Страница 3 из 13
Оля уже открыла свою калитку и вкатила туда велосипед. Ей под ноги бросилась собачонка, одновременно лая и подскакивая, как блоха.
– Тома, а ну цыц! Не вертись под ногами! – прикрикнула на дворняжку Оля. – Катюш, проходи, не бойся, она только брешет.
Дом Дубко был в отличие от Катиного типовой постройки, на две семьи, с двумя входами с противоположных сторон. Таких в 60-е в Пряслене построили несколько десятков – для работников местной фабрики, на которой трудились и родители Оли. Вообще для обычного поселка Пряслень был когда-то вполне зажиточным: затерявшийся в золотых нивах южного Черноземья, со своим кирпичным, молочным и хлебозаводом и текстильной фабрикой. Катерина помнила, что в детстве это место казалось ей настоящим раем… Впрочем, в детстве так часто бывает.
Напор в кране был совсем слабый, хотя до вечернего полива времени еще уйма. Только набирая в ладони воды, Катерина поняла, как устала в дороге и в ожидании исхода этого пути. Нервничала, боялась, а что нашла? Просто дом. Ни призраков, ни кошмарных видений.
Катерина оглядела себя в зеркале. Пальцами разобрала на пряди растрепанные черные волосы, пытаясь вернуть им форму ассиметричного каре, подстриженного по городской моде. Осторожно провела пальцами по глазам, щекам, словно ощупывая незнакомое лицо. Пряслень, и улица Береговая, и дом тети Оли… Она вернулась в то место, где никогда еще не была – взрослой. Поселок видел ее детство и ее юность, так рано оборвавшуюся. А теперь она вернулась взрослой женщиной, без длинных кудрей, зато с мелкими, но все более заметными морщинками вокруг глаз. И с тяжестью на душе.
Ольга ставила чайник, накрывала на стол, на плите шипел синий газовый огонь, и по кухне уже плыл сытный дух картошки с чесноком и зеленью. Время от времени Оля поглядывала на Катерину, но та молчала. Оля, пока Катерина умывалась, успела переодеться в платье. Теперь стало видно, что ее лицо, шея и руки загорели куда больше остального тела: будто забыла стереть темный грим. Катерина тут же припомнила, что у бабушки и дедушки, сколько она их помнила, был такой же загар земледельцев – он въедался в кожу во время каждодневной работы в поле и на огороде, и не смывался даже за зиму.
Чтобы прервать затянувшуюся паузу, Ольга вполголоса рассказывала:
– Вот так и живем. Мальчишки мои совсем выросли, Сережке двадцать три, Ване двадцать, учится еще. Я все там же, уже два года как завуч, не помню, говорила тебе, нет? Варвара Петровна, Кислицына-то, умерла, меня на ее место поставили. Театральный кружок в этом году вот затеять решили, но не знаю, что получится, дети нынче пошли какие-то… не такие. Дискотеки одни на уме. Юрков, у которого еще хозтовары на рынке, открыл бар «Калина», так их хлебом не корми, дай просочиться.
Одновременно она выставила на стол тарелку с пышным серым хлебом и малосольными огурцами в укропе. От огурцов тянуло пряной свежестью, и Катерина не удержалась, тут же подцепила пальцами один и захрустела упругой огуречной долькой. Ольга улыбнулась:
– Ну вот, узнаю, наконец, нашу Катю.
За обедом Катерина поинтересовалась о тех москвичах, что хотят купить ее дом.
– Будут тут через два дня. Вот их телефон, – Ольга сняла с холодильника прижатый магнитом клочок бумага с цифрами. – Думаю, за пару-тройку дней все оформите.
– Надо, наверное, прибраться в доме перед их приездом? Я специально заранее приехала, чтобы сориентироваться.
– Ну, это уж как тебе угодно. Может, вещи какие остались от бабушки… Хотя… Вынесли тут в твое отсутствие – все подчистую. Народ такой. Ну, ты сама видела.
– Да. Вынесли. Ну и слава Богу, – отрезала Катерина.
Ольга коротко взглянула на нее, ничего не сказала и не спросила.
Поле обеда Ольга села лущить фасоль, и Катерина вызвалась ей помогать. За общим делом пропала последняя скованность, и скоро они болтали без умолку. Катерина показала фотографию своего сынишки, Мити.
– Сколько? Восемь лет? Выглядит на все десять, – с видом знатока изрекла Ольга. – А рыженький в кого, в отца?
– Да, в Петю, – кивнула Катерина, ссыпая с ладони в миску гладкие фиолетовые зернышки.
– Оставила своих мужчин без присмотра. Справятся?
