Страница 22 из 99
— Понял, дяденька, понял. Уж мы с Баском — товарищ мой это — возле тебя будем поначалу.
— А сотский у вас кто? Что же он вас не научил?
— А он все насмехается, дяденька, да пугает. Стопчут, говорит, вас. Грозился в самый перед послать. Мы с Баском нынче утром выкликнулись, а потом из сотни-то своей ушли. Ну их. Мы лучше, дяденька, возле тебя будем.
— Ну и ладно. Только что ж ты меня все дяденькой зовешь? Мы теперь боевые товарищи с тобой. Тебя как звать?
— Офонка. А его вот — Баска. Ты, дяденька, ему тоже будешь товарищем?
— И ему. Чего он какой молчаливый? А меня Мизяем зовут. Такое прозвище, значит. Теперь знакомы будем. А в бою-то вы, главное — орите громче. Орамши-то сподручней.
— Дядя Мизяй! Вон, погляди-ка, что там? Вроде от них к нам едут? Это говорить едут?
От темнеющего вдали владимирского войска отделилось несколько человек на конях, наверное — посольство, потому что над одним из всадников развевалось знамя. Двигались по снежной целине открыто и смело, неторопной рысью.
Мстислав Мстиславич, находившийся в это время на правом крыле своего войска, также заметил приближающийся отряд. Щурясь навстречу солнцу, которое еще поднялось невысоко, но светило достаточно ярко, он пытался разглядеть ехавших. Кого это выслал великий князь ему навстречу?
— Ларион! Поди-ка сюда! — позвал он.
Сотник подъехал, также вглядываясь в даль.
— Что за люди там? Не разберешь? — спросил Мстислав Мстиславич. — Едут, наверное, сказать, чтоб мы убирались отсюда поскорее. Умеешь ругаться-то?
— Это не князь Всеволод, и стяг вроде не владимирский…
— Эка! Чего захотел! Князь Всеволод сам не ездит на рать — старый уже. Это кто-либо из сыновей его. Ну не простого же боярина он против меня послал!
— Это Константин, княже, — с твердой уверенностью сказал Ларион. — Теперь вижу — точно Константин.
— Ага! Вот, значит, как! — удовлетворенно произнес Мстислав Мстиславич. — Если Константин это — не бывать нынче сражению. Попомни мое слово, Ларион.
— Я и сам так думаю, княже.
— Власий! Никита! — позвал Мстислав. — Стяг мой возьмите — и пошли за мной! Дорогой гость — князь Константин-то, — пояснил он Лариону. — Его с почетом надо встретить.
Никита, обрадовавшись, что князь вспомнил о нем в такой важный миг, тут же нашел взглядом среди прочих стягов и хоругвей княжеское знамя с вышитыми на алом полотнище грифонами и, забрав его у недовольного знаменосца, присоединился к князю, который обсуждал с Ларионом и Власием возможное развитие событий.
— Не надо к ним ехать, княже, — убеждал, поблескивая черными половецкими глазами, Власий. — Они, может, тебя только и хотят в поле выманить. Ударят стрелой или сулицей. Знаешь, какие умельцы есть? Корову — одним ударом насквозь.
— Я тебе что — корова? — осерчал Мстислав Мстиславич.
— А я не про тебя, княже, а про них, — не уступал Власий. — Не ходи к ним, останься при войске. Давай я один поеду или вот хоть Никиту возьму. Не дай Бог — с тобой что случится. Что мы все без тебя?
— Ты, Ларион, тоже так думаешь?
— Оно конечно, прав Власий, — задумчиво произнес Ларион. — Поберечься всегда полезно. А только я вот что скажу: они к нам с честью — и мы тем же отвечать должны. И про князя Константина я худого не слышал. Не по нему это — подлость такая, как Власий говорит. Поезжай сам, княже. А если что — мы закроем тебя, отобьемся.
— Ну, тогда поехали, — приказал Мстислав.
Тронулись навстречу отряду князя Константина. Теперь Никита и сам видел — да, это был точно Константин, совсем не изменившийся с тех пор, как был князем в Новгороде. Такой же худощавый и бледный, с лицом человека, всегда сосредоточенного на каких-то своих грустных мыслях. Отряд Константина осадил коней и перешел на спокойный, медленный шаг, как бы предлагая Мстиславу Мстиславичу убедиться в невоинственности своих намерений.
