Страница 138 из 142
Пиры продолжались неделю. Начавшись весьма торжественно и шумно, со славословиями и здравицами в честь молодых, с колокольным звоном по всему городу и приемом многочисленных посольств, продолжились, уже как бы войдя в тихое русло после половодья, не как событие государственной важности, а скорее как семейное, предназначенное для своих. От соблюдения и исполнения обычаев, от строгого, отлаженного распорядка пиры свелись к простому бесхитростному веселью, к долгим задушевным раз говорам за чаркой вина и обильным столом. Многие из присутствовавших на свадьбе, по службе Князевой вынужденные находиться в отдалении от столицы и княжеского дворца, умилялись той радушной и дружеской обстановке, которая царила во дворцовых палатах и гридницах. Многие, прежде бывшие в неприятелях, помирились при общем одобрении. Многие завели новые знакомства. Народ, живущий в мирное время, охотнее всего тратит душевное тепло, участвуя в совместных возлияниях.
За княжеским столом многие встретились после долгой разлуки. К таким относились и Добрыня с Борисом. Правда, сначала им не удавалось побыть вместе — оба находились каждый при своем князе, а Георгий с Константином, недолюбливая друг друга, старались держаться на расстоянии. Но потом, конечно, стало полегче. Князь Георгий, выпив, первым подошел к Константину мириться, вел себя пристойно и не без некоторого почтения. Братья облобызались, произошло это, когда великий князь на них не смотрел. Тут и Борис подсел к Добрыне, чего уж там — братья все-таки.
— Ну, брат, с большой радостью тебя.
— И тебя. Дай Бог здоровья государю!
Выпили меду из широких ковшей. Шиш долго, не торопясь. Когда же допили до конца, сидели какое-то время молча, улыбаясь, разглядывали один другого, а что сказать — не знали. Борис-то знал все про домашние дела Добрыни, а тот — про Борисовы. Они ведь были женаты на родных сестрах, от жен и узнавали все новости. Новостей же было не так много, чтобы о них говорить.
— Скажи-ка, брат, — Борис вдруг спрятал улыбку, понизил голос, — правда ли, что ты в немилости у государя? Прости, что спрашиваю. Слышал краем уха где-то. А дело это такое, Что мне знать надо. Да ведь и братья мы с тобой.
— Сам не знаю. — Добрыня пожал плечищами. — У меня ведь князь Константин государь. А он — ничего вроде, не обижает.
— Не хочешь говорить, — понимающе кивнул Борис. — Ну, не хочешь, так и не говори. Только ведь если государь — не князь твой Константин, а Всеволод Юрьевич — тобою недоволен, то это и мне может быть не полезно.
Добрыня опять пожал плечами, поглядел на Бориса:
— Да ты-то при чем?
— Когда припечет, тогда поздно будет спрашивать, кто при чем. Зря ты, Добрыня, великому князю свой норов показываешь. Нашей воли нету. Мы — как репьи у него на портах: хочет — таскает с собой, не захочет — отцепит да выкинет.
— Воли княжеской я ни в чем не нарушал, — нахмурившись, произнес Добрыня.
— Мне у князя Георгия другое говорят. — Борис горько усмехнулся. И вдруг опять спрятал усмешку, насторожился. — Постой-постой. А может, ты что-то знаешь? Если знаешь — мне скажи. Мне, как брату, скажи.
— О чем сказать-то?
— А, ладно. Не слушай. — Борис опять улыбался. Наклонился к Добрыне, спросил: — Как думаешь — долго еще Всеволод Юрьевич проживет?
Добрыня только удивленно раскрыл глаза на брата. О том, что великий князь может умереть, он никогда не думал. Великий князь казался бессмертным и вечным.
— Что смотришь? — тихо и сердито спросил Борис. — Нам с тобой об этом в первую голову думать надо. Пока жив государь — и мы с тобой спокойно сидим вместе и кушаем. А помрет? Который великое княжение наследует — Константин или Георгий? И нам уж вместе-то не сидеть так. Что у князя Константина-то слышно?
— Давай-ка, брат, выпьем лучше, — предложил Добрыня. И добавил: — Пока вместе за столом сидим.
