Страница 18 из 19
«Когда конюх выездит коня, ты сможешь на нем гарцевать», – сказал дядя улыбаясь. Но он не ожидал моей реакции. «Как? Какой-то конюх будет мне коня выезжать. Еще этого не хватало. Я сама его отлично выезжу, не привыкать мне», – кипятилась я. Дядя отчаянно спорил, говорил, что я привыкла к маленьким казацким лошадям, а это был крупный английский конь, еще никогда под седлом не бывший. Наконец решили это дело пока отложить, пусть, мол, конь привыкнет к новому месту.
В то время шли приготовления к свадьбе двух дочерей Андрея Васильевича. Они были близнецы и выходили замуж в тот же день и в тот же час за двоих родных братьев. Свадьба должна была состояться в Николаеве, где у Андрея Васильевича был свой особняк. Сестры, несмотря на то что были близнецы, совершенно не походили друг на друга.
Вся окрестность готовилась к этой незаурядной свадьбе. Бабушка, никогда не покидавшая своего дома, ездила заказывать себе соответствующий наряд и меня возила с собой, так как у меня ничего подходящего не оказалось. Хотя я с бабушкой во вкусе одежды совсем не сходилась, все же я согласилась купить то, что ей нравилось. Наряды в те годы меня мало интересовали.
На эту свадьбу мне не суждено было попасть. Вздумалось мне во что бы то ни стало коня выезжать. Я уговорила дядю Ахиллеса, и он скрепя сердце позволил. Это было уже в конце лета, молотилка стояла во дворе, где помещались конюшни. Я обдумывала, куда мне направиться. Прямая дорога шла через деревню; это было не очень удобно, так как там всегда было большое количество собак, которые могли напасть на коня, а он с непривычки понес бы. Другой выход был тоже не блестящий, так как надо было одолеть гору, прежде чем попасть в степь, на дорогу.
Пришлось все же выбрать этот путь. Лошадь, никогда не бывшая под седлом, отчаянно брыкалась, становилась на дыбы, и мой хлыст ничуть не помогал. С большим трудом мне удалось взобраться наверх. Там стояла ветряная мельница на полном ходу. Когда мой конь увидел крутящиеся крылья, он сначала фыркнул, встал на дыбы, затем как-то круто повернул и помчался вниз с бешеной скоростью. Он меня нес прямо по направлению к молотилке. Молниеносная мысль пронеслась в голове: «Лучше упасть». Зная с детства лошадей, я понимала, что мне несдобровать, так как он совершенно взбесился. Я освободила ноги из стремян, бросила поводья и очутилась на земле. Потеряв сознание, я не знаю, кто и как меня притащил домой. Очнулась я на моей постели, вокруг меня толпились все. Бабуня мыла мое лицо теплой водой, ахала и ужасалась по-польски моим злоключениям. Ядвига мне сказала, что сейчас приедет доктор. Я чувствовала острую боль в левом боку, и меня всю трясло. Доктор действительно приехал. Он серьезно меня осмотрел, нашел, что с левой стороны у меня поломаны два ребра. Тут же перевязал меня крепкими бинтами и сказал, что мне придется лежать минимум три недели. Надавал лекарств и обещал приехать через два дня. На прощание он сказал: «Вот и заплатила за свою лихость, но ничего, в твои годы не страшно». За мной ухаживали как за серьезно больной, дядя ни слова упрека не произнес. Ядвига мне сказала, что он очень боялся признаться дедушке в случившемся, но невольно пришлось, так как старики увидели доктора, которого все в округе знали.
Вечером ко мне явился дедушка. Он сначала молча покачал головой, а потом произнес по-польски: «Пся крэв, польска крэв». Это, пожалуй, скорее было похоже на похвалу, чем на упрек. Бабушка огорчилась, что мне не попасть на свадьбу, и мое полное равнодушие к этому ее удивляло. Лицо мое было очень исковеркано, так как я упала ничком на камешки, словом, даже если бы у меня не были поломаны ребра, я все равно на свадьбу не могла бы ехать. Со мной оставалась добрая бабуня, прислуга, девочки с их бонной, также Леня Булич, внук бабушкиной кузины. Он обещал меня навещать каждый день. Мы с ним еще раньше подружились, так как он тоже был большой любитель верховой езды, и, когда я на Ворончике совершала монотонные прогулки, он меня всегда сопровождал.
