Страница 17 из 20
Грузиновский пруд принадлежал коннозаводчику Кубракову. Это самый большой, самый глубокий и широкий из всех наших прудов. Длина его версты три. Все берега обросли камышом, в котором скрывается птица. Посередине пруда огромные стада уток и много больших поганок. От нашего зимовника до этого пруда восемь верст, и потому он посещался реже других. По дороге в степи попадались дрофы, стрепета и перепела. Подойдя к пруду, мы открывали стрельбу по камышу. Утки шумно взлетали и, разбившись на стаи, начинали носиться над водой, потом улетали в Маныч, но, попробовав там горько-соленую воду, возвращались на пруд. Чем хуже была вода в Манычи, тем больше было уток на прудах.
Как-то раз поехали на Грузиновский пруд большой компанией: братья Владимир и Филипп, я и дальний родственник Вася Трифанов. По инициативе Васи предприняли охоту на кубраковских свиней, пасшихся там в камышах и сильно мешавших охоте. Убили кабана и стали решать: что же с ним делать? Я и брат Филипп были еще маленькие, и наше мнение не имело значения. Спорили Владимир с Васей. Решили заехать на зимовник Кубракова, отдать им кабана и извиниться за неосторожную стрельбу. Положили кабана на дроги, полностью закрыли сеном и поехали на зимовник Кубракова. Наступила темная ночь. Подъезжая к зимовнику, струсили, побоялись, что будет очень ругать, и решили отвезти кабана к себе, чтобы завтра кучер отвез его к Кубракову с извинительным письмом от мамы. Въехали во двор зимовника, к дрогам подошел сам Кубраков и, разговаривая с братом, даже положил руку на кабана, но не заметил ничего подозрительного. Дали ему несколько уток, часть нашей добычи. Я дрожал, как в лихорадке. Дома нам за это страшно влетело. Мама грозила, что отберет ружья и совсем запретит охотиться. Утром отправили кабана Кубракову с извинением.
На охоте мы часто мучились от жажды, которая при страшной жаре была невыносима. Один раз я был один пешком в Жеребковской Манычи, где изнывал от жажды. Несколько раз я пил горько-соленую воду в лимане, ел листья травы и камыша и, положительно, полуживой добрался до пруда, где вода была пресная. Я стал на колени на берегу и наклонился пить, но вода вся кишела водяными блохами, пить было противно, и я пошел дальше вдоль берега. Пройдя шагов тридцать, я остановился напиться, но блох было будто еще больше. Я снял фуражку, отогнал ею немного блох и, зачерпнув воду, хотел пить, но фуражка была полна блох. Я выплеснул и пошел дальше. Наконец, не в силах переносить больше жажду, я закрыл глаза, зачерпнул фуражкой воду и выпил все вместе с блохами. Меня чуть не стошнило, но жажда была утолена.
В прежние времена, когда в камышах было много волков, иногда устраивали облаву на них. На одной такой облаве я был с Филиппом. Мне было лет восемь, Филиппу – шесть с половиной. Мы с кучером сидели на дрогах. Охотники – брат Николай, дядя Федор Николаевич и коннозаводчик К.И. Карасев. Загонщики – человек 30 калмык верхом. За короткий промежуток времени взяли трех волков, из них одного, выскочившего из камыша в тридцати шагах от дрог, на которых мы оставались с кучером, убили калмыки плетьми. Быстро окружив волка, человек шесть, они начали наносить ему удары плетьми, и через несколько секунд один из них прыжком с лошади вскочил на спину волку и схватил его руками за шею. В это же мгновение другой калмык ремнем перевязал ему сначала морду, а потом ноги. В таком виде живой волк был положен на дроги, к большому неудовольствию храпевшей коренной... Мы с братом радовались, что гладим живого волка. Но вскоре Филиппу сделалось дурно, и все говорили, что Филипп испугался волка, а действительной причиной его болезни была им перед самой охотой съеденная дыня с сырым молоком.
Раньше волков было так много, что они часто нападали на овец, телят, лошадей. Лошади обыкновенно становились в круг головами внутрь, пропустив в середину круга жеребят, и били задними ногами подходивших волков. Овцы же убегали и покорно ждали своей участи.
Один раз поздней осенью перед вечером недалеко от дома услышали крик: «Ой, ратуйте». Калмыки поскакали на крик и отбили двух прохожих от волков. А раз зимой в версте от дома нашли двух съеденных торговцев-коробочников. Остались только их ноги, торчащие в снегу.
