Страница 88 из 103
— Она всегда обращалась со мной как с несмышленым ребенком, никогда не верила мне и не прислушивалась к моему мнению. Ради Джеффри, ради его счастья она готова была принести нас всех в жертву. Чтобы избавить мальчика от огорчений и переживаний, я должен был мириться с подлым шантажистом и ежегодно бросать на ветер такие безумные деньги! И этому не было конца. Хемингуэй грозил огласить некоторые подробности о своей жизни с Люси и правду о Джеффри...
— Какую правду? — быстро спросил Джеф.
Советник, видимо, опомнился, потому что робко взглянул на Люси и заговорил гораздо спокойнее:
— А я был бы тоже преступником, хотя не имел никакого отношения к той истории!
— К какой истории? — теперь уже спросил капитан Полхэм.
— Ну... я ведь знал все три года, что Рекс Хандлей жив и здоров. Он явился ко мне в контору и пригрозил придать гласности кое-какие некрасивые факты о Люси, если только я не куплю его молчание. Вот я... и платил. Что мне оставалось делать? Думаю, только мы с Люси понимаем друг друга, хотя она-то мне сама ничего не рассказывала... Излишне добавлять, что я не намерен... Короче, Рекс Хандлей меня шантажировал. Я платил ему не наличными, а чеками на имя некоего Джона Смита. В банке на это имя был открыл счет. За год я должен был делать шесть взносов по четыре тысячи долларов каждый, то есть раз в два месяца. Вы понимаете, что это меня разорило бы? Я больше был не в состоянии с этим мириться и предложил Хемингуэю от него откупиться, дав ему единовременно какую-либо крупную сумму. Но он только рассмеялся мне в лицо и имел наглость заявить, что мои деньги идут на правое дело, а если я перестану платить, то тогда вмешается сам Джон Смит и мне не поздоровится...
В прошлое воскресенье вечером меня вызвала мать. Она заявила, что Люси зашла слишком далеко, придумав нелепую историю о наследственном психозе в роду Ханд-леев, и рассказала мне кое-что о Рексе Хандлее, то, что она узнала от самой Люси. Разумеется, далеко не все. Она не знала ни о его вымогательстве, ни о том, что он работал в тайной политической организации, жил в нищете только ради того, чтобы иметь возможность служить делу, которое считал правым и которому отдал жизнь. Он не посмел открыться даже собственному сыну и старику дяде, воспитавшему его, боясь повредить этой организации. Несколько раз он говорил мне, что только это его безумно мучает. Он был человеком одержимым и считал себя обязанным своей жизнью искупить какую-то ошибку, совершенную двадцать лет назад... Мать, конечно, всего не знала и выделила специально сто тысяч долларов для Рекса, надеясь, что сумеет заставить его уехать подальше, пригрозив, что, в противном случае, сообщит полиции, кто он такой в действительности.
Она также считала, что пора рассказать Джеффри всю правду о взаимоотношениях его родителей, потому что он уже достаточно взрослый, чтобы судить и прощать!
Ей было хорошо так рассуждать, она-то не знала всего, что было известно мне! И потом, она не желала считаться с опасностью, которой подвергает меня...
Так или иначе, она поручила мне договориться с Хан-длеем об его отъезде. Я ей это пообещал, лишь бы она успокоилась, но она заподозрила, что я ничего не сделаю... Она всегда все угадывала... Когда через некоторое время я снова зашел в ее комнату, то узнал, что она уехала к мистеру Темпесту. Ее старая горничная Марта страшно волновалась: ведь мать никуда не выходила из дома более десяти лет!
Я помчался вслед за ней. Позвонил. Мне открыл Хемингуэй и сказал, что мистера Темпеста нет дома, моя же мать поднялась к нему в квартиру и ждет его возвращения, предупредив, что расскажет ему решительно все. Хемингуэй посоветовал мне уговорить ее молчать и показал на лифт. Я очень долго стучал и звонил в дверь, зная, что хотя мать и была совершенно глухой, но она как-то умела распознавать звуки. Действительно, она мне наконец открыла.
Советник облизал пересохшие губы.
