Страница 32 из 66
Бабушка легла на кровать и закрыла его тело собою, всего закрыла, как будто боялась, что на потолке покоится зеркало, в которое он может увидеть себя. Вот такого.
И тут вдруг я услышал собственный голос:
— Прошу вас, не волнуйтесь за него. Я уверен, что он ушел только на пятнадцать минут.
Прошло месяцев одиннадцать, чуть больше; однажды вечером, когда я работал в студии, зашла мать и сказала, что через пару недель к нам наведаются родственники.
— По какому случаю? — спросил я.
— Ну как же, скоро год со дня смерти деда, — удивленный ответ.
— А-а… — я отвернулся и продолжал писать.
Мать постояла еще немного в дверях, (я понял, что сейчас она пристально смотрит на меня), а потом вдруг спросила:
— Ты хоть помнишь, когда дед умер?
Я сказал — нет, и прибавил:
— Прошу, не отвлекай меня.
— И даже месяц?
Думаю, я не испытал ни капли стыда, — наоборот, всегда задавался вопросом, зачем моя мать запоминает все эти бесполезные мелочи, и от того начинал чувствовать легкое раздражение. Неужели в этом и заключается настоящая любовь? И все же мне было неприятно в первую очередь от того, что меня так внезапно приперли к стене. Я грубо накричал на мать, а она заплакала, назвала меня «бездушным мерзавцем» и выбежала из студии.
Ну и черт с этим. Если она действительно думала, что я никого не люблю, — а она так часто говорила, — пускай, мне все равно. С этой благотворной мыслью я собрал все свое зрение и углубился в работу.
Вечер
Пятнадцать минут десятого. Так случилось, что меня и всю компанию занесло к Мишке на дачу, — но на счастье я прихватил с собой дневниковую тетрадь, и теперь смогу сделать запись.
Калядин и Меньшов заявились ко мне около пяти вечера. С ними было две девушки, одну из которых я знал, это Дарья Аверченко. У нее пару лет назад умер муж; сначала она никак не могла прийти в себя, но потом ей все же стало немного легче — или нам только так кажется, не знаю; сейчас она с Вадимом. Вторую я видел впервые. Ее зовут Таня, мне сказали, что она дизайнер-модельер. У нее очень мягко вьются белокурые волосы, ей-богу нарисуй эти завитушки на блюде сине-голубым цветом и получится гжель.
— Кто-то обещал толпу? — напомнил я Вадиму.
— Вот твоя толпа, — он указал на Таню и, наверное, в сотый уже раз обвел взглядом мою квартиру, — не будем же мы здесь торчать!
— Конечно нет, — подтвердил Калядин.
— Пошли на воздух, — сказал Вадим.
— Да, но куда? — спрашиваю я, — к Мишке?
— Как, он уже приехал из Турции?
— Ну, а то! Масса впечатлений.
— Вот негодяй, даже ничего не сказал мне.
— Да он приехал-то два дня назад, — объяснил я.
— Ладно, тогда и правда двинем к нему.
— Это далеко? — спрашивает у меня Таня.
— Нет, не очень, — я посмотрел на нее, — запрыгиваем все в мой катер и едем минут двадцать вниз по реке.
Она улыбнулась.
— Вы водите катер?
— Да.
Павел сказал:
— Дорогая моя, он умеет делать это оч-чень необычным образом.
— В каком смысле? — не поняла Таня.
— Порой, это так же гениально, как и его картины.
По лицу девушки было видно, что слова Павла только еще больше ее озадачили. Я рассмеялся.
— Не волнуйтесь, сегодня вы поймете, о чем идет речь. Только на обратном пути, ночью. Между прочим, на реке очень красиво в это время.
Река была в двух кварталах отсюда, в парке. Миновав охраняемые железные ворота, нужно было спуститься к воде, а затем пройти еще метров пятьсот вдоль каменистого берега, налево — там я снимал гараж.
Катер мне достался от дяди. Лет пятнадцать назад он зашибал здесь немереные деньги катанием и меня научил водить, но после его смерти я лишь изредка промышлял этим, по выходным, в основном для того, чтобы расслабиться.
