Гибель Византии (сборник)

— Синьор, синьор, — кричал какой-то венецианец, сидевший за стаканом вина, другому, проходившему мимо, — откуда эта галера пришла?

— Из Константинополя.

— А, из Константинополя! Это интересно.

С этими словами венецианец направился туда, где стояло пришедшее судно.

— Ба! Синьор Джамбатисто, вас ли я вижу? Откуда?

— Из Константинополя с галерой, что стоит в гавани.

— Чудесно! Вы, конечно, расскажете нам новости?

— Охотно; но предварительно намерен чем-нибудь утолить голод, так как наша галера стоит всего два часа.

Земляки уселись за поданное кушанье. Появилось вино.

— Император Иоанн Палеолог умер? Это верно?

— О, уже более месяца тому назад! — отвечал человек, которого называли Джамбатисто.

— Кто же на престоле?

— Представьте себе, никого.

— Как так?

— Вдовствующая императрица хочет возвести на престол деспота Дмитрия, а Константин свои права не уступает; младший брат Фома, деспот морейский, стоит за старшего брата Константина.

— Какие же основания у Дмитрия?

— Те, что он порфирогенит, то есть рожденный в то время, когда отец был уже императором, а Константин рожден до вступления на престол отца.

— Но ведь Мурад может воспользоваться этими разногласиями?

— И мог бы давно, — отвечал Джамбатисто, — но после поражения под Кроей он предается только оргиям и говорит, что дни его сочтены. Несмотря на это, деспот Фома отправил к Мураду посольство с ходатайством, чтобы султан признал Константина императором.

— Вот как? Стало быть греки признают над собой власть Мурада?

— Да, почти. Хотя Фома это мотивирует тем, что Мураду, как доброму соседу, интересен мир и спокойствие.

— Ну, и что же?

— Уже наша галера была нагружена и выходила, когда в городе распространился слух, что Мурад признал императором Константина.

Джамбатисто, между тем, урывками, среди разговора, подкреплялся едой и запивал вином.

— Теперь позвольте у вас спросить, — сказал он, поставив опорожненную кружку на столик, — откуда это венгры набрались в Дураццо? В этих местах их никогда не бывало, а теперь вон на горе несколько человек; в постоялом дворе трое закусывают.

— Это послы от Матвея Корвина с поздравлением к Искандер-беку; я тоже с посольством приехал и поджидаю Искандер-бека, он скоро должен быть сюда из Охриды.

— А, понимаю! Стоит, конечно, стоит, что и говорить — герой! Жаль, умер Гуниад, это был достойный его сотоварищ.

— По мужеству и искусству, но не по искренности, — возразил венецианец.

— Знаете ли, — значительно заметил Джамбатисто, — по-моему, венгры когда-нибудь с турками заодно пойдут, потому что родня.

— Ну, нет, Матвей Корвин просвещенный король.

— Пустое, синьор! Теперь просвещение клонится к тому, чтобы подорвать католицизм, чтобы уронить папу, а если возможно прогнать поганых турок в Азию, то только крестовым походом, под руководством папы. Оно и выходит, что просвещение в данном случае на руку туркам.

Во время этого разговора на набережной стало замечаться какое-то возбуждение, особенно на горе, где собралась группа венгерцев и венецианцев из посольства. Они указывали на открытое море. Там на горизонте виднелись три галеры, быстро идущие на веслах и парусах. Тотчас же более возвышенные места на берегу были усеяны народом, масса любопытных наполнила суда, некоторые взбирались на мачты.

Было роскошное утро, галеры весело скользили по гладкой водной поверхности и держали свой путь к гавани. Передняя галера была убрана цветами и коврами.

— Флаг неаполитанский! — пронесся говор, когда галеру можно было рассмотреть.

— Посольство от короля Альфонса к Искандер-беку! — пронеслось повсюду.

— Дайте знать архиепископу, — суетился венецианский посол.

Между тем, на палубе галеры уже ясно можно было различить людей, они все в парадных одеждах стояли на носу судна.

— Да здравствует князь Александр! — раздалось явственно с галеры, причем пассажиры, снимая шляпы, трясли ими в воздухе.

— Виват, король Альфонс! — загремело с берега.

— Живио, князь Александр! — раздалось на утлых рыбачьих лодках далматинских словенцев, которые покачивались на ровной поверхности моря.

Восторженные приветствия продолжались все время, пока галеры лавировали при входе в гавань. Наконец они остановились.