Отряды сблизились и остановились друг против друга. Выжидательно молчали — кто первый начнет говорить. Никита на князя Константина и глядеть забыл — уставился во все глаза на сопровождавшего Константина дружинника со стягом. Вот это был человечище! Высился позади своего князя как скала, и похоже было, что тяжеленный стяг держал двумя пальцами, как прутик, а железный блестящий панцирь на его груди был таким широким, что хотелось провести взглядом от его правого края до левого. Никита знал, конечно, что такие богатыри где-нибудь должны существовать, но сам, лично, такую гору видел впервые. Богатырь, однако, выглядел грустным, под стать своему князю — и от этого понравился Никите еще больше.
Князь Константин заговорил первым:
— Здравствуй, князь Мстислав! Давненько мы не виделись.
— Здравствуй, князь Константин. Что скажешь?
— Отец мой, великий князь Владимирский, послал меня к тебе с поклоном. — Константин, видимо, решил не ходить вокруг да около, а сразу приступить к главному. — Негоже нам враждовать, князь Мстислав. Отец тебе грамоту прислал. Дозволь Прочесть.
Константин, полуобернувшись в седле, протянул руку к своему великану знаменосцу. Тот подал князю свернутую грамоту с привешенной печатью красного воска.
— «Ты мне сын, а я тебе отец», — начал Константин, развернув грамоту. — «Отпусти сына моего Святослава и всех мужей его и весь вред сделанный исправь. А я всех купцов отпускаю и товар. И весь вред, что сделал, исправлю. А на том будем целовать крест. Во имя Отца и Сына и Святого Духа».
Прочитав это короткое послание, Константин выжидающе посмотрел на князя Мстислава.
И все теперь смотрели на Мстислава Мстиславича, потому что от его ответа зависело все — в том числе и жизни огромного количества людей, стоявших по обе стороны урочища Плоского. И в то же время все уже знали, что ответит князь Мстислав. Он как-то сразу потерял свой воинственный вид, слегка расслабился в седле, будто освободив свою душу от тяжелого груза, протяжно вздохнул и улыбнулся князю Константину — чуть смущенно и так ласково, что Константин улыбнулся ему в ответ и непроизвольно потянулся к Мстиславу Мстиславичу, как ребенок тянется к отцу, чтобы поцеловать его. Князь Мстислав тут же откликнулся на это движение — они сблизились и, не слезая с седел, крепко обнялись.
Никита, чувствуя, как у него в горле набухает мягкий и сладкий комок, отвернулся, чтобы проморгаться и не показать никому выступивших слез. В который раз он поразился — как много заключено силы в словах властителей этого мира! Ведь стоило князю Мстиславу, который сейчас находился в гораздо более выгодном положении, чем великий князь, имеющий сына Святослава в заложниках, гордо отвергнуть мирные предложения — и через какой-нибудь час снежное поле вокруг было бы все перепахано копытами коней, усеяно изломанными, изрубленными и проткнутыми насквозь телами — может, и тело Никиты лежало бы здесь, — а война покатилась бы дальше по русской земле, пожирая все новые полки, слизывая языками огня все новые города и села. Одно только покачивание головы — и мир содрогнулся бы! И в то же время Никита знал, что такого не могло быть, ведь князь Мстислав радеет не о своей выгоде, а о справедливости, порядке и мире. За эти короткие мгновения, пока все пребывали в счастливой нерешительности — война ведь сама за всех решает, а мир требует раздумья, — Никита еще больше полюбил своего князя.
— Скажи-ка, князь Константин, — вдруг обратился Мстислав Мстиславич к бывшему противнику. — Как там дочка моя поживает за князем Ярославом?
— Плохого не слышал, — ответил Константин, и лицо его на миг отчего-то погрустнело. — Да, наверное, хорошо живет, отчего не жить. Я их не часто вижу. Я теперь все больше в Ростове, от отца далеко, да и от братьев. А ты их в гости позови, зятя с дочкой. Вот сам и спросишь.
— И то правда, — засмеялся Мстислав Мстиславич. — Позову Поди, не откажет Ярослав старому тестю — приедет.
Разговоры о семейных делах окончательно сняли напряжение — будто и не должно быть никакой битвы, а просто встретились князья и по-родственному беседуют. То, что войско Мстиславово стояло наготове, в боевых порядках, казалось теперь Никите странно неуместным. Это, видимо, почувствовал и князь Мстислав.