнуть, что защита княгиней Екатерины, несмотря на «небольшие размолвки» и заявление, что императрица сделала для нее очень много, может быть объяснена пониманием Дашковой того, что она не смогла бы достичь такого положения во власти и такого влияния в любой другой период российской истории.
Столь же удивительным для сестер Вильмот было изображение Дашковой ее личной жизни и то, что она решила сделать акцент на более традиционной ее роли любящей матери, направлявшей и обучавшей своих детей. «Сама я, — писала Дашкова, — испытывала всевозможные лишения, но они были мне безразличны, ибо меня полностью захватили материнская любовь и родительские обязанности» (112/115). Стоит заметить, что она сконцентрировала внимание исключительно на образовании сына, избегая любого упоминания дочери, а если она вообще вспоминала об Анастасии в этом контексте, то только как о случайной, побочной участнице процесса обучения брата. Умолчания Дашковой и нежелание обсуждать образование дочери в «Записках» были, по крайней мере частично, следствием напряженных и в конечном счете трагических отношений матери и дочери. Однако ко времени написания «Записок» сын княгини также разочаровал и прогневал ее.
Кажется, Кэтрин Вильмот спросила Дашкову о том, почему та ничего не пишет о воспитании дочери. Дашкова оправдывалась в письме к Кэтрин, написанном через месяц после завершения «Записок» и позже опубликованном в журнале «Друг просвещения»[740]. Интересно, что в этом письме произошла важная инверсия по сравнению с тем, что княгиня обсуждала в «Записках»: она коснулась образования дочери и проигнорировала образование сына. Дашкова подробно изложила идеи Локка о телесном воспитании, не упоминая о Руссо, хотя физическая подготовка была центральной в теориях образования обоих мыслителей. Однако, объясняла она, самые всеохватные подходы к образованию не принимают как следует во внимание внутренние и внешние факторы, определяющие развитие личности. В качестве подходящего примера в «Записках» она акцентирует противоположность характера Анны Воронцовой и своего собственного, хотя их образование было в основном одинаковым: «Обращаю на это внимание тех, кто мнит себя знатоком в вопросах воспитания и создает теории согласно своим взглядам на этот предмет, столь важный, столь решающий для благополучия человечества и вместе с тем столь плохо познанный, ибо со всеми своими многочисленными разветвлениями и во всей совокупности он не может быть объят умом одного человека» (13/37). Для Дашковой краеугольным камнем образования была индивидуализация, которая позволяла учитывать разнообразие среды, личностей, индивидуальных нужд и различие полов. Как она лаконично выразилась, воспитатель всегда должен иметь в виду время (когда), место (где) и меру (сколько). Печальная ирония заключалась в том, что она лишила свою дочь как раз такого индивидуального внимания.
В том же сочинении Дашкова писала: «В 16 лет я была матерью… Дочь моя не могла пролепетать еще единого слова, а я уже помышляла дать ей воспитание совершенное. Я была удостоверена, что на четырех языках, довольно мною знаемых, читая все то, что о воспитании было писано, возмогу я извлечь лучшее, подобно пчеле, и из частей сих составить целое, которое будет чудесно». В разделе статьи, пропущенном в принадлежавшей Кэтрин Вильмот копии оригинального письма, Дашкова с грустью признает, что непредвиденные обстоятельства могут уничтожить результаты даже самого лучшего воспитания[741]. Это как раз то состояние разочарования в своих прежних принципах, которое сформировало отношение Дашковой к образованию дочери в «Записках». Вопреки ее настоящей материнской преданности и самопожертвованию существовали непредвиденные обстоятельства, связанные в сознании Дашковой с понятиями физического воспитания, и из-за телесного недостатка Анастасии — последствия рахита — Дашкова не дала ей образования, сравнимого с ее собственным. В «Записках» она закрыла глаза на способности Анастасии, которые потенциально могли привести к серьезной карьере и интеллектуальной независимости дочери.
