Страница 16 из 116
Пластиковый пакет остался лежать снаружи у нашей двери.
Пять кварталов по Бродвею, от 91-й до 96-й улицы, мы шли с опаской: уже 11 часов ночи, народа на улице почти не было, изредка попадались какие-то странные фигуры неряшливо одетых чёрных. Мы старались держаться подальше от них. Уж как ни мало мы знали о Нью-Йорке, но что это опасный город, нам было известно.
У Любы в квартире была красиво, уютно и тепло. Бездетная вдова, она теперь жила вдвоём с подругой, тоже вдовой. Но та временно была в госпитале, и Люба пока отдала моим родителям её спальню. Две эти совсем небогатые старушки жили обеспеченно, как только мечтали бы жить советские вдовы. Мы сидели за столом и обсуждали наши планы. Я рассказал, что мы получили разрешение на въезд в Америку раньше, чем ожидали. Люба сказала спокойно и тихо, как всё, что делала:
— Это потому, что сенатор Перси просил за вас американского посла в Италии.
— Сенатор? Как сенатор мог знать о нас?
— Я просила моего хорошего знакомого, который работает с сенатором.
— Ах, вот оно что!..
Люба добавила:
— Тебе надо привыкать, что у нас в Америке многое делается по частной рекомендации. Ведь это страна частной инициативы. Американцы очень открытые люди, все разговаривают обо всём откровенно. Если у тебя будут возможности, заводи знакомства с влиятельными людьми. Это поможет твоему успеху.
Люба эмигрировала из России совсем молодой, в 1914 году, ещё до начала Первой мировой войны. У неё был удивительно острый и чёткий ум и здравые суждения. Она прожила в Америке более пятидесяти лет и, конечно, знала, что говорила.
В моей прошлой жизни мне тоже приходилось многое делать по протекции. Разница была в том, что там это делалось в обход государственной системы, не признающей частной инициативы. Спасибо Любе за совет. Только вот с моим плохим английским мне не так-то просто заводить знакомства и разговаривать с людьми. Я умел говорить на уровне приблизительно 3–4-летнего ребёнка: вместо разговора из меня исходило лепетание. Но то, что мило для младенца, стыдно для мужчины в сорок восемь.
Жизнь надо было начинать с языка: как в Библии — «вначале было слово»…
Нью-Йорк, Нью-Йорк
Проснуться в Америке — это было совершенно необыкновенное ощущение! Но романтика ощущений сразу пропала, как только мы обвели глазами нашу маленькую, тёмную и запущенную комнату. Ирина опять приуныла, и я расстроился. Надо было попытаться сделать что-то, улучшить этот наш временный быт. Но было слишком рано просить об этом администрацию. Пока что я вышел на 91-ю улицу и рядом с нашей гостиницей увидел большую синагогу «Молодой Израиль». Видеть синагогу рядом с жилыми домами, как деталь повседневного быта, было необычно. Всю прошлую жизнь религия была для нас табу, немногие сохранившиеся от коммунистического вандализма церкви стояли на кладбищах, далеко от домов, а синагоги вообще были наперечёт; я видел их считанные разы, и каждый раз испытывал при этом смятение чувств — интересно было зайти, но я боялся. А тут всё было так просто: заходи и молись. Хоть я не умел и не собирался молиться, но решил прийти сюда в Сейдер, один из дней Пасхи, чтобы посмотреть, как это делают другие.
Тут неожиданно потемнело и полил дождь такой силы, каких я не помнил в России. Американская природа как бы старалась показать свою мощь. Я впрыгнул в вестюбюль гостиницы и наткнулся на сына. Владимир-младший всё-таки решил героически прогуляться по Бродвею, его жгло молодое нетерпение скорее увидеть, что такое эта Америка. Мы с Ириной спустились вниз, в довольно серый вестибюль, для раздобывания другой комнаты. Там было несколько незнакомых нам пожилых мужчин, явно постояльцев. Они стояли и сидели группами по два-три человека и что-то обсуждали, слышалась смесь английского, идиш, польского и русского языков. При виде нас они замолчали и с интересом стали нас рассматривать. Мы оглядывались в поисках администратора и озирались на них. Немая эта сцена продолжалась несколько минут. Один из них подошёл к нам.
— Вы, наверное, только вчера приехали? — спросил он с акцентом.
— Да, поздно ночью.