Когда я открыл дверь гаража, она так заскрипела, что мне показалось, будто от ее петель полетели тонкие диаграммные молнии, которые, взойдя на небо, принялись водить хороводы вокруг оранжевого диска солнца, повисшего над водой. Вот тут-то я и почувствовал опять этот чарующий промельк счастья, очередное появление которого я никогда не могу предугадать. Когда он посещает меня? Например, я могу любоваться на дальний участок леса, когда в него впадает радуга, колорит этой картины может привести меня в восторг и мне начнет казаться, будто на верхушках деревьев расселись изумрудные бабочки, но нет, этот промельк нечто большее, — думаю, все дело в некоем настрое моего сердца. Когда мне было лет двенадцать, я читал роман Рея Бредбери «Чувствую, что зло грядет», — вот это была целая гирлянда таких промельков. (Знаю, это никак не сочетается с названием романа!) Пусти ее по вывеске какого-нибудь антикварного магазина и получится светозарная линия, уходящая в бесконечность.
И на сей раз тоже был только промельк и все, — мне не удалось ни поймать его, ни продолжить. Вадим прошел к носу катера, и лебедка затрещала в его руках: трак-трак-трак-жжжжжж, трак-трак-трак-жжжжжж, — и пока катер, освобождая железную тележку, несмело погружался в воду, мы с Павлом придерживали его за борта, чтобы он шел как можно ровнее.
— Как ты? Не тяжело тебе? — спросил я Вадима, услышав вдруг, что треск лебедки понизился на пару тонов.
— Да нет, все в порядке.
— Хочешь, могу сменить тебя.
— Не надо.
Когда тележка совсем освободилась, я выкатил ее на берег, а Вадим стал быстро вращать лебедку в обратную сторону.
— Дамы, можно садиться, — скомандовал Павел.
— А ты закинь пиво, — попросил я и указал на четыре картонных ящика, каждый из которых, стоя на мостике, скалился двадцатью зубастыми пробками.
Потом, когда ящики были уже в катере, Калядин сел рядом с Таней, обвил рукой ее талию и мягко произнес:
— Слушай, когда приедем, потанцуешь со мной?
— Заманчивое предложение. Я люблю группу Greenwood Mac.
— Это еще что? Впервые о такой слышу. Она современная? Под нее можно танцевать?
Таня рассмеялась в кулак.
Чувствуя, что его, по всей видимости, разыгрывают
но не догадываясь, в чем именно заключается розыгрыш
Калядин повернулся ко мне:
— Эй, ты не слышал, что за группа Greenwood Mac?
— Понятия не имею.
— Я оговорилась: на самом деле она называется Fleetwood Mac, — Таня весело сверкнула зубами.
— Все ясно, — он разочарованно отвернулся.
Вадим поспешил в лодку и сел рядом с Дашкой, а я захлопнул двери гаража и прыгнул за руль.
— Ну что, признавайтесь, кто на катере первый раз!
— Зачем делать вид, что обращаешься ко всем? — отражение Вадима в лобовом стекле подмигнуло, а затем покосилось на Татьяну.
— Первый раз — это полный восторг, — сказал я.
— Здорово. А можно я пересяду вперед? — спросила она.
— Давайте.
На дачу к Мишке я прокатил их с ветерком, что и говорить! Все они, включая и отражения в лобовом стекле, верещали от восторга, и я подумал: есть какое-то внешнее сходство между этими отражениями и переводными картинками, которыми все мы увлекались в раннем детстве. Да, конечно, если можно было бы перевести эти утратившие часть красок изображения на холст, а потом придать им гогеновский колорит, то, наверное, оригинал проигрывал бы так же сильно, как проигрывают отражения на стекле — оригиналу. (Впрочем, герой кортасаровской новеллы «Из записной книжки, найденной в кармане», мог бы поспорить со мной).
Мишка — друг моего детства; когда нам было лет по шесть, мы просиживали на даче с конца апреля до конца октября. С нами был еще мой двоюродный брат Антон: человек, который не знал равных в недюжинном уме и изобретательности. Он был на пять лет старше нас; мы жили на том же проезде, что и Мишка, но потом отец Антона, мой дядя, продал этот участок.
С моим братцем нельзя было соскучиться, ведь у него что ни день — гениальная идея, приводившая нас в неописуемый экстаз! Много воспоминаний было связано у меня с тем местом, куда мы направлялись…