Страница 127 из 165
— О Феотокос Одигитрия! — раздалось с императорского корабля, когда он поравнялся с столицей, где на мысе стоял почитаемый храм Богоматери Одигитрии.
Под туго натянутыми парусами корабли неслись стрелою. День ярко светил. На азиатском берегу было необычайное движение.
— Магомет! Магомет! — доносились оттуда крики.
Суета на турецких судах поднялась невообразимая.
Магомет II действительно появился на берегу. Он был верхом на разукрашенном коне. Султан гневно приказывал, чтобы остановили христианские корабли. Некоторые турецкие суда устремились на императорский корабль, но оттуда ответили таким убийственным огнем, что лодки бросились в рассыпную.
Магомет выходил из себя; его молодое, красивое лицо было искажено бешенством. Крик восторга со стен Константинополя служил наградою героям-морякам.
Уже христианские корабли были против храма Спаса Милостивого, называвшегося Агиасма; уже виднелась колонна Феодосия и ворота св. Варвары, где был поворот в Золотой Рог, когда страшные проклятия и крики Магомета возымели свое действие. Масса турецких судов двинулась на императорские корабли. Завязался бой. Турки наседали, с императорского корабля метали греческий огонь, но силы были слишком не равны. Вскоре турецкие суда окружили императорский корабль, на котором была сбита мачта, но тут раздался такой оглушительный залп, что сразу два турецких корабля загорелись и пошли ко дну. Остальные дрогнули, строй рассыпался и императорская галера, поддерживаемая другими судами, прорвалась к городу.
Галере, на которой был Батичелли, также удалось пройти в бухту Золотого Рога.
Батичелли сошел с галеры и направился к дому Каффского консула, узнать, как обстоят дела в Тавриде. Узнав последние новости, Батичелли спросил:
— Скажите, синьор Киавари, чем кончились переговоры с Венецией?
— В Константинополе более всего рассчитывали на Венецию, но император оскорбил венецианцев тем, что отказался от предположенной женитьбы на дочери венецианского дожа, оказав предпочтение грузинской принцессе, как особе царской крови.
— А Венгрия?
— А венгерские послы из лагеря Магомета II не выезжают.
— Значит для Константинополя от соседей нет спасения?
— Во всяком случае, синьор Батичелли, я вам скажу, что будут ли владеть здесь турки, или кто другой, пусть только война кончается; нам нужен мир, иначе мы все разоримся. Для нашей торговли я не вижу опасности, если даже турки будут обладать Константинополем.
— Это положительно так, — безучастно заметил Батичелли и затем, простившись с хозяином, вышел.
От консула он отправился к Золотому Рогу, и перейдя мост, бесцельно пошел по улицам столицы. В городе было заметно некоторое оживление: пришедшие со славою корабли поддерживали на некоторое время бодрость духа у жителей. Батичелли вышел на улицу, ведущую к Влахернам. Вечерело. Она была многолюдна, потому что многие отправлялись отслушать вечернее богослужение в почитаемом Влахернском храме Божией Матери, но перейдя эту улицу, синьор Батичелли пошел к монастырю Пантократор, оттуда было слышно церковное пение. Он подошел со стороны, где находился саркофаг Ирины; мрачный вид монастыря вполне гармонировал с состоянием духа Батичелли. Обойдя монастырь, он прошел под массивною аркою. Церковное пение и чтение его несколько умиротворило, вечерня кончалась, и он скоро вместе с другими оставил церковь.
— Кирие Николай!
— Отец Георгий, какая приятная встреча! Давно ли вы здесь?
— Несколько дней уже.
— Как объяснить это, достопочтенный отец: в то время, как другие бегут из столицы, вы являетесь сюда?
— Но и ты, кирие, пришел на наше старое пепелище, а ведь ты никогда не отличался особенною любовью к родине.
