Вилла «Аркадия»

– В тебе течет отцовская кровь, – с упреком бормотала она, пока Лотти росла. – Уж лучше б ты исчезла вместе с ним. – После этого она обычно яростно притягивала к себе девочку в удушающем объятии и тут же резко отстраняла, словно подобное проявление чувств допускалось только в определенных пределах.

Миссис Холден была не столь безапелляционна и лишь советовала Лотти чуть больше выщипывать брови. А еще она не считала разумным так много времени проводить на солнце: «Помни, какой темной ты становишься от загара. Ты же не хочешь, чтобы люди принимали тебя за… хм, цыганку или еще кого». В ее голосе проскальзывала жалость. Отпустив подобное замечание, миссис Холден замолкала, словно опасалась, что сказала слишком много. Однако Лотти не обижалась. Трудно обижаться на того, кого ты сам жалеешь.

Аделина Арманд придерживалась другого мнения. Она считала, что смуглость Лотти вовсе не свидетельство ее низкого статуса или недостатка породы, а, скорее, доказательство экзотичности, которую Лотти еще предстоит почувствовать, проявление необычной красоты.

– Френсис обязательно должна тебя нарисовать. Френсис, слышишь? Только не в этом ужасном наряде. Саржа и хлопок! Нет, возьмем что-нибудь яркое. Что-нибудь шелковое. Иначе, Лотти, дорогая, ты затмеваешь те вещи, что носишь. Ты… тлеешь. Разве нет?

Ее акцент был настолько сильным, что зачастую Лотти стоило большого труда правильно уловить смысл сказанного и быть уверенной, что ее не оскорбляют.

– Скорее, плесневеешь, – фыркнула Селия, очень недовольная комментариями Аделины.

Она привыкла быть центром внимания, но Аделина насчет ее внешнего вида только и сказала: «Очаровательна, типичная англичанка». Слово «типичная» ужалило особенно больно.

– Она похожа на Фриду Кало.[5] Тебе так не кажется, Френсис? Глаза, например. Ты кому-нибудь позировала?

Лотти непонимающе взглянула на Аделину. «Что делала?» – хотелось спросить ей.

Аделина ждала.

– Нет, – вмешалась Селия. – А вот я позировала. Несколько лет назад мы сделали семейный портрет для нашей гостиной.

– А-а… Семейный портрет. Очень… достойная живопись, не сомневаюсь. Ну а ты что скажешь, Лотти? Твоя семья тоже позировала для портрета?

Лотти взглянула на Селию, представляя, каким мог бы быть этот портрет. Вместо того чтобы принять элегантную позу, сложив руки на коленях, как на портрете Сьюзен Холден, висевшем над каминной полкой в гостиной, мать сидела бы, нахмурившись и недовольно поджав губы: загрубевшие, испещренные пятнами от шитья обуви на фабрике руки, жиденькие крашеные волосенки, зализанные назад после безуспешной попытки накрутить их на бигуди и закрепленные двумя некрасивыми заколками. А рядом стояла бы Лотти с бесстрастным, как всегда, лицом и внимательным взглядом. И там, где позади своей семьи стоял доктор Холден, на их портрете осталась бы большая зияющая дыра.

– Лотти какое-то время не видела свою семью, правда, Лот? – вступилась за нее Селия. – Наверное, ты даже не помнишь, есть ли у вас портрет или нет.

Селия прекрасно знала, что самое большее, на что оказалась способна мать Лотти в плане портрета, – это позировать для общей фотографии работниц на открытии фабрики «Кожаный эмпориум» сразу после войны. Мать Лотти тогда вырезала фотографию, и Лотти хранила ее, даже когда та пожелтела и начала рассыпаться, хотя лицо матери получилось таким маленьким и нечетким, что невозможно было определить, она это или нет.

– По правде говоря, я больше не езжу в Лондон, – медленно произнесла девушка.

Аделина наклонилась к ней:

– В таком случае мы обязательно должны написать твой портрет, чтобы ты подарила его своим родным, когда увидишься с ними. – Она дотронулась до руки Лотти, и та, завороженная сложным макияжем ее глаз, подпрыгнула. Наверное, испугалась, как бы Аделина не поцеловала ей руку.

Только с пятым визитом девушек на виллу «Аркадия» их первоначальная сдержанность по поводу странной и, вероятно, легкомысленной толпы, которая там проживала, постепенно начала исчезать. Ее место заняли любопытство и растущая с каждым днем уверенность, что, несмотря на картину с обнаженной натурщицей и неустроенность быта, все, там происходящее, гораздо интереснее, чем их обычные прогулки в город, возня с детьми или походы в кафе, чтобы побаловать себя мороженым или кофе.