Ясно, что Анастасия была очень одаренной женщиной, которая извлекла многое из своего воспитания (каким бы традиционным оно ни было) и косвенно из того, чему обучался ее брат. Но ко времени написания Дашковой письма к Кэтрин Вильмот Анастасия была сорокапятилетней, страдающей от «разлития желчи» инвалидкой, которая не могла простить матери того, что та уделяла все свое внимание сначала брату, а потом Марте Вильмот[742]. Она демонстрировала «открытую враждебность и ревность» по отношению к Марте, обвиняя ее в том, что та надеялась выйти замуж за Павла и заставляла Дашкову устроить развод сына[743]. Очевидно, заявления Анастасии не были совсем уж надуманы. Дмитрий Бутурлин писал своему дяде Александру Воронцову 1 сентября 1804 года, что Дашкова и ее сын в ссоре и что она хотела бы, чтобы он женился на Марте Вильмот (son Anglaise[744]). Через несколько лет, в 1810 году, Элизабет Морган утверждала, что, если бы Анна Дашкова рано умерла, Дашкова конечно же постаралась бы сделать Марту своей невесткой[745].
Вследствие этого отношения Дашковой с дочерью еще более ухудшились. Растущая взаимная неприязнь матери и дочери выливалась во вспышки гнева, ссоры и скандалы. Анастасия продолжала делать долги, которые мать теперь отказывалась оплачивать. Бесконечные споры и столкновения привели к разрыву всяких контактов между матерью и дочерью. Таким образом, в конце жизни, будучи уверена, что она сделала очень много для своих детей, и публично проповедуя образовательные идеи Просвещения, Дашкова не смогла в «Записках» обратиться к вопросу о том, обеспечила она или нет надлежащее воспитание дочери. В результате жизнь женщины выдающегося ума и положения закончилась личной трагедией, поскольку, несмотря на собственное передовое и либеральное образование, она не смогла признать и учесть индивидуальные особенности своей дочери.
Дашкову отвлекали от работы над «Записками» и другие проблемы — трудности в управлении имениями, трения с польскими чиновниками, плохие дороги, плохая погода, слабое здоровье. Ее беспокоила возможная опухоль в левой груди[746]. С каждым годом она обнаруживала, что остается все меньше и меньше членов семьи, к которым можно было бы обратиться за поддержкой. Старшие сестры умерли — Мария в 1779 году, а Елизавета в 1792-м. Семен продолжал жить в Англии и больше не возвращался в Россию. В 1806 году он оставил дипломатическую службу и его заменил X. А. Ливен. Семен умер в 1832 году в собственном доме на Мэнсфилд-стрит в районе Сент-Джонс-Вуд в Лондоне и был похоронен в церкви Мэрилебон[747]. Дашковой казалось, что у нее остался только Александр, но даже он просил ее не приезжать к нему в имение, пока он не поправит свое здоровье. Она писала Александру, чтобы получить информацию и проверить факты, упоминавшиеся в «Записках». 28 октября 1805 года, почти за месяц до смерти, он ответил на ее вопросы по хронологии исторических событий, произошедших в течение их жизни[748]. Боясь за здоровье матери, Павел скрывал от нее смерть ее брата, которая наступила 3 декабря 1805 года. Павел один с несколькими близкими родственниками присутствовал на скромных и простых похоронах в Андреевском, где Александр был погребен в усадебной церкви недалеко от могилы его друга и товарища Франсуа Лафермьера. Дашкова была убита горем, когда почти через две недели, приехав в Москву 15 декабря, узнала о смерти любимого брата и ближайшего друга.
740
Дашкова Е. Р. Письмо к К. Вильмот. С. 190–193.
741
RIA, 12 L 25.
742
Wilmot К. Grand Tours of Katherine Wilmot. P. 115.
743
Wilmot M. and C. Russian Journals. P. 295.
744
Ее англичанке (фр.).
745
АКВ. T. 32. C. 411; RIA 12 L 18.
746
Там же. Т. 12. С. 356.
747
Сегодня улица, где он жил, носит его имя — Воронцов-роуд (Woronzow Road). Недавно там установлена мемориальная доска.
748
Она вдохновила брата начать автобиографию, которая не была окончена (АКВ, 5: 1–87).