Страница 20 из 41
II
Как-то вечером я собирался уже покинуть лабораторию и перемывал посуду, загрязненную после дневной работы, как вдруг дверь отворилась и вошел мой приятель, а до известной степени и учитель, так как он руководил нашей группой при изучении некоторых деликатных химических операций, связанных с установлением полноценности драгоценных металлов и обнаружения подделок. Его звали Леволь. Служил он в то время на Монетном дворе в качестве эксперта-химика.
— Юстус Амедео Меканикус, — сказал он, пожимая мою еще влажную руку, — как вы относитесь к алхимикам?
Я растерялся. О том, что я происхожу из семьи алхимиков, никто в Париже не знал, и я никому об этом не говорил.
— Но почему вы задаете этот вопрос мне? — спросил я.
— Да больше некому. Нужно поймать за руку одного шарлатана, выдающего себя за нового алхимика. Позор! Двадцатый век на носу, а нас угощают средневековым мракобесием, поставленным на современную ногу! Ну как, идет?
Ты согласен?
Я улыбнулся, подумав о том, как сложилась бы моя судьба, если бы я остался в Динане и, подобно моим дедам и прадедам, корпел у старого атанора. И вдруг вспомнил, что совсем недавно что-то читал о новой вспышке алхимического психоза в Европе.
— А когда вы думаете этим заняться?
— Ты согласен, Юстус?.. Чудесно! Я буду ждать тебя завтра, в семь вечера. Мы встретимся в моей домашней лаборатории, что у Трокадеро. Да ты там был…
Утром я отправился в книжную лавку и, мучительно вспоминая, где я мог видеть интересную. критическую статью об алхимии, перебрал кипу журналов за последние годы и неожиданно вспомнил: статья была на русском языке, в журнале за этот год. Я разыскал и приобрел этот журнал. Не без труда перевел статью, она поразила меня логикой и глубиной подхода.
…Вечер был тихий и теплый. Я нанял фиакр. У Иенского моста расплатился с кучером и пешком отправился к Трокадеро. Противоречивые мысли толпились в моей голове. Я не мог не сочувствовать честному заблуждению, так как слишком хорошо испытал его на самом себе, но я не мог не видеть плачевного конца ложных учений. Как бы там ни было, но я шел к Леволю без большого воодушевления. Леволь встретил меня очень радушно. Я немного запоздал, однако в его домашней лаборатории никого не было.
— Юстус, — сказал Леволь, — мы должны выработать план действий. Сейчас сюда явятся мои алхимики, я пригласил их для создания благоприятной атмосферы…
— Алхимики? — удивился я. — Да откуда они взялись?
— Ах, дорогой Юстус, ты прямо наивен! Неужели ты думаешь, что в наш век золота — да, да, я не оговорился, не пара или электричества, а именно золота — обойдешься без алхимиков? Разве сейчас есть что-нибудь, что не продавалось и не покупалось бы?! Газеты, совесть, министры, лошади, даже мы, ученые, — все имеет свою цену на гнусной вселенской бирже. Как тут не найтись беднягам, которые своим помутившимся рассудком хотят попытаться проникнуть в тайну превращения металлов!
— Но, Леволь, откуда вы их знаете?
— А я некоторым из них симпатизирую… Да, да, есть среди них фанатично, преданные идее люди, аскетического образа жизни. Их иногда по-человечески жалко, а ко мне они тянутся по той простой причине, что я, как-никак, а пробирер, эксперт Монетного двора. Их чуткие к благородным металлам ноздри угадывают во мне человека, хорошо разбирающегося в настоящем золоте. Да ты их сегодня увидишь… Не пугайся только, Юстус. Я понимаю, что алхимик, живой алхимик тысяча восемьсот девяносто восьмого года должен казаться ископаемым чудовищем, сродни тем, что открыл Кювье. Приглядись к ним поближе, и они все окажутся просто бедняками, одержимыми, потерявшими разум… А вот в девять часов здесь появится птица высокого полета. О нет, не думаю, что это большой ученый, скорее — крупный международный аферист. Он пользуется тем, что наши политические и финансовые деятели могут часами рассуждать о последних событиях театра, о лошадях и женщинах, но их конкретные познания о свойствах вещества сводятся к рассуждению о том, какое вино слаще и чей жокей больше весит… Я никогда не стал бы устраивать сегодняшнее заседание, если бы это не касалось, будем говорить откровенно, Юстус, моего служебного положения. Я не ожидаю наследства и, лишенный должности, должен буду… Ну, ты понимаешь? Этот американец…
— Неужели Стефан Эмменс* в Париже?