Нет, в этом доме всегда что-то происходило, подобно бесконечному театральному представлению. Вокруг дверных проемов или по всему периметру появлялись странные нарисованные бордюры. К стенам в беспорядке лепились наспех написанные статьи – обычно о художниках или актерах. На стол подавали экзотическую еду, присланную из различных поместий по всей стране. То и дело появлялись и исчезали новые гости, но редко кто из них задерживался достаточно долго, чтобы успеть представиться, – неизменной оставалась только основная группа.

Девушек всегда встречали радушно. Однажды они пришли и увидели, что Аделина наряжает Френсис индийской принцессой, драпирует ее тонкими шелками, расшитыми золотыми нитями, рисует сложные узоры на кистях рук и на лице. Сама она нарядилась принцем. Ее необычный головной убор из затейливо сплетенных тканей, украшенный павлиньими перьями, похоже, был настоящим. Марни, горничная, стояла поодаль и с недовольным видом наблюдала, как Аделина раскрашивает кожу Френсис холодным чаем, а когда ей велели принести муку, чтобы припудрить волосы Аделины, удалилась в глубоком возмущении. Девушки молча наблюдали, как обе женщины принимают разные позы, а худой юноша, который представился довольно помпезно: «Школа Модотти», их фотографирует.

– Нужно куда-нибудь отправиться в таком виде. Например, в Лондон, – веселилась после Аделина, рассматривая свое изображение в зеркале. – Будет очень весело.

– Как розыгрыш «Дредноута».

– Что-что? – Селия забыла о своих манерах, как с ней частенько случалось в «Аркадии».

– Это очень хорошая шутка, которую много лет назад сыграла Вирджиния Вульф, – вмешался Джордж, давно наблюдавший за всем происходящим. Он только и делал, что наблюдал. – Они с друзьями вымазались черной краской и отправились в Уэймут под видом императора Абиссинии и его императорской свиты. В результате флаг-адъютант или еще кто устроил в их честь королевский салют и провел экскурсию по всему кораблю его величества – линкору «Дредноут». Это наделало много шума.

– Зато как было весело! – Аделина захлопала в ладоши. – Да! Можно назваться раджой из Раджастана. И посетить Уолтон-он-те-Нейз. – Она закружилась, смеясь, и полы ее расшитого кафтана развевались в такт. Она могла быть такой: ребячливой и восторженной, словно вовсе не взрослая женщина, отягощенная привычными делами и заботами, а юное создание, как Фредди или Сильвия.

– Полно, Аделина. Давай без театральных эффектов. – Устало взмолилась Френсис. – Вспомни Колторп-стрит.

Вечно она так. Позже Селия призналась, что в половине случаев не понимает почти ни слова из того, что говорится. И виной тому был не только акцент. Обитательницы «Аркадии» не говорили об обычных вещах: о событиях в деревне, ценах или погоде. Во время беседы они могли неожиданно отклониться от темы и заговорить о писателях и людях, о которых ни Лотти, ни она никогда не слышали, и при этом обнимали друг друга так, что миссис Холден сочла бы их поведение скандальным. А еще они спорили. Боже, как они спорили! О Бертране Расселе, сказавшем, что следует запретить бомбу. О поэзии. Обо всем на свете. В первый раз, когда Лотти услышала, как Френсис и Джордж «обсуждают» кого-то по имени Джакометти,[6] разговор шел так страстно и яростно, что она испугалась, как бы Френсис не получила оплеуху. У них в доме, когда мать спорила со своими приятелями на таких высоких нотах, оплеуха была бы неизбежна. В доме Холденов вообще никогда не спорили. Но Френсис, обычно сдержанная, меланхоличная Френсис, решительно отметала каждое критическое слово в адрес Джакометти, произнесенное Джорджем, а под конец заявила, что его проблема в одном: нужно научиться «воспринимать сердцем, а не умом», и вышла из комнаты. Но прошло лишь полчаса, и она вернулась как ни в чем не бывало и спросила, не отвезет ли он ее в город на своей машине.

5

Фрида Кало (1907–1954) – мексиканская художница и график, жена Диего Риверы, наиболее известная своими автопортретами.

6

Альберто Джакометти (1901–1966) – швейцарский скульптор, живописец и график, сын художника, один из крупнейших мастеров XX в.