Страница 29 из 66
Раньше, десять лет назад, когда Великовский еще особенной власти не имел, было спокойнее… вот ты бежишь сейчас раз-два, раз-два, раз-два — наверняка доставляешь кому-нибудь неудобства, — значит, придется заплатить… И вдруг Великовский на картине начинает двигаться!.. Сходит со стены и говорит, как это ловко ему удалось прикинуться. «Я всегда за вами наблюдаю, так и знайте!»… Да-да, а вдруг ты сейчас невзначай собьешь кого-нибудь? Придется платить!.. Раз-два, раз-два, раз-два… Мой Иван Тимофеич увидел это по телевизору и так переволновался, что попал в больницу с сердечным приступом — там-то его врачи и оприходовали… или тебе захочется пить, а? Денег не хватит на стакан воды, из лужи придется… но ведь и это частная собственность!.. Раз-два, раз-два, раз-два… Манекены все то и дело посматривают на картину, которая висит на стене, своими безжизненными глазами посматривают, а на ней Великовский, у зеркала стоит, да еще так хорошо нарисован, как будто это, ей-богу, сам он… раз-два, раз-два, раз-два… произнес слово — плати, шагнул — плати, сделал вздох — плати…а если нет денег, то это твои проблемы, попадешь в участок или, еще того хуже, в больницу — там-то тебя быстро оприходуют… раз-два, раз-два, раз-два… да-да, сам это он и был, в глазу-то его все эти погончики и форма, и сами ветераны отражались, смотрел, изучал и посмеивался про себя, как это ему ловко удалось совершить подтасовку…
Гордеев забежал за линию входа в министерство; охранник даже не остановил его и, что самое удивительное, не потребовал денег. Взобравшись на четвертый этаж, он зашел за линию двери 401-й комнаты…
У меня такое в голове творилось! Мой мозг — если только его еще можно было обнаружить где-то внутри этого костного круга головы — был, что называется, загружен по полной. Он словно превратился в скафандр, расширявшийся от теплоты моего тела настолько, что мне казалось, еще немного и по черепной коробке поползут толстые червеобразные трещины, как по ветровому стеклу автомобиля, в которое колесо от слишком резкого старта плюнуло гравием.
Словом, я был в трансе, но помню все прекрасно: сначала сильно ударил его, — он сидел в своем кресле и только успел почувствовать мое присутствие, но у него и в мыслях не было, что я что-то замышляю, — а потом, когда он упал и потерял сознание, я стал искать веревку и нашел. Нашел! Достал из-за ящика стола. Она оказалась не очень прочной, но я подумал, сойдет. Ну, а крюк в кабинете был только один — тот самый, на котором висела картина…
Еще раз хочу обратить внимание на то, что у меня не было никакого конкретного плана: я в трансе пребывал. А потом, когда дело было сделано, и профиль Великовского повис на крюке — мертвый профиль — я вдруг посмотрел на него и остолбенел. Знаете почему? Создавалось такое впечатление, будто на стене висит портрет. Только без фона. Выходит, я написал свою картину? Ну уж нет! Это я и сказал Берестову, когда он вошел в плоскость кабинета. Он, наверное, подумал, что я сошел с ума раз не бегу с места преступления, но на самом-то деле кого-кого, а Берестова я никак не ожидал увидеть! Мне до сих пор интересно, что ему там понадобилось. Насколько же все-таки непостижимый поворот принимают иногда обстоятельства… Но, конечно, раздумывал я обо всем этом гораздо позже, (а то получилось бы, как в том фильме, который я смотрел по телевизору пару месяцев назад: над женским профилем висит линия гильотины, а она волнуется, что забыла постирать штаны своему племяннику); в тот момент я вообще мало что соображал. И все время всплывали перед моим глазом картины Льюиса.
Тут Берестов сказал мне, что нам следует немедленно отсюда убираться. Должен сказать, я вздрогнул от этого «нам», но мне кажется не внешне, а внутренне… как вздрогнула бы вешалка, на которой висит пальто.
Выходило так, как будто мы с ним сообщники.
Но я не двинулся с места. Тогда он просто взял меня за руку и повел следом за собой. Со стороны мы, наверное, напоминали двух людей, несущих завернутый труп.
