Когда загорится свет

Внезапно, словно вспыхнуло пламя, застекленное здание осветилось резким белым светом.

— Мама, смотри! — крикнула Ася.

— Вижу, доченька, вижу, — с трудом прошептала Людмила.

Из бесчисленных высоких окон лился холодный голубоватый, искрящийся, как лед, свет. Как биение огромного сердца, слышалось гудение машин.

— Вот и засветилась красавица, как бриллиант горит, — растрогался Евдоким.

Действительно, здание пылало, как алмаз. Оно горело в темноте, и отвыкшие глаза с изумлением вновь открывали красоту света.

— Красавица моя… Как идет! Говорил я, что она свое покажет… Ишь как ровненько… Ну, молодец Алексей Михайлович, ничего не скажешь, молодец!

Вдруг острое пламя, словно окруженное дрожащей голубой пылью, устремилось вверх, за ним второе. Они скрестились, дрогнули, поднялись выше.

И вдруг из мрака выплыло знамя. Его развевал незаметный здесь, внизу, легкий весенний ветер. По ярко-красному полотнищу пошли, как в море, золотистые волны. Без конца, без конца набегали волны, словно дышало все небо, и свет вырывал из мрака лишь небольшой отрезок его. Высоко, торжественно пылало знамя над темным городом. Оно плыло, передвигалось, горело в бездне неба, как возглас счастья, вырывающийся из тысяч уст.

— Это сказка Шехеразады, правда, мама? — благоговейным шепотом спросила Ася.

— Да, да, доченька…

— А ты опять плачешь, какая ты плакса стала, мама, это ужас!

— А ты дай маме поплакать, это ничего, это от радости, — снова объяснил Евдоким и беспокойно затоптался на месте.

— Ишь как выдумал Алексей Михайлович… Вот и дали свет… А из-за этих прожекторов было столько беготни, столько разговоров, ну все-таки успели как раз сегодня. На улицы-то, может, и не пустят, подождут до завтра.

— Нет, нет, именно сегодня, — возразила Людмила. Она знала своего Алексея. Он не уступит, он добьется, чтобы город запылал огнями именно сегодня.

Кто-то прошел по освещенному льющимся светом двору.

— Мамочка, вот папа!

Людмила подалась вперед, но не могла двинуться с места. Вдруг вспыхнул фонарь около сторожки, и в его свете она увидела Алексея. Он шел, сгорбившись, глаза провалились, щеки впали. Он был какой-то другой, постаревший и в то же время помолодевший, как смертельно усталый юноша.

— Люда! Какой сюрприз! А я как раз хотел звонить домой.

— Я не могла выдержать…

До чего же просторны были объятия Алексея, обхватившие их обеих — и Людмилу и Асю. До чего же сильны были эти объятья, окутывающие полным покоем.

— Алексей, Алексей, какое счастье! И как раз сегодня, как раз сегодня ты…

— Да, да, Люда…

Он пошатнулся.

— Алексей!

— Ничего, это ничего, немножко закружилась голова. Пойдемте, присядем на минуту.

Он тяжело опустился на скамейку у сторожки. Прислонился головой к стене. В ушах гудело, звенело, ноги вдруг налились свинцом. Весь мир кружился в бешеном водовороте, но над всем этим плыли, мерцая, золотые волны.

— Ну что, маленькая, — спросил он со слабой улыбкой, — увидела сказку Шехеразады?

— Я видела, как загорелся свет.

— Ну вот… Посмотри, как он горит!

— Сказка Шехеразады? Ты же обещал…

— Вот, вот. Видишь, дело было так… Помнишь, я рассказывал тебе о Тамерлане?..

— Ох, опять о Тамерлане?

— Нет, нет, но начать нужно с Тамерлана.

Он умолк. Но девочка потянула его за рукав.

— Ну и что? Ну и что?

— Видишь ли, понесся по свету прах с гробницы Тамерлана, и во всем мире стало темно. Во мраке вылуплялись огромные ядовитые пауки и ткали свою сеть, густые липкие нити. Во мраке рождались волки, хищные и жестокие, с пастями, дышащими жаждой убийства, заводилась зеленая плесень, оседала на белых стенах домов, душила веселые, голубые и розовые краски в комнатах, где жили люди. Тьма тяжким бременем ложилась на человеческие сердца. Ибо Тамерлан ненавидел свет и сеял тьму. И свет стал исчезать, угасать, умирать, не в силах перевести дыхание. Он уже не горел высоким пламенем, а лишь тлел слабым, маленьким огоньком. Он прятался по уголкам, за затемненными окнами, дрожал от страха, что придет владыка тьмы и затопчет, задушит, погасит.

