Страница 3 из 99
Никита, стараясь не улыбаться, согласился:
— Запомню.
— Вот. Звать меня — Мизяй. Так и зови. Прозвище такое, значит. А его, — мужик оглянулся на второго, — его — Яковом. Да, Яковом, значит. Да ты на него не гляди, он — в закупах, вот и ездит. А я — вольный горожанин. Порядился, значит, с отцом игуменом да и вожу им. Сено вожу вот. Дрова вожу, конечно, — уважительно прибавил мужик. — Ну и прочее всякое. Меня знают. А ты, значит, со мной вроде бы как.
Он быстро глянул на Никиту:
— Тебя-то не Горяином ли звать?
— Верно, — удивился Никита. — А как ты угадал, дядя Мизяй?
— А вот так и угадал. Я, брат, приметливый. А ты — слышь-ка, сенца возьми клок да обсыпься маленько. Видишь — мы с Яковом все в трухе? А ты, глянь, — чистый, будто и не работал с нами.
— Спасибо, дядя Мизяй. — Никита с благодарностью посмотрел на мужика, но тот снова отвел глаза.
Обсыпаться сенной трухой было делом недолгим. Дальше ехали молча до самых городских ворот. Чем вернее Никита приближался к цели, тем неспокойнее он себя чувствовал. Несколько раз ловил быстрые внимательные взгляды дядьки Мизяя. И это тоже не добавляло уверенности. Чего это он на меня так зыркает, думал Никита. Что, если узнал и хочет страже выдать? Может, за меня Мирошкиничи награду назначили? Такому мужику за сына Олексы Сбыславича награда — как дар Божий. Убежать, что ли, пока не поздно?
Но было уже поздно убегать. Городские стены приблизились, купола Софии мрачно светились под серым, едва наливающимся темнотой небом. Дорога пошла прямо к воротам, мимо пригородных посадов. Возле ворот перетаптывалось человек пять-шесть стражников.
Завидев подъезжающие возы, стража будто посуровела и застыла, подозрительно вглядываясь. Весь вид вооруженных людей, стоящих возле ворот, говорит о том, что они кого попало в город пропускать не намерены. То ли перед закрытием ворот захотелось страже потешиться над проезжающими напоследок, то ли их начальник находился неподалеку.
Пропал — мелькнуло в голове у Никиты. Если дядя Мизяй не сдаст, то они сами дознаются. Эх, переночевать в скирде уж надо было, а завтра днем легко бы прошел. Днем много народу ходит.
Однако все равно нужно сохранять спокойствие. Не продаст дядя Мизяй, подумал Никита, а то зачем бы ему меня сеном обсыпать? Проедем. Мы — монастырские, Духова монастыря. С игуменом отцом Варфоломеем порядились.
В воротах уже встал один, с лениво и властно поднятой рукой.
— А ну, стой! — велел он. — Почему так поздно? Приказа не знаете?
За последний год Никита успел сильно невзлюбить эту пренебрежительную властность, которую раньше если и замечал, то считал естественной. Совсем по-другому ее воспринимаешь, когда она к тебе обращена, а тебе от нее и защищаться нечем, как голому от мороза. Унизительно.
Теперь же для Никиты все могло обернуться куда страшнее, чем простое житейское унижение. Вот сейчас — дядя Мизяй мною оправдается, решил Никита.
Но дядя Мизяй, похоже, совсем не волновался.
— Здоров будь, Колоб! Не признал? — приветливо, но не сверх меры, спросил он стражника.
— A-а, это ты, — вроде бы разочарованно протянул стражник. — И Якова вижу. А этот с тобой, кто таков? — спросил он, едва заметно подобравшись телом.
— Этот? Работник мой, Горяшка.
— Откуда?
— С Плотницкого конца. Погорельцы они. А отца его покойника я знавал. Совсем им худо стало, вот я его к себе и взял, значит.
— Тебе бы свои животы прокормить! А ты работников нанимаешь. Ишь, хозяин какой! — Стражник строго выговаривал Мизяю, но взгляда от Никиты не отрывал. Другие стражники, видя, что товарищ их встретил знакомца, равнодушно разошлись в стороны. А Колоб все никак не пропускал возы в город.
— С Плотницкого конца, говоришь? А чей будешь, работник? Я там много кого знаю.
— Дак покойного Томильца сын, — ввязался дядя Мизяй. — Ты ведь знавал его?
— Томильца-то? Нет, не помню такого, — задумчиво произнес стражник. Ему почему-то не хотелось отпускать их. Посматривал на Никиту. Все же нашел, к чему придраться.