Часто мы ездили на Маныч большой компанией – удили рыбу, охотились, купались в целебной маноцкой[26] воде и потом здесь же, на берегу, пили чай и закусывали. Вода в Манычи настолько целебная, что жена брата с больными ногами, не в состоянии бывшая подняться с земли, после нескольких купаний свободно вставала и чувствовала себя совсем здоровой.
Любили мы охоту и на степную дичь. Степь, как я уже писал, особенно хороша весной, когда там все полно жизнью, свежо, ярко, молодо и весело. В вышине раздается непередаваемая песнь жаворонков, со всех сторон звонкие трели кроншнепов, повсеместный бой перепелов и жалобные крики чибисов. А замечательный сплошной ковер тюльпанов! Красота, не поддающаяся описанию.
Необходимая принадлежность наших степей – калмыцкие кибитки, в которых калмыки живут круглый год.
Как-то раз зимой, во время сильной гололедицы, наш калмык Учур привез пару дудаков (дроф). На мой вопрос, как он их поймал, он ответил, что в версте от дома ходит целый табун, штук четыреста дудаков, которых он издали принял за отару овец, и что от гололедицы дудаки не могут летать. Он убил двух себе, двух нам и одного старшему табунщику Буюндуку, а больше, пояснил он, грех, так как они совершенно беспомощны.
В очень жаркие дни дрофы и стрепета сидят так крепко, что можно пройти в двух шагах от них и они не взлетят. Один раз я возвращался домой верхом без ружья и увидел в нескольких шагах от себя дудака, лежащего в траве. Он спрятал только голову и вообразил, что его никто не увидит. Отъехав от него шагов на пятьдесят и стреножив лошадь, я подкрался к нему и схватил его руками. От произведенного шума сорвался другой дудак, сидевший в двух шагах от первого. Вспорхнувшего я раньше и не заметил. Пойманного дудака я привез домой, но он так был смят дорогой, что выкормить его не было возможности, и его прирезали. Дудаки вообще трудно приручаются, а журавли у нас жили по нескольку лет. Ходили по саду, подходили к столу, когда мы пили чай и бросали им крошки. Один журавль, проживший у нас два года, услышав осенью журавлиный крик пролетавших на юг журавлей, соблазнился и, присоединившись к одной стае, улетел. Весной, когда стаи журавлей возвратились на свою родину, прилетел и этот журавль. Он долго и низко летал вокруг дома и садика, жалобно кричал, но на землю сесть побоялся и улетел.
Бывали на охоте и казусы. Сидел я на берегу пруда недалеко от дома и ждал прилета уток. Мне было тринадцать лет. Когда уже совсем стемнело и только от луны оставалась полоска света на воде, выплывают из камыша несколько уток, которых я принял за кряковых. Ночью все кажутся черными. Когда они выплыли на лунную полоску, я выстрелил и убил двух. Оказались белыми домашними. Дома много смеялись над моей оплошностью, и только старая кухарка, смотрящая за птицей, страшно возмутилась и пришла к маме жаловаться на меня.
Один раз мы, братья, собирались ехать на Маныч на перелет уток. Неожиданно к нам приехал незнакомый священник, прося разрешения переночевать. Часто приезжали с такой просьбой незнакомые – отказа не было. Узнав, что мы собираемся ехать на Маныч на охоту, он стал просить, чтобы мы взяли и его. «Да ведь вам, батюшка, нельзя стрелять?» – «А я и не буду стрелять, и ружья мне не надо, я только посмотрю». – «Да вас, батюшка, комары съедят». – «Ну, это пустяки». – «Так, может, рыбу будете удить?» – «С удовольствием». Поехали. Показали батюшке место, где удить, и разошлись в разные стороны. Вечером начался лет птицы на юг. Летели миллионы и почти без перерыва. Если смотреть на север, не видно клочка неба, где не было бы стай птиц. На юг – то же самое, все небо, до горизонта, покрыто птицами. Но вся эта птица – утки, кулики – летели так высоко, что стрелять по ним было нельзя. Редко какая местная утка пролетела на выстрел. Батюшка ничего не поймал. Сказал, что у него не было времени ловить, он едва успевал отбиваться от комаров, давя их у себя на лице и на руках. Но поездкой остался доволен, говоря, что никогда не поверил бы рассказу о таком количестве птиц.
26
См. примечание 23, с. 272.