Страница 111 из 165
Между тем, галера стала готовиться к отплытию и пассажиры поспешно собирались. На палубе начался пересказ слышанного. Король сербов не сходил с уст, его клеймили, как только могли.
— Он отдал свою дочь в гарем султану, чего же от него ждать!
— Ну, положим, этот грех и за византийскими императорами водился.
Галера, между тем, бежала вдоль балканских берегов Адриатики; вдали на востоке синели горы, а на западе простиралось голубое море. Был довольно прохладный вечер, когда галера приближалась к Катаро. После выхода из Анконы настал уже третий день.
Пассажиры просили пристать у Катаро, но капитан отказал.
— Вы знаете, синьоры, что нам придется входить в узкий залив, все это сопряжено с большою потерею времени. Я сам, — продолжал он, — не менее вас интересуюсь всеми нынешними политическими новостями. Я обещаю зайти в Антивари, Дульциньо и Дураццо.
Ночь спустилась довольно неприятная, холодный дождь заставил скрыться пассажиров с палубы.
В Антивари уже стало известным, что Мурад со всем войском в Европе и подступает к Варне. Столкновение, по всей вероятности, произошло; даже были смутные слухи о поражении христиан и о том, что Искандер-бек опустошил Сербию. Известия были все печальнее и печальнее. Кто перевез Мурада — оставалось тайной. Одни говорили, что галатские генуэзцы, а другие, что фессалоникские венецианцы, третьи утверждали, что и те, и другие, так как кто-то один из них не мог в такой короткий срок выполнить это дело. С тревожным ожиданием остановилась галера на четвертые сутки, в полдень, в Дульциньо. Здесь и спрашивать нечего было; по всему было заметно, что недавно получена неприятная весть; мрачное выражение лиц жителей служило предупреждением, некоторые даже не отвечали на вопросы, и отчаянно махали руками, как бы говоря: «все кончено»! Было известно, что армия христиан при Варне потерпела поражение, молодой король Владислав убит и голову его, насаженную на копье, носили по рядам торжествовавших турецких войск; кардинал Юлиан Чезарини также убит; кто спасся от турок — погиб в болотах; одним словом, полное поражение.
— Бедный, бедный отец Виссарион! — грустно произнес Максим Дука.
— Ну, а Искандер-бек? — спрашивали желающие услышать что-нибудь утешительное.
— Искандер-бек возвратился в Албанию, войска отправил в Крою, свою столицу, а сам теперь в Дураццо, у своего друга и учителя архиепископа Павла Анджелло. Говорят, он получил предложение от султана помириться на выгодных для него условиях.
— Этого еще не доставало! — с отчаянием воскликнул кто-то.
— Что же он, смирился?
— А Бог знает! Будете завтра в Дураццо — узнаете.
Ни у кого уже не было охоты играть в карты, даже споры о политике прекратились. Разочарование наступило полное. Однако, когда на следующий день, когда стали приближаться к Дураццо, опять как будто появились смутные надежды: а может быть, что-нибудь не так? А может быть Искандер-бек не помирится с султаном.
В Дураццо было большое стечение народа, потому что с Искандер-беком прибыли и другие албанцы; в постоялых дворах было много посетителей; расторопные слуги, греки или итальянцы, едва успевали удовлетворять их требования.
В одной лучшей гостинице Максим Дука заметил молодого человека, богато одетого, на которого, по-видимому, все общество обращало внимание; он полюбопытствовал у хозяина о том, кто это.
— Это Гамза, племянник Искандер-бека и его доверенное лицо, — отвечал тот; — Искандер-бек после обедни отправился к архиепископу и все время находится у него.
Гамза сидел с другим албанцем; к ним направился Максим Дука.
— Синьор Гамза, — начал он, обратившись к молодому человеку, — вы меня не знаете, но я имел случай о вас слышать, и если бы знал, что встречу вас, то привез бы поклон.
— От кого же это? — спросил тот и подвинулся на скамье, чтобы дать место Максиму Дуке.
— От генуэзца Батичелли, который был спасен от ярости турок в Фессалониках Искандер-беком.
— А, помню, как же!.. Мы часто проводили с ним время. Мне очень любопытно с вами поговорить. Очень интересно его свидание с Гуниадом.