— Эх ты, хозяин. А воз-то у тебя кривой… Кто ж так сено накладывает? Не довезешь, по дороге все растеряешь.
— Да где? Что ты? Ах, ах, — забеспокоился дядя Мизяй. Соскочил с воза, кинулся щупать. Сердито обернулся к Никите: — Гляди, что наделал! Ах ты, Горяшка, песий сын! Руки твои кривые!
Никита слез со своего угретого места вслед за хозяином, показывая жадность к работе.
— Где криво, дядя Мизяй?
— Под носом у тя криво! Иди сюда, поправлять будешь! А ты что смотрел, ворона? — крикнул он безучастно сидящему на своем возу Якову и погрозил кулаком. Яков виновато развел руками: не углядел, мол, что поделаешь.
Никита, хотя и не видел никаких огрехов в том, как было наложено сено, послушно подбежал к дяде Мизяю и, сунув руки в сухую колючую мякоть, стал тужиться, якобы выправляя. Мизяй копошился рядом.
— Эй, эй, — опомнился стражник. — Что вам тут — сенной двор? Нечего задерживать, дома поправлять будете. Давай, давай, проезжай!
Дядя Мизяй повел коня в поводу, Никите же велел идти рядом с возом, подпирая его, чтобы не рассыпалось.
На это работник ни единым словом не возразил, видимо и впрямь чувствуя себя виноватым за то, что недоглядел, когда воз накладывали.
Тронулись со скрипом, под обидные замечания стражников. И вскоре уже ехали по улицам Новгорода. Сердце Никиты стучало: он был уже почти дома! Дядя Мизяй хитровато щурился на Никиту и уже не отводил глаз. Посмеивался. Однако шли молча. Пока Никита, распираемый благодарностью, не схватил возницу за рукав:
— Спасибо тебе, дядя Мизяй. Нечем мне заплатить за твою доброту. Кусок хлеба был, да я его еще утром съел. Скажи хоть, где найти тебя. Может, когда-нибудь рассчитаемся.
— Не за что, не за что, — словно успокаивая Никиту, говорил ему дядя Мизяй. — Места ты, чай, на возу немного просидел. И сена на себе самую малость унесешь.
Никита начал было отряхиваться, но махнул рукой. Ему пора было сворачивать.
— Ну что ж, — сказал дядя Мизяй. — Нам теперь налево. Как раз к подворью нашему попадем. Нас, верно, заждались уж там. А тебе, поди, направо нужно? — вдруг спросил он.
Никита смущенно кивнул. Ему точно надо было идти направо, туда, где виднелся одинокий купол Власьевской церкви. Там, недалеко от Власия, находился дом его двоюродного дяди Михаила.
— Ну вот, опять я угадал, — хохотнув, сказал дядя Мизяй. — Прощай, стало быть, работничек! Может, когда и свидимся.
— Прощай, дядя Мизяй. Выручил ты меня.
— Ладно, — сказал Мизяй. И, перед тем как снова забраться на воз, наклонившись к Никите, вполголоса: — А ты все ж не иди открыто, хоронись. Нынче в Новгороде много людей всяких.
Помолчал, помял в руке вожжи и добавил:
— Ну — прощай, Олексич.
После чего уже влез на свое место — степенно, как на престол, и, больше не обращая внимания на Никиту, тронул коня. Поехали.
Никита только поморгал вслед возам. Ай да дяденька Мизяй, вольный горожанин! Все же — непростой народ новгородцы. Наверное, сразу узнал. Сейчас, наверное, едет да посмеивается, довольный своей хитростью. Милый человек.
Когда возы скрылись за ближними домами, Никите стало одиноко и неуютно посередине улицы одному. Он свернул направо и зашагал, внимательно поглядывая по сторонам. Верно сказал возница: всякого народа много в городе. Есть и не такие добрые, как Мизяй.
По своему опыту Никита знал, что праздно идущий человек в бедной одежде легче привлекает к себе внимание, чем когда он занят делом. Несет что-нибудь, например.
Что бы такое понести?
Видно, ничего не поделаешь — придется украсть. Вон то бревнышко, например. Короткое и толстое бревешко, лежащее немного в стороне от основной кучи бревен, судя по их виду, недавно привезенных сюда. И людей вокруг никого.
Решившись, Никита подобрал находку. Обмирая от ожидания окрика и погони, понес. Взвалил на плечо — так и нести удобнее, и лицо вроде прикрываешь. Никита шел, стараясь не перейти на бег — пугливую трусцу. Побежишь — сразу заметят.