— Откуда ты знаешь?
— Не нужно продолжать! Вот вам моя рука, Леволь! И я сделаю все, что в моих силах, чтобы эта гадина спряталась в ту нору, откуда она вылезла…
Я помог Леволю вытащить на середину тяжелый лабораторный стол, проверил газовые горелки, расставил несложную химическую утварь, сверяясь со списком, под которым стояла подпись Эмменса. Мы быстро закончили подготовку. И я отошел в дальний угол, где широкая ширма из зеленой непрозрачной материи закрывала дверь в жилые комнаты Леволя, и присел на низенькой тахте.
Пробило девять, и вместе с ударами часов в комнату шли какие-то необыкновенные существа. Их было пять или шесть человек. И я, привыкший к виду добропорядочных фламандских алхимиков, которые днем аптекари, торговцы или землевладельцы и только ночью одержимые искатели, был по-настоящему поражен.
— Леволь, — тихо спросил я хозяина дома, — Леволь, почему вы их пригласили?
— Иначе было нельзя, Юстус. Перед нами Эмменс не раскроется. За десять километров от нас, ученых, несет скепсисом, неверием. А эти мои гости создадут нужный фон, что ли.
Эмменс запаздывал.
Леволь подсел ко мне:
— Понимаешь, Юстус, у меня очень сложное положение. В четверг меня вызвал директор Монетного двора и потребовал освидетельствовать несколько небольших слитков золота.
«Они получены искусственно, из мексиканского серебра, — сказал директор. — Франция должна быть в курсе современной науки…»
Я нашел, что золото настоящее, без особых примесей, а судя по блеску — калифорнийского месторождения.
«Так золото все-таки настоящее? — оживился директор. — Это несколько неожиданно…»
«Но современная химия отрицает возможность превращения металлов», — ответил я директору.
«Современная химия»! — иронически произнес директор. — А слитки-то настоящие! Меня не интересует теория, не интересует химия как наука. Передо мной слитки настоящего золота. Вы сами это утверждаете. А следовательно, вам придется заинтересоваться их происхождением, вернее — способом их производства. И если в дальнейшем выяснится, что американцы и в этом вопросе обогнали науку Старого Света, то нашей химии придется поработать".
Я твердо заявил директору, что вся эта история — сплошное надувательство.
Какой-то продувной мошенник хочет выкачать денежки, ловит простачков на позолоченный крючок.
«Ну, знаете ли, не стоит так спорить, — с видимым неудовольствием сказал директор. — Для меня признаком истины является положение дел на бирже. А золотой курс после первых же сообщений из Америки об организации синдиката Аргентаурум испытал некоторые колебания. Поэтому я склонен верить… А если так, то вы обязаны размышлять и думать…»
Что было делать, Юстус? — закончил Леволь свой рассказ. — Я было намекнул господину директору, что биржа не может считаться чутким инструментом в познании истины, что этот американский мистер Эмменс, по всем данным, смахивает на вульгарного афериста. И ты бы посмотрел, как рассердился мой шеф.
«Что?! — закричал он. — Да знаете ли вы, сударь, что министры считают Стефана Эмменса вне подозрений, а вы позволяете себе!..»
Кстати, почему задерживается этот «гений» Эмменс?..
В этот момент в комнату медленно вошел человек небольшого роста. Его длинные прямые волосы были зачесаны назад, большие роговые очки резко выделялись на невыразительном лице. Узкая и редкая козлиная бороденка вызывающе вздергивалась. Я мысленно снял с его головы длинные волосы, бороду, очки…
Жалкое лицо плута, с косящими глазами, лишенное значительности, лишенное мысли. Однако он был одет как джентльмен, только из кармана жилетки сверкающей струйкой выбегала слишком массивная золотая цепь.