Повести

Он вышел на берег ручейка, лопотавшего в траве.

Из травы выглядывали голубые, как осколки неба, чашечки синюхи, хлопьями пены висели цветы ятрышника. В дремотно-спокойной тишине жужжали зеленовато-оранжевые луговые пчелы-медуницы. Под старой, замшелой елью Жаргал увидел два крупных цветка лесной сараны. Рогатиной выкопал крупные луковицы, сполоснул их в ручейке, положил в карман.

На том берегу в густом ельнике хрупнула ветка. Жаргал всмотрелся. Недалеко от него резко качнулись ветви, и над зеленью ельника вскинулись огромные рога сохатого. Жаргал ступил за ель, прижался к стволу, смотреть ему мешала ветка; он отклонил ее. Сухо щелкнув, ветка сломалась. В ельнике зашумело, захрустело, и все стихло. Жаргал перепрыгнул через ручей, прошел к тому месту, где увидел рога сохатого. Трава там была истоптана, верхушки веток обкусаны. На земле отпечатались следы продолговатых раздвоенных копыт. Вот бы какого зверя убить!.. Тогда бы мяса им хватило! С таким запасом можно пройти и тысячу километров. Теперь, когда отыскался Антон, идти будет легче. Только бы дорогу через болото найти… У самолета, видать, был Антон, а не кто-то другой. Возможно, дороги и нет. Тогда что — ждать зимы? А как идти в летней одежонке?

Вместе с этими размышлениями к нему вернулись и те, что тревожили его с той самой поры, как понял: вынужденной посадки не миновать. Он виноват перед Мартыном Семеновичем, Лешкой, Антоном. Будь на его месте другой летчик, более опытный, все, видимо, было бы по-другому. А может быть, другой и не стал бы подниматься в воздух без радио? И он тоже не полетел бы без радио, но тут случай исключительный, ждать было невозможно. Или ему все это лишь кажется? Может быть, и в этом случае надо было ждать?

Сколько он ни думал, ничего решить для себя не мог, но чувствовал, что решить эти вопросы как-то нужно. В жизни, вероятно, еще не раз будет подобное, и он точно должен знать…

Приближаясь к табору, Жаргал увидел Антона. Он сидел под сосной и смотрел в просвет между деревьями на серые вершины гор. Услышав шаги, резко обернулся, встал. Вонзив в землю рогатину, Жаргал вынул из кармана саранки; одну, побольше, протянул Антону, другую очистил и стал есть.

— Ты сохатых видел?

— Тут, что ли? Тут не видел. Козы есть, а сохатых не видел. — Антон сосредоточенно общипывал усы саранки, на Жаргала не смотрел.

— Где, по-твоему, надо петли на коз поставить?

— Там. — Антон показал рукой в сторону ущелья. — Там, понимаешь, тропа. Хочешь, я покажу? Или сбегаю поставлю. Зачем ты будешь маяться, я сам, один поставлю. Я ту тропу знаю.

Антон все вертел в руках саранку, общипывал, обдувал, обтирал. Он вроде бы стеснялся есть ее при Жаргале.

— Ты как тогда отстал?

— Как отстал? — Антон кашлянул. — Как, говоришь, отстал? — Еще раз кашлянул. — Пошел по грибы и закружал. Иду туда — лес. Иду сюда — лес. Лес и лес, лес и лес…

— Я так и думал… — кивнул головой Жаргал.

— А то еще что… — взбодрился Антон. — На другой день выбрался я туда, где вы оставались. Глянул — нету. Зашлось у меня, понимаешь, сердце. Ну, думаю, пропал, дурья твоя голова. Ох, Жаргалушка, знали бы вы, какие мучения я принял, какого страху натерпелся! Не приведи бог! — Он виновато улыбнулся, добавил: — Бога помянул, хотя и неверующий.

— Ты сарану ешь.

— Большое спасибо за угощение. Наголодовался я за эти дни… А чего это Мартын Семенович на меня косится? Поди, думает, скрылся от него?.. — Антон засмеялся принужденно, откусил сарану.

— Это он так… — Жаргал не нашел ничего в оправдание Мартына Семеновича, почувствовал себя неловко за него. — А зачем ты в самолете все поковеркал?

— В каком самолете? Что поковеркал?

— В нашем самолете, в каком же еще!..

— Да что вы! И близко не подходил. И зачем бы я стал, Жаргалушка, калечить машину? — с жаром начал отрицать Антон, но в его черных, глубоко посаженных глазах мелькнуло что-то такое, что вдруг заставило Жаргала усомниться.

