Страница 13 из 99
Теперь у Мстислава Мстиславича отлегло от сердца. С двух сторон — от детинца, сверху, и слева, вдоль стены, отчаянно вопя, бежали владимирцы. Конные и пешие — вперемешку, беспорядочно. Но весьма бойко. Князь быстро глянул — туда, сюда — и на глаз определил, что нападавших числом если и больше, чем его людей, то ненамного, раза в два. Ну, что же — с Богом!
Своим дружинникам ничего не надо было объяснять. Весь отряд согласно разделился надвое — и каждая половина устремилась навстречу своему противнику.
Никита хотел быть поближе к князю, но в последнее мгновение глянул на сотника Лариона, оскалившегося перед схваткой — совсем как давеча, в лесочке, когда грозил смертью, — и, скрипнув от злости зубами, примкнул к его отряду. Стараясь не отставать и держать меч на отлете, чтобы не поранить нечаянно коня, взглядом выбирал в мельтешащей впереди толпе себе противника, но никак не мог выбрать. Вдобавок его коня оттирал вбок могучий конь скакавшего рядом дружинника.
Дома здесь стояли тесновато, и в какой-то миг Никите показалось, что он вообще не доберется до врагов — не сможет пробиться через своих. Но тут с правой стороны улицы дома внезапно кончились и образовалось довольно широкое, хоть и в сугробах, свободное место. Здесь и произошла сшибка.
Многоголосый рев оглушил Никиту, и в этом реве он не сразу даже различил звяканье железа о железо. Потом вспомнил, что и у него в руках меч, пришел в себя — и бросился к коренастому владимирцу, который, прыгая неуклюже по снегу, пытался изловчиться и ткнуть своей короткой сулицей под брюхо коню, пляшущему под одним из Мстиславовых воинов. Тот отчаянно рубился с конным владимирцем — бил по щиту, и сам едва успевал отбиваться от ударов, и не замечал опасности сбоку.
Никита подлетел к пешему — тот был почему-то без шлема, простоволосый — и, не раздумывая, махнул мечом, весь обмирая от желания поскорее узнать, что из этого выйдет. Ничего особенного не произошло. Пеший владимирец, увидевший Никиту в последний миг, но не успевший защититься или уклониться от сверкнувшего широкого лезвия, сразу успокоился, кивнул головой, будто соглашаясь с Никитой, и осел в снег — мягко и криво.
Никите не хотелось отрывать глаз от убитого врага — так он ему сейчас нравился, тихий и совсем не страшный. Но тут конь Никиты как-то испуганно дернулся, всхрапнул, пошел боком — и стало понятно, что вот теперь и к самому Никите вплотную приблизилась настоящая смерть. Он медленно, как ему показалось, оглянулся.
Огромный владимирец на свирепом коне, с поднятым над головой топором был уже совсем рядом, на расстоянии последнего удара. Заслониться щитом Никита не успевал, да он в этот миг про щит и не вспомнил. Сдвинувшись с седла, он всем телом нырнул навстречу врагу — прямо под опускающийся топор.
Владимирский ратник не успел поправить удар. Никите досталось по плечу рукояткой топора, рука сразу онемела, но тупая боль отдалась в душе радостью: жив! Топор вылетел из руки владимирца, но поскольку был привязан шнуром-проворозкою, то на землю не упал, а заболтался под конским брюхом. И пока владимирец, страшно ругаясь, ловил мотающийся шнурок, Никита, вползая в седло, с которого чуть не съехал наземь, продвинулся с конем немного вперед — и оказался у владимирца по левую руку и немного сзади. Положение было выгодное. Торопясь скорее все закончить, он изготовил меч, смутно пожалев о том, что в руке его — не топор, как у противника: топором было бы способнее.
Но владимирец оказался совсем не прост! Оказался он опытным и хитрым воином — не успевая ухватиться за топорище, дернул за шнурок таким образом, что топор, кувыркаясь, взлетел перед Никитой и заставил того отпрянуть назад. Противники разошлись и стояли теперь лицом к лицу — растерянный Никита и злобный, уверенный в своей победе владимирец.