— Уэлком ту Амэрыка, добро пожаловать в Америку. Может быть, вам надо что-нибудь помогать? — али одно, али другое, вы спрашивайте.
Он говорил тихо и мягко, явно стараясь не быть навязчивым. Другие подошли ближе и прислушивались, на их лицах был повышенный интерес, и постепенно все наперебой начали спрашивать:
— Откуда вы?
— Большая семья?
— Что вы делали в России?
— Говорите по-английски?
Мы с Ириной едва успевали отвечать. Но наш первый знакомый сумел остановить поток любопытства:
— Что вы всё спрашиваете? Помалу, помалу… Дайте людям брейк (прервитесь). Может быть, им нужно помогать, а совсем не нужно ваши вопросы.
Они недовольно подались назад, а наш новый знакомый взялся поговорить вместе с нами с администрацией. В процессе разговора я спросил:
— Что это за пластиковый пакет, который валяется возле нашей двери в коридоре?
— А, это… разве вы не поняли? — это подарок от гостиницы, к Пасхе. Там кошерное вино и сладости.
— Ах, вот оно что. Нам его просто кинули вслед.
— А, знаете, тут так делают. Мало-помалу вы привыкнете. Это Америка.
Форма, в которой тот подарок нам «вручили», была нова для нас. Все европейцы, в том числе и русские, придают значение форме общения. Это был урок для нас, показавший, что в Америке форме не придаётся никакого значения: простой швырок пакета вслед по коридору может оказаться знаком любезности и актом вручения подарка.
Номер нам сменили, дав двухкомнатный, намного чище и светлей. Наш новый знакомый немало этому способствовал, сам осмотрел новый номер и сказал:
— Всё в порядке, пьяных нет (старая русская присказка, запомнившаяся ему издавна)!
Настроение улучшилось, но за окнами лил страшный дождь, а нам полагалось в первый же день ехать в НЙАНА на собеседование. Я решил позвонить туда, но телефоны в комнатах беженцев работали только для внутренних звонков. Как пользоваться платным? Наш покровитель бросил в автомат свой дайм (десятицентовую монету) и соединил меня. Несмотря на дождь, нас там ждали.
Начали спускаться вниз беженцы. Они осторожно оглядывались и сразу попадали под обстрел вопросов тех же постояльцев:
— Откуда приехали?.. Большая семья?.. Говорите по-английски?..
Наш благодетель критически посматривал в их сторону:
— Зачем столько вопросов? Как не понимать, люди устали с дороги. Надо помалу.
Услыхав мои переговоры по телефону, беженцы заинтересовались:
— А куда вы звоните?
— А что — вас там ждут?
— Ой, а как же туда доехать?
Действительно, как доехать до Юнион Сквер (площадь Союза, по-русски)? Наш опекающий дал нам автобусные токены по 50 центов и ни за что не хотел брать деньги. Он пошёл проводить нас с Ириной на остановку автобуса № 7 на авеню Колумба, подробно и толково объясняя, как доехать и потом дойти. Сам он, бедняга, промок вместе с нами в долгом ожидании автобуса.
Этого человека звали Борис, но постояльцы называли его Берл, по-еврейски. Был он из местечка в Западной Украине, четыре года провёл на фронте лейтенантом Советской Армии. Его семью и весь городок уничтожили гитлеровцы, это возбудило в нём национальные чувства и ненависть к антисемитизму. Он не захотел оставаться там. С тех пор уже тридцать лет он жил в Нью-Йорке, был холостяк, продавал газеты в киоске, потом сердце стало болеть, он вышел на пособие по болезни.
Подобные истории жизни были и у других постояльцев. Все они приехали из России или из Польши, все в возрасте около шестидесяти, и все холостяками доживали в Грейстоуне, старом семейном отеле, имея там скидку. Приток советских беженцев взбудоражил их: много лет они жили в полном отрыве от своей бывшей страны, и вот начался исход евреев из мест их юности. Они вспоминали прежнюю жизнь и как им самим было трудно, когда они безо всякой помощи оказались в Америке. И теперь они все наперебой старались нам помогать объяснениями и советами, а заодно удовлетворяли своё любопытство, слушая рассказы всё прибывающих и прибывающих беженцев. Люди из когда-то оставленного ими другого мира были для них книгой жизни. Большое им спасибо за участие и помощь!