Страница 121 из 132
Из кабины автокрана вышел человек в плаще и шляпе. Он осмотрелся и отпер ворота «стойла». Затем мы услышали, как заработал мотор крана.
– Пошли, – сказал я, и мы тихонько перебежали к воротам «стойла».
Я заглянул внутрь в тот самый момент, когда раздалось характерное низкое пение автомата предметного совмещения. Ника, обернутая рогожами, исчезла в грузовом отсеке. На мостике СВП появился Жан-Жак. Он сказал дядя Степе, высунувшемуся из кабины автокрана:
– Поезжайте, Степан. Встречать не нужно.
Автокран задним ходом выехал из ангара, а Жан-Жак спустился с мостика, чтобы запереть ворота изнутри.
Дальше медлить было нельзя. Не затем мы мерзли тут полночи, чтобы увидеть, как Жан-Жак улетит по своим загадочным делам, махнув на прощание голубым платочком. Дядя Степа заметил нас, выехав из ворот, лицо у него было испуганное. Я приложил палец к губам – молчи, мол, и шагнул в ворота, но Джимка опередил меня.
– Пшел вон! – услышал я сдавленный голос Жан-Жака.
Джимка подбежал к нему, ласково виляя хвостом.
– Пошшел вон! – Жан-Жак огляделся, должно быть, в поисках чего-нибудь, чем можно метнуть в собаку, и увидел меня, а за мной безмолвные фигуры Виктора и Шадрича.
– Так, – сказал он, помолчав. – Что вам здесь нужно?
Ей-богу, я малость оробел, услышав его начальственный голос.
– Добрый вечер, Иван Яковлевич, – стесненно сказал я и прокашлялся. Конечно, глупее этой фразы ничего нельзя было придумать. – Куда это вы собрались?
– Что за скверная манера подсматривать? – строго сказал он. – Мало ли какое у меня задание, я не обязан вам докладывать. Сейчас же идите по домам.
Вот как! Мы же еще и виноваты…
– Позвольте, – вступил в разговор Виктор. – Вы хорошо знаете приказ о подготовке первого рейса. На каком основании…
– При чем тут рейс? – Жан-Жак повысил голос. – Мне надо кое-что проверить. Ступайте, я не нуждаюсь в вашей помощи.
– А Ника Самофракийская? – воскликнул я. Меня уже зло начало разбирать.
– Как она попала из Лувра в багажник СВП?
– Ну если вы в курсе, – уже другим тоном проговорил он, – то вам, вероятно, известно, что сегодня я должен отвезти ее назад.
– Разрешите, мы вас проводим.
– Не надо. Я сам знаю дорогу.
– И все-таки мы вас проводим. Верно, ребята?
Жан-Жак махнул рукой и полез в СВП, а мы за ним. Жан-Жак сразу прошел к пульту и защелкал клавишами путевой программы. Затем кивнул Виктору, и тот включил хронодеклинатор. Коротко пропели пускатели… На мгновение застлало глаза… Я огляделся. Все было привычно в рубке. Но я-то знал, что мы уже мчались против течения Времени!
Как хотите, а это был исторический миг! Я удивлялся Виктору: вид у него был самый будничный. Но потом и я взял себя в руки.
То, что я узнал в полете, потрясло меня настолько, что… Нет, пусть дальше Леня Шадрич рассказывает. Он не из нашего сектора, и поэтому из нас троих он самый объективный.
3. ИЗЛАГАЕТ ЛЕОНИД ШАДРИЧ
Как мы вылетели, не помню. Перед глазами был туман: очень странное ощущение – не сон, не обморок, а… полное отключение. Не знаю, сколько это продолжалось, по потом прошло. Я посмотрел на свои часы, они показывали двенадцать минут первого, то есть время вылета, а ведь мы летели уже довольно долго. Я приложил их к уху. Часы стояли.
Андрей насмешливо улыбнулся и сказал Виктору:
– Посмотри на этого лопуха.
На меня, значит. А Виктор сказал мне:
– Брось. В рейсе тиканья простых часов не услышишь. Наш путь займет время между тиком и таком. Хочешь узнать собственное время, посмотри на хроноскоп.
Я посмотрел, и напрасно, потому что хроноскоп, которым они так гордятся, – какой-то нелепый сундук с окошечками, показывающими не время, а некое Эйнштейново число, индекс Козюрина и гиперболический ареакосинус кого-то или чего-то. И все это вместе не то интегрируется, не то логарифмируется, я никогда не находил здесь особенной разницы.