— Извольте, я вас удовлетворю. Гуниад оказал ему внимание и даже нашел время поговорить с ним, при чем высказал мысль, что если бы Искандер-бек и он были вождями общего дела, и если бы им не мешали короли и папы с их интересами, то давно бы турецкого духа в Европе не было. Он даже указал на пример первого крестового похода, который, по его мнению, был удачей от того, что там не было ни одного короля, а были воины, преданные святому делу и верившие в его успех.
— В этом есть доля правды, но и без королей трудно. Ну, а как он возвратился, благополучно?
— Конечно. Гуниад дал ему проводника до Венеции.
Собеседники замолчали.
— Теперь позвольте мне у вас спросить о деле, которое вам, по всей вероятности, известно.
— Извольте.
— Говорят, что Мурад предложил Искандер-беку мир, правда ли это?
— Правда.
— Как же отнесся ваш князь к этому предложению?
— У меня есть вся документальная сторона дела и я охотно вас познакомлю с ней. — При этом Гамза вынул из кармана бумаги. — Вот письмо султана:
«От Мурада, повелителя востока и запада, Искандер-беку, неблагодарному питомцу, нет привета.
— Начало не совсем любезное, — заметил Дука.
— Далее: «Несмотря на все благодеяния, которыми я осыпал тебя, несмотря на доверие, которое я тебе оказывал, ты не оправдал всего этого и вероломно изменил властителю, который мог бы поступить с тобою беспощадно, как со многими поступил. Но я предаю все забвению. Оставляю тебе Крою и все наследственные земли, но под тем условием, что ты возвратишь прочее, тобою захваченное, и уплатишь многочисленные убытки, которые ты мне нанес. Знай, что отказ повлечет за собой разорение и покорение твоей страны, так как сил у меня и на большее хватит; ты, конечно, знаешь, какое поражение нанес я венгерскому королю, который несравненно сильнее тебя».
— Что же отвечал Искандер-бек?
— Вот ответ князя.
Гамза начал читать:
«Георгий Кастриот, по прозванию Искандер-бек, воин Иисуса Христа, князь эпиротов, Оттоману, князю турок, привет. Я гораздо скромнее и сдержаннее в словах, ибо нет ничего презреннее и унизительнее, как оскорблять даже смертельного врага. Письмо твое возбудило во мне скорее смех, чем гнев. Может ли быть что неразумнее побежденного, предлагающего условия победителю, и при том такие условия, которых свободный человек не станет слушать? Обиды, тобою высказанные, могли превзойти самое смиренное терпение и уполномочили бы меня отвечать тебе тем же, но не заходя далеко, спрошу тебя: какими же благодеяниями похвалишься ты? Не теми ли, что ты вторгнулся во владения моего отца и захватил их, вопреки святейших прав? Не имею ли я больше права напомнить тебе о моих многочисленных заслугах, о выигранных мною сражениях, о моих завоеваниях, об опасностях, которым я подвергал себя для твоей славы? А какая награда была за труды? Невыносимое рабство и вечный страх пасть жертвой твоей мрачной подозрительности. Ты называешь меня изменником, неблагодарным, вероломным. Не сержусь на тебя за это: вера, совесть, собственная безопасность, право на отцовское наследие, призыв сограждан оправдывают меня в глазах судей нелицеприятных. Ты сам бы разделил это убеждение, если бы внял голосу рассудка. Воздерживайся вперед от горделивых угроз и не ссылайся на недавнее несчастье, постигшее венгров. У всякого человека свой нрав, своя сила души. Какую бы судьбу ни готовил мне Бог, я всегда пребуду спокоен, тверд, терпелив, не стану просить ни совета у врагов, ни мира у турок, но возложу упование на Господа и буду ждать случая победить».
Гамза сложил письмо и спрятал.
— Очень смелый ответ, — заметил Дука. — По моему мнению, лучше не раздражать опасного врага.
— Искандер-бек думает иначе, — возразил Гамза. — Чем больше волнуется деспот, тем более он наделает глупостей.
— О, ваш князь психолог!..
— Не всегда, — многозначительно произнес Гамза. — Иногда он слишком много доверяет людям.