Но тут как-то сразу все кончилось. На владимирца закричали со всех сторон, он зло оглянулся, потом плюнул — да так смачно, что слюна повисла на бороде, утерся, махнул Никите успокаивающе: сдаюсь, мол. И грузно спешился. Никита удивленно посмотрел вокруг. Оказывается, пока он был занят своим личным сражением, общая битва уже была выиграна. И как не заметил?
Владимирцы сдались. Они отдавали оружие победителям и становились в стороне — в одну кучу, чтобы быть сосчитанными и ждать решения своей судьбы. И уже догадывались, что судьба эта будет не особенно тяжелой — по настроению, царившему теперь среди Мстиславовой дружины. Кое-кто начал даже перешучиваться — недавним смертельным противникам было весело от того, что обошлось малой кровью. Убитых стаскивали в отдельную кучу, среди них Никита со странным чувством узнал своего.
К Никите подъехал сотник Ларион — возбужденный, но теперь не страшный.
— Что, сынок, — не испугался? Молодец, — сказал он. — На меня не сердись, за мои слова-то. Я ведь нарочно это, чтоб тебя разозлить.
— Я и не сержусь, господин сотский, — ответил Никита. Ларион казался ему сейчас не начальником, а близким и родным человеком. Все правильно, думал Никита, если бы сотник не припугнул его перед боем, то, может быть, пришлось бы Никите лежать в снегу.
— Давай теперь этих, — Ларион показал на пленных владимирцев, — по избам рассовывай пока. Пусть посидят. Ефим! Ефим где?
— Тут я! — отозвался дружинник. Это был, наверное, самый пожилой ратник в Мстиславовом войске. Он с важной готовностью подъехал к сотнику.
— За старшего будешь! А я — к князю, на помощь. Как бы ему там туго не пришлось!
Быстро отделив для себя большую часть отряда, Ларион увлек ее в ту сторону, где должен был биться Мстислав Мстиславич. Оставшиеся принялись загонять пленных по близлежащим избам. Со дворов стали доноситься женские причитания и испуганные мужские голоса — население привыкало по ходу дела к тому, что власть в городе меняется.
Никита, смекнувший, что приказаний ждать нечего, а надо распоряжаться самому, отобрал из кучки пленных человек пять — среди них оказался его бородатый противник — и велел им идти в соседний двор, еще не занятый. Владимирцы пошли с готовностью. Им больше не хотелось сопротивляться. Они казались скорее удивленными, чем огорченными своим поражением. Им уже было известно, чей отряд напал на охраняемый ими город. Всего-то — захудалый князь торопецкий. И во врагах вроде бы не числился. Недоразумение!
— Не дело вы затеяли, молодцы, — обратился к Никите один из владимирцев. — На самого великого князя руку подняли! Его сильнее никого нет! Неужто ваш князь того не знает?
Никите захотелось ответить владимирцу резко и насмешливо, но он тут же почувствовал, что, несмотря на легкую нынешнюю победу, зубоскалить над великим князем не следует. Как к нему ни относись — люби или не люби, — а против его силы и могущества возразить нечего. Да и дело, которое начал Мстислав Мстиславич, было еще в самом начале. На слова пленного владимирца Никита лишь ответил:
— Там видно будет.
И приказал хозяину избы, который нерешительно перетаптывался рядом, комкая шапку в руках, заводить пленников внутрь. Тот был явно сбит с толку и не мог придумать, как себя вести: перед какими хозяевами выслуживаться — давешними или новыми? Привык жить под владимирцами, притерпелся. А новые пришли — надолго ли? Что, если пограбят город да и уйдут восвояси? Вот потом и оправдывайся перед старой властью: почему, мол, так легко подчинился разбойникам да и дом свой им предоставил? Князья дерутся, а простой человек всегда виноват окажется. И как Никита ни напускал на себя властный и надменный вид победителя — этот горожанин все же старался выразить к пленным владимирцам почтительность: приглашал их в дом, словно гостей дорогих, кланялся и даже виновато разводил руками — что, мол, поделаешь?
И по этому нерешительному поведению хозяина дома, по той важности, что сквозила во взглядах и речах пленных воинов великого князя Владимирского, Никита понял, с какой огромной силой начал борьбу князь Мстислав. И опять — как уже было когда-то — вдруг ясно увидел свою судьбу, свой жизненный путь, трудный и опасный, но единственно возможный. И теперь для всяческих колебаний места больше не оставалось.