А когда я попросил толком сказать, который час, Андрей начал мне толковать, что для жителей фотона, не имеющего массы покоя, времени не существует вообще. Так как я не житель фотона, то ничего не понял и попросил оставить меня в состоянии покоя.
Потом я вспомнил, что в грузовом отсеке лежит великая статуя. Ника Самофракийская! Я сказал, что хочу спуститься вниз и как следует ее осмотреть. Ведь не каждый день выпадает такой счастливый случай. Но Андрей язвительно заметил, что легче спуститься в преисподнюю, чем в грузовой отсек во время рейса. Будь я менее деликатен, я бы, конечно, нашел, что ответить на его вечные шуточки. Жена у него такая милая женщина, а сам он…
Впрочем, я отвлекся.
Виктор сказал, что если я очень хочу посмотреть на Нику, то он предоставит мне возможность. Он щелкнул какой-то кнопкой, и в полу засветился экран. Я увидел внутренность грузового отсека. Там лежал огромный куль, обернутый рогожами и обвязанный грязными веревками. Я попросил выключить экран.
Вот когда я пожалел, что ничего не взял с собой почитать. На полочке возле пульта хронодеклинатора лежали несколько математических журналов и какая-то книга. Я потянулся и взял ее. Это был Жюль Верн – седьмой том собрания сочинений, выпущенного довольно давно, в 1956 году. Я полистал книгу и положил обратно: не люблю я Жюля Верна.
В рубке было очень тихо. Только беспрерывно раздавался слабый звук, будто крем взбивают. А между тем мы стремительно неслись во времени. Хроноквантовые генераторы гнали невидимый поток квантов времени, трансформированного в энергию.
– Мы летим в Париж? – спросил я.
– Да, летим в Париж тысяча девятьсот одиннадцатого года, – сказал Андрей. – Кстати, Иван Яковлевич, почему вы избрали именно одиннадцатый год?
Рыжов или, как они его называют, Жан-Жак не ответил. Он сидел в кресле, закрыв глаза. Наверно, спал.
Мне вдруг пришла в голову интересная мысль.
– Ребята, вы просто хотите поставить Нику на ее место в Лувре?
– Да, – ответил Андрей. – Мы хотим и мы сделаем это.
– Понимаете, ребята, – продолжал я, – до сих пор ученые спорят, как выглядела голова Ники, что было у нее в правой руке и что в левой…
Они оба воззрились на меня.
– Дальше что? – сказал Андрей.
– И если мы немножко переменим маршрут и прилетим в Древнюю Грецию, в то время когда Ника еще стояла на Самофракии, то мы…
– Немножко переменим маршрут! Дело, Ленечка, не в пространстве, а во времени, – сказал Андрей. Тысяча девятьсот одиннадцатый год – это шестьсот тысяч часов назад. А твоя Древняя Греция… В каком веке, кстати, создали Нику?
– Точно неизвестно. Между 306 и 281 годами до нашей эры.
– Ну, это будет… – Он задумался.
– Примерно двадцать миллионов часов назад, – сказал Виктор. – Да, это мысль. Совместить нашу Нику с той… Вернее, с самой собой, первозданной…
Я горячо его поддержал, может, даже с излишней горячностью, потому что Виктор поморщился.
– Что у тебя на счетчике хронэргии? – спросил он у Андрея. – Вытянем двадцать миллионов?
– Попробуем. Уж больно интересно: доставить в Лувр целенькую Нику. Ну что, Виктор, поехали в Древнюю Грецию?
– Была не была, – отозвался тот.
Вдруг Жан-Жак открыл глаза.
– Позвольте, – сказал он. – Вы забываете, что старший здесь я. Я не даю согласия на рейс за нашу эру. Мы поставим Нику на ее место в Лувре в девятьсот одиннадцатый год и возвратимся.
Я очень расстроился, услышав это, но не счел себя вправе возражать. Я только напомнил:
– Между прочим, «Джоконду» украли из Лувра как раз в одиннадцатом году.
– Причем тут «Джоконда»? – Жан-Жак пристально посмотрел на меня. – Что вы хотите сказать?
Я поправил очки. Я всегда поправляю очки, когда сильно смущаюсь. Не мог же я сказать ему, что подумал, что если он увез Нику, то… horribile dictu…[21] то он мог и «Джоконду»… гм… похитить.
21
страшно вымолвить (лат.)