— «Не стоит меня убеждать, Дарвин»,— сразу же заявила она. Я умолял, спорил, доказывал, но безрезультатно. Исчерпав все разумные доводы, устав от этого утомительного разговора, я ее ударил по голове... Клянусь, это получилось нечаянно, я просто вышел из себя. Мама была очень старая, слабая... Она сразу же свалилась к моим ногам...
Положив голову на плечо Джералда, громко всхлипывала Анна. Все остальные окаменели, только один советник стал самим собой и говорил обычным скрипучим голосом с должными паузами, как будто начитывал речь на диктофон.
— После этого я окончательно потерял голову. Первым моим естественным желанием было спрятать ее тело, а самому скрыться. Я обежал все помещение и ненароком толкнул какую-то дверь, выходящую на узкий металлический балкончик над сценой. Я увидел в этом возможность своего спасения: вытащил тело на переход и сбросил его вниз. Представляете себе мой ужас, когда я услышал внизу дикий женский вопль? Я даже подумал, что мать еще жива и что кричала она...
В тот момент, когда я закрывал дверь квартиры, я оглянулся назад и увидел, что на меня со сцены смотрит Хемингуэй. Он не сделал попытки задержать меня, а только удостоверился, что я вышел из театра через запасной выход, которым я пользовался, когда приносил ему очередной чек.
Вы понимаете, после этого я оказался полностью в его власти, теперь он мог сколько угодно меня «доить», опустошать мои карманы, пока не пустит меня окончательно по миру! — с ненавистью закричал советник.
Снова взяв себя в руки, он продолжал:
— С этой минуты я утратил всякую надежду избавиться от Хемингуэя. Более того, теперь он мог смело начать действовать против Люси, которой не мог простить ее прошлого проступка, я же не мог ее даже защитить, находясь в его власти.
Вот тогда и появились анонимные письма, с помощью которых я рассчитывал привлечь внимание к Хемингуэю, потому что у Люси было твердое алиби.
Когда сегодня утром я вышел от вас, мистер Темпест, Хемингуэй дожидался у подъезда. Он хотел со мной поговорить, но без помех, как он выразился. Мы с ним дошли пешком до набережной, которая в это время пустынна.
На этот раз Рекс предложил мне выплатить ему сразу миллион долларов, поскольку после смерти матери я должен был получить порядочное наследство. Он обещал навсегда оставить меня в покое.
Но я-то понимал, что попал в капкан, что ни о каком покое мне нечего думать. Рекс никогда бы меня не отпустил, вечно вытягивал бы из меня все большие и большие суммы, ибо аппетит, как известно, приходит во время еды... Меня охватила ярость. Мы были одни на набережной, Хандлей смеялся. Я его ударил, не целясь, зонтом в лицо, случайно проткнул ему глаз, и он упал, как подкошенный, в воду...
Все молчали.
Советник смотрел вперед невидящими, пустыми глазами.
Шанс отвернулся. Насилие порождает насилие, одно преступление влечет за собой другое. Конечно, они теперь никогда не узнают, что явилось первой причиной данной цепи злодеяний. Сейчас даже ему было ясно, что советник и Люси что-то скрывают из своего прошлого, ибо история о шантаже Рекса прозвучала совсем неубедительно...
Больше всех потрясен был Джеффри, который, собственно говоря, потерял сразу всю родню.
Впрочем, не один Джеф переживал крушение кумира. Шанс тоже утратил свою веру в Люси. Ему хотелось выйти на свежий воздух, побыть одному, подальше от этой бездушной красавицы, которая, не колеблясь, принесла в жертву своему самолюбию счастье и даже жизнь близких ей людей.
Раймонд Чандлер
В горах преступлений не бывает
Глава 1
Письмо с пометкой «срочная доставка» пришло около полудня. Обратный адрес: Ф. С. Лейси, Калифорния, Пума-Пойнт.
В письме лежал чек на сто долларов, подписанный Фредериком Лейси, и записка, написанная на простой белой бумаге с большими промежутками между строчками. В записке говорилось:
«Мистеру Джону Эвансу._
Дорогой сэр!
О вас мне рассказал Лин Эстерволд. Дело срочное и крайне конфиденциальное. В письме высылаю задаток. Приезжайте, пожалуйста, в Пума-Пойнт, если возможно, сегодня и остановитесь в отеле „Голова индейца". Затем позвоните мне по телефону 23-06.
С уважением, Фред Лейси».