Появившийся в это время архиепископ Павел Анджело, с крестом в руке, увеличил восторг толпы. Во главе посольства шел адмирал короля Альфонса, за ним следовали испанские гранды и неаполитанские синьоры, между которыми находился Максим Дука. Процессия отправилась в капеллу епископа, а по окончании короткого благодарственного молебна к архиепископу.

Через два дня прибыло посольство от папы Николая V, и затем, спустя несколько времени, от герцога Бургундского Филиппа. Вскоре приехали гонцы, сообщившие о приезде Искандер-бека.

Весь народ и посольства вышли далеко за город встречать героя. Искандер-бек ехал на коне; он был бодр, весел и моложав.

— Да здравствует князь Александр! — кричали на всевозможных языках встречавшие Искандер-бека, потрясая шапками и шляпами в воздухе.

Этот крик был подхвачен воинами Искандер-бека и долго как эхо разносило по горам Албании восторг христиан, пришедших приветствовать своего героя.

— О, если бы так всегда нас связывало единодушие! — говорил растроганный Искандер-бек, обнимая Павла Анджело и приветствуя послов. — Сколько чести, сколько чести, почтенные синьоры и паны; я — только меч всемогущей десницы Господа!

— Искандер-бек отправился прямо в церковь, где отстоял благодарственное богослужение с послами.

— Привет тебе, князь, от святейшего отца, — выступил нунций папский. Он начал по-латыни: — Смиренный и великий сын христианской семьи! Подвижничеством славным готовишь ты себе вечную обитель на небесах; ни ад тебя не увидит, ни чистилище тебя не удержит, потому что нет большей заслуги, как если кто душу свою положит за друзей своих. Ты ежечасно жертвовал своим спокойствием, которым мог бы безмятежно наслаждаться, не противодействуя туркам, и все сделано тобою ради того, чтобы не дать восторжествовать полумесяцу над крестом.

Закончив речь, папский нунций поднес князю подарки, среди которых была шкатулка с червонцами.

— Один благосклонный привет святейшего отца уже был бы наградою выше моих заслуг, — отвечал князь нунцию, — эти же знаки благоволения, которых я не достоин, не смею, однако, не принять, потому что они мне от чистого сердца присланы и пожалованы и делают меня вечным должником и служителем христианства и его великого вождя.

— Князь Александр, — начал также по-латыни венгерский посол, разглаживая свои длинные седые усы, — король венгерский Матвей Корвин шлет привет великому воину Христа и другу своего отца, Гуниада Корвина. Албания и Венгрия — это две стены, которые защищают Европу от турецких тиранов; пока эти стены крепки, спокойствие Европы вне опасности. Тяжела и беспокойна эта обязанность, но для великого сердца, воодушевленного героизмом, она обаятельна, потому что дает ему служить не мелким интересам лиц, ни даже интересам страны или народа, а интересам человечества! Самые подвиги твои велики, о, князь Эпира, но более того та покорность обязанностям, которую ты много раз показал.

— Искренно благодарен благородному молодому герою, королю венгерскому Матвею, и славному его послу. Сам факт его посольства говорит мне, что он будет достойным продолжателем дел его великого отца, с которым мы действительно трудились заодно.

— Славному князю Александру от короля неаполитанского Альфонса привет, — начал Максим Дука. — Прежде чем какая-нибудь идея делается известною и доступною для понимания общества, являются гении: выразители этой идеи. В его образе каждому смертному доступно видеть служение идеи; однако же всякий гений — человек, а потому в его служении идеи выражается он сам. Вот почему бывает часто, что носитель идеи может увеличить или уменьшить количество последователей ее своими личными качествами. Все те качества, которые ты, князь, обнаружил, поучительны в наше горькое время: властители борются из-за своей своекорыстной политики, ты же сражаешься за идею, отказавшись от богатства и славы султанского прислужника. Всюду в Европе мстят за малейшую обиду, ты прощаешь своих изменников и необыкновенным великодушием вызываешь у них раскаяние и навеки привязываешь их к себе; в других местах Европы разоряют народ, чтобы платить жалованье разбойникам кондотьерам, к тебе самому идут и просят позволения умереть под твоими знаменами; невежды, преданные ханжеству, не хотят жертвовать своим благополучием для христианства, а люди просвещенные, утратив веру, равнодушны к защите его, — в тебе же просвещение, уничтожив невежество, не убило веры, которая и руководит твоими подвигами. Или ты, князь, как достойный выразитель своей идеи, привлечешь борцов за дело изгнания варваров и освобождения личности человека от тяжкого состояния рабства, или твои дела будут выше подражания современников и ты останешься только живым укором, когда потом станут перебирать страницы минувших веков. Да не будет!