Страница 115 из 132
– Пошли спать, физики-лирики, – сонно сказал Володя.
Но почему-то ни у кого не было сил встать и пойти в палатку. Сон сморил их. Света заснула первая, свернувшись калачиком и положив голову на колени Володи. «Что это за запах? – подумал Володя. – Сплю я или нет? Разве запах может сниться?».
Олег спал, прислонившись к валуну. Сон его был тревожен. Кто-то гнался за ним и хотел отнять алатырь-камень.
А Борис привалился к его плечу и спал, ровно дыша. Ему снилось, как смолы, застывая в сильном электрическом поле, превращаются в сверхмощные электреты – энергетические консервы будущего.
Они спали и не видели, как загорелся палеоянтарь, хотя он лежал не менее чем в трех шагах от костра. Он горел чистым золотым огнем, пока от него не осталась лишь горка белого пепла. И аромат древних смол, усыпивший наших друзей, понемногу рассеялся в прохладном ночном воздухе.
На перекрестках времени
1. ИЗ НЕОПУБЛИКОВАННЫХ ЗАПИСОК ДОКТОРА ВАТСОНА
В последнее время я редко встречался с Холмсом. Сколотив небольшое состояние, чему немало способствовало вознаграждение за раскрытие тайны замка герцога Соммерсетширского, Холмс поселился в Кенте, вблизи очаровательных садов Кобема, и занялся пчеловодством, не оставляя, впрочем, старых увлечений химией и музыкой.
В этот теплый августовский день 1911 года моя жена уехала на двое суток в Кройдон, к тетке, и я намеревался съездить в Кобем навестить Холмса. Я собирался в дорогу, когда зазвонил недавно установленный в моем кабинете телефонический аппарат: сэр Артур, соединившись со мной, предложил позавтракать в клубе Королевского хирургического общества, и я решил несколько изменить свои планы.
За завтраком мы поговорили немного о животном магнетизме, затем о Балканах, слегка коснулись загадочной истории с «Джокондой», которую месяц назад дерзко похитили из Лувра.
– Интересно, что думает об этом похищении мистер Холмс? – спросил сэр Артур, когда мы, окончив завтрак, сидели за портвейном.
Надо сказать, что эти замечательные люди по странному стечению обстоятельств никогда не видели друг друга. Сэр Артур знал Холмса только по моим рассказам, которые он с присущим ему искусством сделал известными всему миру.
Именно в этот момент Холмс подошел к нашему столику.
– Как поживаете, Ватсон? – спросил он.
– Как вы нашли меня? – изумился я. – Ведь я редко бываю здесь, особенно в это время дня.
– Очень просто. Я побывал у вас в Кенсингтоне. Пока экономка объясняла мне, что ваша жена уехала в Кройдон, а вы ушли после телефонного звонка, который каждый раз пугает ее, и не сказали куда, я осмотрел ваш кабинет. И сразу понял, что вы собирались ко мне: железнодорожное расписание было раскрыто, поезд 12:30 на Рочестер отчеркнут ногтем – старая скверная привычка. А в Кобем можно попасть только через Рочестер. Зубная щетка на необычном месте свидетельствовала о поездке с ночевкой, а фунтовый пакет моего любимого табака от Бредли свидетельствовал о том, что вы не забыли моих вкусов, так как сами вы не любите этот табак. Но вас вызвали по телефону – не к пациенту, потому что ваш медицинский саквояж лежал на месте, а стетоскоп – на столе. Наконец, членский билет Хирургического общества, который всегда лежит в терракотовой корзиночке, отсутствовал. Судя по газетам, утреннего заседания Общества сегодня нет. Сопоставив это с временем дня, я понял, что вас пригласили на завтрак в клубе Общества – вот и все. Не представите ли вы меня своему приятелю, Ватсон?
Произнося эту длинную тираду, Холмс не преминул окинуть сэра Артура быстрым проницательным взглядом. Тот, пряча улыбку под своими толстыми усами, рассматривал Холмса с любопытством, не выходящим, впрочем, за рамки приличия.