– Справятся, не впервой. Тем более там есть кому присматривать, – и в ответ на вопросительный взгляд Оли добавила:
– Мы с Петей год как в разводе. У него уже и девушка есть, Ларочка, она хорошая. Так что…
Оля понимающе вздохнула и предпочла промолчать, за что Катерина была ей очень признательна – редко кто из знакомых удерживался от соблазна ввернуть какую-нибудь жалостливую, а еще хуже подбадривающую ерунду.
Чем больше фасолин оказывалось в миске, тем медленнее работали пальцы Катерины.
– Ты спишь на ходу, – Оля отняла у Катерины пакет со стручками. – Во сколько ж ты встала сегодня?
– В четыре. Надо было вырваться из области до пробок.
– Так, а ну марш спать. Я тебе на Сережиной кровати постелю.
Кружевная салфетка, венчавшая старомодную башенку из подушек, была снята, а постель сию минуту разобрана. И едва Катерина коснулась головой перины, как тут же провалилась в густой обморочный сон.
Проснулась она, когда день клонился к вечеру. В комнате было душно, над ухом надоедливо зудел комар, а плечо уже чесалось. Катерина свесила ноги с высокой кровати и несколько минут сидела, глядя в окно и с остервенелым наслаждением расчесывая комариный укус. Голова после дневного сна соображала неохотно. С кухни вился запах сдобы, и Катерина внезапно почувствовала себя маленькой девочкой, которая может вот так спать днем, и потом, проснувшись, болтать ногами на высокой деревенской кровати.
Но скоро это ощущение прошло. Она вспомнила, кто она, где она и зачем приехала. В Пряслене больше нет места ее счастью. И даже покою. Надо просто побыстрее со всем разобраться и убраться восвояси.
Теперь она просто размышляла. Что ей нужно сделать? Вернуться в пустой дом и до темноты устроиться там. Разыскать магазин, купить продуктов на ужин и на завтрак – на большее время не имеет смысла, ведь холодильника у нее нет. Да и электричества, наверное, тоже. Завтра, стало быть, разобраться с электричеством… Все самое необходимое лежит у нее в багажнике, вместе со спальником, оставшимся еще с тех времен, когда они с мужем ходили в походы. И главная задача – скоротать два дня до приезда покупателей. Обо всем этом она и сообщила Оле за чаем. Та даже опешила:
– Вот напридумывала себе! Какой спальник, какие продукты? Жить ты будешь у меня.
– Нет, Оль. Зачем я буду тебя стеснять?
– Опять эти твои городские штучки. Стеснять! Прямо стеснительные все… Мне и в голову не могло прийти, что ты будешь куковать в том доме. Да еще одна. Когда я говорила «приезжай», я имела в виду, что остановишься ты у меня. Даже не думай, слышишь?
Но тут Катерина не уступила. Одно дело пообедать у давней знакомой, и совсем другое – обременять ее своим присутствием. Часов, проведенных в доме у Оли Дубко, ей хватило, чтобы понять: учительница живет очень скромно. И становиться ее нахлебницей, пусть на пару дней, она не хотела. А денег за проживание Оля не возьмет, это и так ясно, Катерина даже предлагать не стала, побоялась смертельно ее обидеть. Лучше уж идти обратно, в ненавистный пустой дом.
Пообещав еще раз наведаться вечером и позаимствовав тряпки и ведро, Катерина попрощалась с Ольгой. Та все еще хмурилась и всем видом показывала, что именно она думает по поводу Катерининой блажи. В доме, куда она вернулась, Катерина веником смахнула паутину из углов, быстро вымыла пол в двух комнатах и кухне – пришлось несколько раз таскать воду из колонки за воротами. В третью комнату, скрывавшуюся за плотно прикрытой дверью, она так и не зашла, не смогла себя пересилить, будто на невидимую стену наталкивалась. Вынесла на двор весь мусор и тряпье, отодвинула шкаф к стене, и, довольная результатом, зажгла большую красную свечу в стеклянном подсвечнике. Свечу она взяла из дома. С некоторых пор ей верилось, что даже маленький язычок пламени способен отогнать все дурные мысли, поэтому дома свечей она всегда держала множество и зажигала их по вечерам. Эта, ровным пламенем горевшая сейчас на диване рядом с постеленным на пол спальником, была, ко всему прочему, с запахом корицы. Такой теплый, сухой и крепкий аромат. Он обязательно перебьет затхлость, хотя бы в этой комнате, подумала Катерина, оставляя свечу гореть без присмотра. Выйдя за калитку, она прищурилась от бившего в глаза солнца и побрела по поселку, припоминая его устройство.