Он больше не стал его ни о чем расспрашивать. Как-то неловко сделалось Жаргалу.

— На табор идти надо. — Он выдернул из земли рогатину, бросил на плечо.

XVII

С болота Лешка пришел пустым. Сел к огню, огорченно развел руками.

— Никак, ну никак не получается! Невезучие мы.

— Надо в другое место, подальше берестянки поставить. Ходим тут, разговариваем, шумим — что же будет! — Мартын Семенович был огорчен не меньше Лешки.

Опять пустая баланда, из корней. Одно дело — опостылела, другое — сил с нее не больно прибавится, третье — падут духом ребята. Этого он боялся больше всего. Где-то в глубине души все еще жило к ним недоверие, правда слабое, едва заметное. А вообще-то на ребят он смотрел совсем не так, как в первый день. И не только на них. Себя, свою жизнь увидел как бы с другой стороны. Стремление никому ни в чем не уступать незаметно задушило в нем сострадание к более слабым. Для них не находилось ничего, кроме презрительной усмешки. Со своей мерой подходил ко всем, даже к Лешке. А слабого иногда надо и поддержать, глядишь — он распрямится В чем она, сила-то человека? Вдруг и не скажешь. Антона считал сильным, хвалил про себя за верткость, выносливость, порой забывая и его плохое к Наташке отношение, и приверженность к приторному сладкоречию. Никогда, наверно, не сможет простить ему обмана. До чего исподлился, негодник!

Мартын Семенович забылся и стукнул кулаком по колену сломанной ноги. Охнул от боли, выругался.

— Давай, Лешка, обед налаживать.

— Сейчас, Мартын Семенович. — Лешка уже перестал сокрушаться из-за неудачи, срезал тальниковую палку и, уперев один конец в землю, другой себе в живот, сгибал ее в дугу.

— Ты что делаешь?

— Лук хочу согнуть. Можно ведь с луком охотиться?

— Не пробовал. Делай, увидим, что получится.

Совсем другим стал парнишка. Хороший, должно, человек из него выделается. Вот ведь как бывает…. Там, на работе, не разглядел в нем струнку самостоятельности.

Пришли Жаргал и Антон. Жаргал принялся чистить и крошить корни. Между делом рассказал, как увидел сохатого. Чувствовалось, еще что-то хочет сказать, но не знает, надо ли говорить, на Антона посматривает как-то по-особому. Уж не натворил ли еще чего этот Антон? Мартын Семенович попробовал исподтишка выведать, что держит в себе Жаргал. Но тот увернулся от ответа.

Антон как неприкаянный побродил у огня, подсел к Лешке.

— Дай помогу.

— Без тебя управлюсь. Не тут надо было помогать.

И крыть нечем Антону. Опять начал бродить по табору приблудным псом.

Лешка натянул тетиву из куска электропровода, нарезал тальниковых прутьев — стрел. Выпустив одну вверх, повесил на сук кепку, отмерил от нее тридцать шагов, натянул лук. Тетива слегка тенькнула, и стрела взблеснув на солнце, ткнулась в землю, не долетев до кепки.

— Слабоват лучок-то, слабоват, — сказал Мартын Семенович. — Но воробья с ног собьет. Как думаешь, Жаргал?

Помедлив с ответом, Жаргал так же серьезно согласился:

— Шагов с десяти, думаю, собьет.

— Вам бы только смеяться…. — вспыхнул Лешка. — А вот посмотрю на вас, как засмеетесь, когда уток нащелкаю.

— Брось лучок, Лешка, — посоветовал Мартын Семенович. — Из него и пташек не настреляешь. Но ты меня надоумил. На коз, на сохатых мы можем самострелы насторожить. Они будут понадежнее, чем петли. Жаргал, ты видел когда-нибудь, как ставят самострелы?

— Я сам ставил. Могу один поставить, — сказал Антон. — Делается большой, тугой лук, накладывается окованная стрела…

— Не видел, значит… — Мартын Семенович даже и не взглянул на Антона.

Может, это и глупо, но сейчас он лучше согласится с голоду пропасть, чем принять что-нибудь из рук Антона. Ишь ловкач, услужливостью хочет глаза замазать! Шалишь! Я тебя проучу: внукам закажешь, как паскудничать.

— Что же нам сделать? Может, меня туда донесете? Далеко это?

— Далековато. — Жаргал показал глазами на Антона: «Пусть поставит».