Берестов вывел меня в плоскость улицы какими-то кулуарными путями, потом мы прошагали мимо заброшенной котельной, а заодно наподдали дюжине жестянок, валявшихся тут же под ногами, — эти жестянки были похожи на зубастых лягушек, — и вышли в плоскость некоей улицы, так ярко пестревшей закатным солнцем, что мне казалось, будто мы идем по костюму арлекина. Потом прошло еще минут пять, и я понял, что заслоняю собою уже знакомые места, а стало быть, мы приближались к дому Великовского. Я вдруг усмехнулся, ибо вспомнил эпизод из какого-то рассказа про Шерлока Холмса, в котором Уотсон восхищается тем, как хорошо его друг знает Лондон, буквально каждый молочно-туманный его закоулок.
Когда мы вошли в плоскость гостиной, там меня ждали все, кого я уже видел, ну или почти все: во всяком случае, Староверцев, таксист и Асторин были на месте и еще какой-то человек стоял рядом с ними; впоследствии я выяснил, что это был Фрилянд, — да-да, тот самый секретарь, о гибели которого я читал в газете. Вот так-то.
Я спросил их, что все это значит, но меня ответом так никто и не удостоил, — они все были настолько взволнованны и так дергались, что глаза их, должно быть, перемещались по плоскости, как шары по бильярдному столу. Это, наверное, продолжалось бы очень долго, но тут Берестов на них прикрикнул, и они все разом утихомирились. Все же какой он холоднокровный человек! Но выглядело-то все это забавно, ибо он в тот момент напоминал санитара, который успокаивает сумасшедших, связывая им руки по рукам и ногам.
Потом он повернулся ко мне и сказал, что на то время, пока милиция будет вести следствие, мне бы не мешало пожить в квартире, которая принадлежала ему; он жил там до свадьбы, но теперь она пустовала.
— Конечно, вам лучше уехать из города, но это будет слишком подозрительно, и вас рано или поздно арестуют, — прибавил он и заслонил меня собою, чтобы уставиться таким вопросительным взглядом, как будто ожидал услышать мое согласие, но я молчал то ли от того, что не хотел говорить, то ли по той причине, что не мог, ибо еще до конца не пришел в себя. Я сам не понимал в тот момент.
Потом меня заслонил собою Староверцев; рассматривал так, как будто видел впервые. Я не выдержал, сказал ему об этом, а он и глазом не моргнул — ответил, что так оно и есть.
— А вы? — обратился я к Асторину.
— Что я?
— Мы тоже с вами не знакомы?
— Нет, почему же, вы заходили ко мне, когда только приехали сюда.
Последовала минутная пауза. Затем таксист сказал Берестову, что я, возможно, мог бы остаться здесь, в этом доме.
— Нет, это исключено, — покачал головой тот, — Софья не захочет жить с убийцей своего отца.
— Вы считаете, она может догадаться?
— Да, я так считаю. Не волнуйтесь, мы поможем вам, — Берестов положил мне руку на плечо. Я не старался высвободиться, но мне вообще-то было неприятно, — вы сильно облегчили нам жизнь — вы не представляете, что вытворял Великовский.
— Я знаю.
— Откуда? Кто вам сказал?
— Староверцев, например.
— Не говорите глупостей, вы никогда с ним до этого не виделись, — вдруг я почувствовал, как из-под его полугуб прорезаются улыбающиеся зубы, — вы сами пришли к этому. Подобно тому, как приходите к своим гениальным полотнам.
Он хотел отвертеться или действительно говорил правду? То, что я видел и слышал, было ли это на самом деле или здесь добрая половина галлюцинаций, которые в результате подвели меня к преступлению? Могли ли эти люди, сговорившись, вести себя так, чтобы спровоцировать меня? Если последнее верно, то тогда почему и Великовский как будто подыгрывал им?
Я мог бы продолжать задавать такие же вопросы и дальше, вот только мне кажется, постановка их не совсем верна, ибо она не предполагает, что и то, и другое, и третье, и так далее до бесконечности могло бы существовать одновременно.
Эту историю можно было бы придать забвению, но в ближайшее время, насколько я понимаю, не получится, так что все равно придется ее анализировать. Кроме всего прочего, это уже не первое убийство, которое я совершил. Не удивляйтесь, что говорю вам об этом так спокойно. Скоро я даже расскажу, в чем собственно состояло дело.