— И потом, что потом?

— А потом пришли люди и начали борьбу с мраком. И свет запылал, загорелся, как факел. Спрятались в темные норы испуганные пауки, скрылись в лесных чащах хищные звери, от людей ушла ночь, и всюду загорелся ясный, радостный свет.

Алексей умолк. Ася вздохнула.

— И это последняя сказка Шехеразады?

— Почти. А теперь я еще на минутку пойду в турбинный зал, а вы подождите, и мы вместе вернемся домой. Согласны?

— Вместе? Ах, чудесно, папочка!

— Ну, вот видишь! А ты знаешь, клоп, что уже два часа ночи? Скандал, чтобы дети в такое время не спали.

— Но ведь сегодня совсем особенный день, папочка, ты ведь сам не хотел бы, чтоб я спала, правда?

— Ах ты, умница… Конечно, не хотел бы! Теперь мы пойдем домой, и, знаешь, что сделаем?

— Не знаю.

— Зажжем свет, понимаешь?

— Какой свет?

— Электрический. Эле-ктри-ческий, самый настоящий свет, ты уже, наверно, забыла, как это делается? Поворачивают выключатель!..

— Ну вот, какой ты! Ты же прекрасно знаешь, что я помню. Я же видела, как ты устраивал выключатели.

— Смотрите, а я и не знал!

Он ушел. Гудело, пульсировало огромное сердце машины, алмазным блеском сияла электростанция, высоко вверху металось пламенное знамя.

Евдоким стоял, опершись на свою палку, молчал, и седая голова его покачивалась из стороны в сторону.

— Туда, туда смотрите!

Они обернулись. На улице в ветвях деревьев блеснул мутный красный огонек. Появился и погас, как придушенный. Мрак стал еще гуще, непроницаемее, казалось, он клубится, двигается, как туча. Но вот постепенно во мраке снова замерцал ряд красноватых мутных шаров, протянувшихся вдоль улицы.

— Это фонари? — едва слышно прошептала Ася.

— Да, да, смотри!

Мутные красноватые шары на глазах светлели. Свет усиливался, терял рыжий оттенок и вдруг, как по мановению волшебной палочки, ярко засиял.

— Ах!

Крики вдали усилились, стали доноситься звуки музыки.

— Люди радуются!

— Да, доченька, все радуются, сегодня все радуются.

Евдоким очнулся от молчаливого созерцания.

— Я позвоню в гараж, пусть пришлют машину, пора.

Но в этот момент подошел Алексей.

— Нет, нет, старик, не нужно. Я хочу пройтись по городу. Какие сегодня машины, правда, Люда? Пойдем пешком?

— Да, да, разумеется, только ты такой усталый…

Он взял ее под руку. Ася уцепилась с другой стороны.

— Я тоже, как мама, я тоже!

— Ну, попробуй!

Маленькая ручка скользила по рукаву отца, девочке приходилось приподниматься на цыпочки, но она не уступала. Сегодня, в эту необычную ночь, когда она не спала, как взрослая, ей хотелось идти под руку с отцом, тоже как взрослой.

На углу под фонарем они увидели толпу. Кто-то взлетал вверх и падал на подставленные руки.

— Качать лейтенанта, качать, ура!

Только теперь они поняли, как шумно в городе. Там, за забором, грохот машин заглушал все звуки. Но здесь, на улицах, все кипело и клокотало, как в светлый праздничный день. Видимо, никто не хотел оставаться один. Тянуло к людям, к общей, разделяемой всеми радости. Посреди мостовой, взявшись под руки, маршировали толпы мужчин и женщин, раздавались и перемешивались между собой песни. И как только где-нибудь показывалась военная форма, тотчас же находились сотни рук, подбрасывающих военного вверх, и сотни голосов кричали «ура». Из домика на углу вышел старик с бутылкой подмышкой и рюмкой в руке.

— Пейте, товарищи, пейте. Ну-ка, товарищ лейтенант, за мир, за победу!

Его окружила веселая толпа.

— Пейте, наливайте дополна, у меня там еще есть, сейчас вынесу.

Где-то нашлась гармонь, на маленькой площади уже танцевали пары, а из открытого окна огромного дома лились звуки рояля — кто-то, изо всех сил нажимая на педали, играл первые такты кавалерийского марша. Затрещали выстрелы.