– О, прошу прощения, джентльмены, – сказал я. – Мистер Холмс, Шерлок Холмс, частный следователь и химик-любитель. А это – мой приятель по клубу…
– Сэр Артур Конан Доил, – перебил меня Холмс. – Врач, путешественник и писатель. К сожалению, немного увлекается спиритизмом. Очень приятно, сэр Артур. Как поживаете, сэр?
– Как поживаете, мистер Холмс? – приветливо сказал сэр Артур. – Очень приятно, я много слышал о вас.
– Это делает мне честь, сэр. В свою очередь, скажу, что сведения о вас и ваши фотографии помещены во многих британских справочниках. Однако я вынужден просить прощения: неотложное дело требует присутствия доктора Ватсона в другом месте. Ватсон, вам придется заехать домой за зубной щеткой и оставить записку жене. В 14:45 мы выезжаем дуврским экспрессом с вокзала Черинг-Кросс. Завтра мы должны быть в Париже. Прошу прощения, сэр Артур. Было очень приятно познакомиться.
– Одну минутку, мистер Холмс, – сказал сэр Артур, умоляюще глядя на моего старого друга. – Не могу ли я вам быть полезен в Париже? Я бывалый человек, уверяю вас.
– Что ж, – сказал Холмс. – Вы окажете мне честь, сэр Артур. В дороге я попробую разочаровать вас в спиритизме. Пошлите за кэбом, Ватсон.
Я не сомневался, что Холмса пригласили в Париж для участия в следствии о пропаже «Джоконды». Но дело оказалось вовсе не в «Джоконде». Мы столкнулись с таким удивительным, необъяснимым явлением, что даже Холмс, с его проницательностью и ясным умом, был поставлен в тупик.
Но не буду забегать вперед.
Итак, префект полиции, сухощавый француз с черными, как смоль, бакенбардами, встретил нас на вокзале и повез прямо в Лувр. Признаться, я несколько усомнился в правдивости той истории, которую префект рассказал нам по дороге. По его словам выходило, что позавчера среди бела дня неизвестные злоумышленники похитили из Лувра статую Ники Самофракийской – богини победы.
Я не раз бывал в Лувре и каждый раз любовался этой статуей – гениальным созданием неизвестного греческого ваятеля третьего или четвертого века до рождества Христова. У нее не было ни головы, ни рук, только сильное стройное тело, устремленное вперед, и расправленные в полете крылья за спиной.
Вполне можно было себе представить, как при известной ловкости похитили «Джоконду», в конце концов, это был кусок холста в четыре квадратных фута и весом вместе с рамой не более десяти фунтов. Но унести – среди бела дня!
– огромную статую, весившую не менее трех тысяч фунтов…
Префект говорил со свойственной французам экспансивностью и, я бы сказал, с неприличной для английского уха громкостью, к тому же он был очень взволнован и картавил сверх всякой меры. Холмс вежливо слушал его речь, а я… Словом, я сомневался.
Лувр был закрыт, и префект провел нас одним из служебных ходов. Мы быстро прошли анфиладу зал, увешанных картинами, и остановились лишь на мгновение: префект показал нам промежуток между картинами – пустующий промежуток, в котором еще месяц назад Мона Лиза улыбалась своей загадочной улыбкой и перед которым еще долго будут толпиться зеваки, с тупым любопытством разглядывая пустую стену.
Затем мы миновали небольшую круглую залу с кольцом красных бархатных диванов по стенам – в центре ее стояла Венера Милосская, и вышли на площадку, к которой вела красивая беломраморная лестница. Над этой площадкой, я помнил, обычно парила Крылатая Победа, Ника Птерикс, Ника Самофракийская.
Но теперь Ники не было. Осталась нижняя часть пьедестала, и мы оторопело уставились на нее. Пьедестал был срезан наискось двумя плоскостями, сходящимися под тупым углом, будто две гигантские челюсти перекусили каменный массив.
К нам подошел директор Лувра в сопровождении нескольких людей официального вида. Он поздоровался с нами и горестно сказал:
– Господа, какой ужас! Трудно поверить, что это дело рук человеческих… После «Джоконды» – Ника Самофракийская! Поистине, господа, на Лувр пал гнев божий. Мы были вынуждены принять меры, чтобы в газеты не просочилось ни одного слова об этом событии. И без того слишком много нежелательных толков…
Он говорил красноречиво и искренне, но префект не дал нам дослушать его до конца.