— Отец, я не любил наших убийственных государственных порядков и порицал их. Если я их порицал с раздражением, злобно, то это более свидетельствует о моей любви к родине, потому что мало ли где беспорядки, однако о них я говорю совершенно спокойно. К тому же, я не выношу фанатизма ни в чем, и пусть венгры, неаполитанцы или французы пообещают создать для Византии правильный государственный порядок, я посчитаю, что не нужно им сопротивляться. Но тут, отец, турки; теперь у нас хаос, а тогда будет мерзость и запустение. Если бы даже эти азиаты дали нам спокойствие, то это будет спокойствие рабов, а не граждан. Ну, а я все ж-таки спрашиваю у тебя, отец Георгий, отчего ты здесь, когда все бегут отсюда? Я — другое дело; я для всех, исключая нескольких человек, генуэзец, и потому, когда нужно, найду себе приют в Галате.
— А разве ты, кирие, одобряешь бегство жителей столицы в годину испытания?
— Никогда, отец! Я не осудил бы тех граждан, которые не являются по призыву тирана опустошать чужие земли и подвергать опасности свою жизнь, когда она нужна для их семейств; но бежать, когда враг угрожает их семейному очагу, их друзьям — это постыдно!
— Если ты хочешь знать, зачем я пришел сюда, то сказать это не совсем легко, потому что я и сам не знаю; все равно как дети хотят присутствовать на похоронах матери, хотя, конечно, этим им не вырвать ее из оков смерти, так и я, пришел потому, что меня тянуло.
— Отец Георгий, я тоже самое! После смерти отца я все делаю как в бреду, и в таком же бреду пришел в Константинополь.
— В это время они подошли к массивным стенам монастыря Пентепопту.
— Я здесь, кирие, у монахов остановился, — сказал отец Георгий. — Если захочешь когда-нибудь меня увидеть, то здесь, или у Пантократора всегда можешь найти меня.
Между тем им навстречу шел народ из Влахерн; среди шедших слышались оживленные речи.
— Турки напали у Адрианопольских ворот! — кричали они встречавшимся.
— Говорят, что у святого Романа также! — добавляли другие.
Отец Георгий, собравшийся уже идти домой, предложил Николаю направиться в Петрион, потому что там можно было узнать что-либо более достоверное.
— Я даже не прочь идти к Адрианопольским воротам или к воротам св. Романа, — ответил тот.
Оба они ускорили шаги. Издали раздавались выстрелы. Народ суетился. Одни направлялись к Адрианопольским воротам, другие к воротам св. Романа, третьи во внутренний город. Лица были встревожены.
Чем дальше шли Батичелли и его спутник, тем менее попадались им люди и выстрелы становились реже.
— Мы не туда идем, отец Георгий, поворотим налево, у Адрианопольских ворот тихо.
Они свернули в сторону и зашагали быстрее. С каждым шагом сумятица усиливалась. Делалось темно. Они проходили у церкви Флора и Лавра, когда вдруг раздался страшный грохот и затем наступила мертвая тишина.
— Господи, помилуй, — произнес испуганно священник.
Николай машинально схватился за кинжал. Минуты две протекли в томительном молчании. Затем воздух огласил продолжительный восторженный крик. Они приближались к воротам св. Романа. На пути они остановили двух генуэзских наемников и спросили, что все это значит.
— Турки напали в нескольких местах на стены, и более всего у Адрианопольских ворот, — рассказывал солдат; — началась борьба; но турки очевидно чего-то выжидали и штурм шел нерешительно. Оказалось, что неприятель подвел мины под наши стены и думал произвести взрыв в пылу сражения. Но наш пушкарь Грант разгадал направление мины; подвел с своей стороны контрмину и неприятельская мина пошла прахом, перебив не один десяток турок.
Успокоенные и обрадованные этим рассказом, Николай и священник простились.
Со второго апреля 1453 попытки Магомета II овладеть Константинополем не прекращались. Удары магометан были направлены на ворота св. Романа, защищаемые генуэзцем Джустиниани, и со стороны Золотого Рога, где предводительствовали Исидор и Лука Нотара.
Жители столицы мало-помалу стали привыкать к пушечным выстрелам; весть, что турки напали на стены, уже никого не приводила в трепет. В лагере турок находился венгерец Урбан, который устроил гигантскую пушку. Ее установили против ворот св. Романа. Башня не выдержала ее ударов и обрушилась. Испуганный император поспешно отправил послов к султану с предложением постоянной дани.