Леня был полный, широкоплечий юноша. Он выглядел старше своих двадцати лет, у него, как и у меня, очень вились волосы. Глаза его были очень выразительные, зеленоватого, бутылочного цвета. Он исполнил свое обещание и приходил каждый день, читал мне вслух, большей частью наших классиков. Мы прочли весь роман Гончарова «Обрыв» и много рассказов Лескова, из которых я больше всего оценила «На краю света».
Маню взяли с собой на свадьбу; Юлия Михайловна заказала ей прелестный наряд. Не знаю, сколько танцевали на этой свадьбе, но все вернулись только через неделю и, захлебываясь, рассказывали, что прием у Добровольских был такой, что полгорода присутствовало. Все тонуло в роскоши, много было военных, особенно моряков, украшавших праздник своими нарядными мундирами. Бабушка просидела у меня полдня, рассказывая подробности, описывая туалеты и всякие происшествия.
Радость часто сменяется горестью, такова жизнь. Только начали утасовываться приятные воспоминания нарядной свадьбы, как произошло событие, потрясшее всю округу.
Незадолго до свадьбы появился на нашем горизонте красивый молодой аргентинец. Он зачастил в Латовку. Остановился он в Кривом Роге, где у него, по его словам, были дела на шахтах. Он явно ухаживал за Маней, и, видимо, ей нравился. Я еще была прикована к постели, как вдруг пронеслась весть, что Маня исчезла, как и ее ухажер. Самое странное было то, что она ни одной своей вещи не увезла.
Поднялась большая тревога. Василий Васильевич и Юлия Михайловна поехали в Кривой Рог к брату Ядвиги, Роберту, который там работал инженером. На него сослался аргентинец, когда появился в Латовке. Роберт объяснил, что он действительно представился как представитель инженеров Аргентины, посланный от большой компании, чтобы ознакомиться с русскими шахтами. Все осматривал и расспрашивал; никто его не знал, но к нему было полное доверие, как и всегда в те времена. Никто не подозревал ничего скверного, а скверное случилось, и безвозвратно. Ясно, что он Маню увез, но как и при каких обстоятельствах, никто никогда не узнал. Предполагали худшее, вряд ли она уехала, не захватив ни одной своей вещи и не попрощавшись ни с кем. Позднее пронеслись слухи, что целая компания аргентинцев увезла из Одессы несколько молодых девушек; об этом писали в газетах. Бедный молодой телеграфист искренне горевал, но помочь его горю никто не мог.
Между тем я начала совсем поправляться. Ребра мои срослись, надо было думать о моем возвращении в Одессу к родителям. Уже стояла золотистая осень, вода в речке сильно похолодела, мы все же купались, но долго не могли оставаться в воде.
Мне рассказали, что в тот день, когда я свалилась, обезумевшего коня нашли в речке, и с большим трудом удалось его унять. Опытный конюх взялся его выездить, но мне было строго запрещено садиться на лошадь раньше будущего года.
Тем временем Леня сделал мне предложение, но мы могли жениться не раньше будущего года. Ему надо было отбывать воинскую повинность в Екатеринославе. Когда я рассказала об этом дяде Ахиллесу, он страшно обрадовался: «Как хорошо. Поселишься тут, у нас, Буличи живут недалеко, будем часто видеться». Весь наш роман он находил вполне нормальным и естественным. Мне Леня очень нравился, но во многом я не отдавала себе отчета. Когда я назначила день отъезда, Леня высказал желание проводить меня до Одессы, познакомиться там с моим отцом и оформить свое предложение. Все это показалось мне очень забавным, и я не протестовала. Дядя мне намекнул, что следовало бы предупредить отца. Но на это я не решилась.
У Лени было много родственников в Одессе, Добровольских. Он заодно хотел их всех повидать, особенно Витю, у которого он думал остановиться. Витя недавно женился, мы никто его жены не знали, так как она в Латовку не приезжала. Я немало слышала об этом браке, которого никто не одобрял. Она была намного старше его и принадлежала к более чем скромной среде. Как и всегда, такие неравные браки вызывают возмущение со стороны привилегированных. Но Леня очень дружил с ним и не осуждал его нисколько.