Борис недовольно глянул на брата, кивнул, соглашаясь. Они налили меда в свои ковши и опять долго пили. Потом разговор как-то уж не клеился. Борис начал было рассказывать про московский поход князя Георгия, но прервал рассказ, вспомнив слухи о Добрыне и рязанском походе Константина. Опять выпили. Потом еще выпили, ну а после этого уже стало все равно, о чем разговаривать. Лишь когда было объявлено о том, что молодые удаляются в опочивальню, Борис опять оживился, придвинулся к Добрыне и тихо прошептал, словно сам пугаясь своей дерзости:
— Заездит она его, молодуха-то. Недолго государю осталось.
И тут же, оглянувшись — не слышит ли его кто-нибудь поблизости, торопливо налил себе меда, чтобы вместе со всеми приветствовать молодых, которые, сопровождаемые сватами, дружками и песельниками, покидали общее застолье.
Великий князь немного поторопился с уходом. По обычаю, ему с молодой женой еще долго нужно было украшать своим присутствием свадебный пир. Но ждать становилось невмоготу, и он поймал взгляд Михаила Борисовича, негласно распоряжавшегося свадьбой, подал ему знак: действуй, мол, и Михаил Борисович, выполняя волю государя, ускорил события.
Когда молодые остались одни, Всеволод Юрьевич обнаружил, что смотрит на девушку не столько с вожделением, сколько с любопытством. Любовь — уже не княжна, а княгиня — казалось, не испытывает девичьего трепета, робости перед неизбежным, а ведет себя так, будто ей предстоит трудная, но почетная работа. Она без страха смотрела на князя, приближающегося к ней, не зажимаясь и не прикрываясь, позволила оголить себя, и потом уже, когда муж лежал рядом и тяжело дышал, без стеснения разглядывала его, хотя ей еще было больно и непривычно. А он лежал, отдыхая, и думал, что вот и кончилось долгое волнующее ожидание, а с ним ушла еще часть жизни, что новый брак его, помимо всего прочего, представлявшийся ему еще и таинственной загадкой, которую хочется поскорее разгадать, оказался таким простым и, по сути, незначительным делом, а ответ на загадку вышел не таким, как ожидалось, даже немного скучноватым. Великому князю все было известно о жизни.
В эту же ночь ему впервые стало плохо — настолько плохо, что он подумал, что сейчас умрет. В груди неожиданно появилась боль, невозможно стало дышать, и ни крикнуть, ни пошевелиться не было сил. Словно кто-то жесткой рукой взял его сердце и безжалостно сдавил. Голова сразу стала куда-то проваливаться. Огонек светильника, стоявшего на столике недалеко от постели, исчез, хотя Всеволод Юрьевич не закрывал глаз. Он подумал, как все станут смеяться, когда узнают, что великий князь Владимирский, государь над государями, не пережил первой же ночи с молодой женой. Потом боль прошла, жесткая рука разжалась, стало легче дышать, и он закрыл глаза. Супруга, спавшая рядом, ничего не заметила.
Когда закончились свадебные торжества, старшие сыновья разъехались — кто в Ростов, кто в Суздаль. Ярослава, заметив в нем совсем не сыновнее влечение к мачехе, великий князь услал в Юрьев — подальше с глаз, но без гнева. Снова начались будни, навалились дела.
По-прежнему единственными осязаемыми врагами Всеволода были Глебовы внуки — Изяслав и Михаил, они непрестанно тревожили владимирские границы, после того как были разбиты Георгием, сумели оправиться и своими малочисленными дружинами, способными быстро передвигаться и бесследно исчезать в лесах, причиняли немало бед селам и небольшим городишкам. Тем обиднее было — великий князь, перед которым дрожали сильные мира сего, терпел ощутимые неудобства от столь ничтожного противника, словно лев, кусаемый надоедливой блохой. Другие враги — Чермный и князья северские — были слишком заняты утверждением старшинства среди Ольговичей, и с ними можно было жить не воюя.
Всеволод Юрьевич, оставив, как в старые времена, дома ожидающую его княгиню, возглавил войско и повел его на Глебовичей. На этот раз он действовал решительно и быстро, не дал Глебовичам закончить дело миром, разбил их дружины и пленил обоих князей. Они были присоединены к другим несчастным рязанским мужам, содержавшимся в Петрове — городе близ Ярославля.
Победоносная война, занявшая всю зиму, требовала от великого князя следующего шага, доказывавшего миролюбие и любовь к общему спокойствию. Искать мира все еще было его потребностью. Великий князь решил замириться с Ольговичами.