Дом

— Кабинет графа, — объявил мажордом и взялся за тяжелую бронзовую ручку. Однако дверь не открылась.

— Странно… — пробормотал Леруа, — я помню, что оставил дверь отпертой.

— У вас ключ при себе? — спросил Дюбуа с ноткой раздражения в голосе.

— Да, конечно… — мажордом отпер дверь.

В последний момент в мозгу Дюбуа мелькнула мысль, что дело здесь нечисто, и он почти грубо отодвинул Жаннет в сторону. В следующий миг дверь беззвучно отворилась.

Посередине кабинета, лицом к вошедшим, сидел в кресле граф де Монтре. Выстрел снес ему полчерепа; все вокруг было забрызгано кровью и сероватыми каплями мозга. Рука с пистолетом бессильно свешивалась с подлокотника.

— Что там? — с испуганным любопытством спросила Жаннет, неуверенно пытаясь заглянуть через плечо Дюбуа. Тот оттеснил ее от кабинета.

— Тебе ни к чему на это смотреть. Де Монтре… он застрелился, чтобы досадить нам.

Жаннет тихо вскрикнула.

— Не волнуйся. Конечно, это неприятно, но ничего страшного не произошло. Люди умирают каждый день тысячами, — Дюбуа повернулся к мажордому. — Как, черт побери, он оказался в кабинете?

— Не знаю, мосье, — развел руками Леруа. — Конечно, у графа были ключи от всех дверей, а главный вход — не единственный в доме. Он мог войти еще до прибытия новых слуг и где-то прятаться…

— Неужели никто не слышал выстрела?

— Вы же сами видите, какие здесь двери и стены. Если никого не было поблизости, то нет ничего удивительного.

— Черт побери, эти аристократы всегда были позерами… Ну уж передо мной мог бы не устраивать представление, я ведь толстокожий буржуа, бесчестный и бесчувственный денежный мешок — так, кажется, они нас аттестуют? Этот человек прожил никчемную жизнь и умер никчемной смертью. Ладно, Леруа, займитесь формальностями.

Формальности не отняли много времени. Прибыли полицейский инспектор Леблан и врач по фамилии Клавье; осмотр места происшествия не оставил у них никакого сомнения в факте самоубийства, и тело увезли.

— Сколько прежних слуг осталось в поместье? — спросил Дюбуа у мажордома.

— Трое, мосье. Садовник, который слишком стар, чтобы искать новое место, кухарка, надеющаяся, что новый хозяин будет платить исправней прежнего, и конюх, он же кучер — этому малому вообще все безразлично.

— Значит, остальные пожелали покинуть дом, когда узнали, что он перейдет ко мне? Хм… странная преданность, если учесть, что им недоплачивали. Не хватало еще, чтобы из-за этого нелепого инцидента разбежались и новые слуги. Соберите всех.

Дюбуа обратился к слугам с краткой речью, в которой сообщил, что весьма сожалеет о случившемся печальном происшествии, однако в смерти графа де Монтре не может быть обвинен никто.

— Ни я и никто другой не заставляли графа жить не по средствам и залезать в долги. Когда человек прыгает с обрыва и разбивается о камни, виноваты не камни, а человек. Я буду совсем иным хозяином, чем де Монтре; ни один из моих людей не будет иметь оснований сетовать на мизерное или задержанное жалование. Я всегда плачу по счетам.

Подействовали ли слова о жаловании, или слуги просто не обладали той чувствительностью, которой так опасался Дюбуа, но ни один из них не выразил желания уволиться. Новый хозяин совсем уже успокоился, как вдруг Жаннет, окончательно убедившись в неизменности планов Дюбуа, набралась смелости и заявила, что не может остаться жить «в этом ужасном доме».

— Вздор, Жаннет, что за глупости? — устало отмахнулся предприниматель. — Де Монтре как раз и добивался, чтобы мы отказались здесь жить. Ты же не хочешь, чтобы его безумная идея увенчалась успехом?

— Жак, не говори так… о мертвом…

— Мертвый он опасен еще менее, чем живой. Жаннет, мы живем в просвещенное время в просвещенной стране, и не забивай свою хорошенькую головку всяким суеверным вздором. Ну и что с того, что де Монтре застрелился здесь? Всякий дом, построенный более полувека назад, был свидетелем смертей своих хозяев.

— Но эта смерть… такая ужасная…

— Напротив, она была мгновенной и безболезненной. Меня вообще удивляет ненормальный интерес людей к насильственной смерти. Так называемая естественная смерть от какой-нибудь болезни часто куда более мучительна, однако она никого не волнует; но стоит где-то прогреметь выстрелу, как целая толпа сбегается потрепетать в ужасе.

Жаннет не отважилась настаивать и дальше, понимая, что только разозлит Дюбуа; однако его разумные доводы не могли почему-то развеять ее тоску и тяжелые предчувствия. Впрочем, горничная Жаннет (у нее теперь была горничная, как у настоящей госпожи), разбитная и легкомысленная девица по имени Мари, не разделяла тревог своей хозяйки и в конце концов даже сумела рассмешить ее. Но к вечеру страх снова начал овладевать Жаннет. Последний отблеск солнца истаял на западе; над домом опустилась хмурая ночь. Ветер гулял в листве разросшегося сада; одинокая ветка скреблась в окно, словно кто-то неведомый просил: «Впустите… впустите меня…» Из окон спален открывался вид на ночной лес; ни единого огонька не было видно в той стороне. Где-то в доме поскрипывали старые половицы.

Наконец отворилась дверь, и в спальню трясущейся от страха Жаннет вошел Дюбуа.

— Милый, как я рада, что ты пришел!

— Я пришел не для того, чтобы разговаривать, — промурлыкал под нос Дюбуа, развязывая пояс халата.

Внезапно из-за туч вышла луна, озарив комнату мертвенным светом; и в ту же минуту откуда-то издалека донесся высокий и протяжный звук, тоскливый, как плач неприкаянной души.

— Боже мой, Жак, что это?! — в ужасе воскликнула Жаннет.

— Собака воет, только и всего, — ответил Дюбуа с ноткой раздражения в голосе, наваливаясь на нее всем телом. Но через несколько минут он с отвращением убедился, что не может преуспеть в своем деле: проклятый вой мешал ему, не давал сосредоточиться. Красный от злости и смущения, Дюбуа вынужден был удалиться в свою спальню.

Наутро, выглянув в окно, Дюбуа заметил конюха, идущего через двор с ведром в руке. Хозяин окликнул слугу и спросил, есть ли в имении собаки.

— Нет, мосье! — ответил тот, подходя ближе к окну.