Железный человек

Мой преследователь тёрся среди людей, размахивал фотографией, задавал вопросы. Ему потребовалось постыдно много времени на то, чтобы понять, что все, кого он расспрашивает, туристы. Он остановился, поглядел на автобусы, махнул рукой и сокрушённо покачал головой.

Когда я через несколько минут снова поискал его глазами, он всё ещё был в порту: сидел на скамье и вид имел совершенно обиженный. То, как он сидел, глядя на бухту, делало его скорее трогательным, чем опасным. Как будто за ним нужно было присматривать, а не бегать от него.

Кстати, Ирландию римляне так никогда и не завоевали. Это пришло мне в голову только сейчас. Сами ирландцы придают этому факту большое значение.

В воскресенье я встал как обычно. Только в ванной мне пришло в голову, что пробуждение могло бы быть совсем другим. Я улыбнулся своему зеркальному отражению и обследовал рану. Выглядела она хорошо, и я решил оставить повязку ещё на один день.

В первые годы моей жизни на пенсии я позволял себе распущенность спать допоздна. Пока не заметил, что это вредно. Когда ты связан с жизнью, где каждое утро тебя вырывает из сна беспощадный будильник, всегда хочется отоспаться, но стоит этому поддаться, как моментально становишься депрессивным и висишь, будто мокрое полотенце, ни на что больше не пригодный. После этого я снова достал старый бабушкин будильник и завёл себе прямо-таки военный распорядок дня, такой, что и без будильника стал просыпаться в половине восьмого. Вполне, впрочем, цивильное время. Как раз тогда, когда у тебя нет никаких обязанностей, регулярность особенно важна. Регулярность создаёт структуру, а структура – это то, что, в конце концов, держит тебя в форме.

Я открыл банку концентрата, перемешал содержимое с остатком джема и небольшим количеством сахара и, ну да, принял это. (Во мне всё противится тому, чтобы применить к этой процедуре слово съел.) Потом отправился на свою утреннюю воскресную прогулку по пляжу как ни в чём не бывало. Как будто половину субботы не прятался от неизвестного чужака.

Во время одной из таких прогулок когда-то давно я обнаружил, что я не единственный человек в Дингле, кто по воскресеньям сторонится церкви. Если бы меня стали корить за это, я бы отговорился тем, что, хотя мой отец, разумеется, был добропорядочным ирландским католиком, я по завету матери тайно перешёл в протестантизм, а подходящей для этого церкви здесь, естественно, нет. По крайней мере, я так думаю, ведь я её никогда не искал. И естественно, никто меня никогда не корил.

И надо же, именно Бриджит тоже освобождает себе воскресные утренние часы для того, чтобы предаваться единственному хобби, которое я у неё до сих пор обнаружил: она фотографирует. И отдаёт предпочтение руинам старых судов, которые гниют и ржавеют на пляжах и выглядят при этом крайне живописно.

Было солнечно и ясно. Я не мог идти у самой кромки воды из-за моего веса, потому что погружался бы в песок слишком глубоко, но я следовал за линией берега, идя напрямик, не разбирая дороги, и те виды, что привлекали моё внимание, я играючи приближал при помощи моего правого глаза. В этом месте, наверное, стоит упомянуть, что меня снабдили телескопическим зрением, какому позавидовал бы и супермен. Мой искусственный глаз – сверхмощная камера с трансфокальным объективом и, что очень важно, цифровой настройкой. Я могу через всю портовую площадь читать газеты у киоска – не только крупные заголовки, но и текст. И, само собой разумеется, в глаз встроен светоусилитель и инфракрасный сенсор, всё в одной оболочке, которая так похожа на мой исходный глаз, что даже моя мать не заметила бы отличия, если бы была жива. Невероятно, если подумать.

Невероятно также и то, что я отдал за это мой здоровый правый глаз.

Когда во время воскресной прогулки я вижу Бриджит, я спокойно останавливаюсь и, должен признаться, придвигаюсь к ней своим телескопом как можно ближе. А она сидит на корточках перед какой-нибудь полуопрокинутой лодкой со сломанной мачтой и, держа в руках дорогую зеркальную камеру, изучает оттенки ржавчины и плесени, а я совсем рядом с ней, о чём она даже не подозревает. Я разглядываю её мерцающую кожу, любуюсь живой игрой её глаз и даже воображаю себе, что чувствую запах её непослушных волос… Иногда в такие моменты мне представляется, как она подойдёт к этой рухляди слишком близко и невзначай опрокинет её, но я успею подбежать и подхватить эти развалины своими сверхсилами, прежде чем они погребут её под собой. За что она отблагодарит меня тёплым, нежным поцелуем. Глупые фантазии, которыми я украшаю свои воскресенья. Если честно, чаще всего я вообще её не вижу.

Как сегодня. Я топал вдоль по откосу, одинокий пешеход, а потом ещё сделал большой крюк, удалившись в сторону от Дингла, туда, где паслись черномордые овцы. Я прекрасно нахожу общий язык с ирландскими овцами: несколько лет назад я потратил немало времени, сохраняя в банке данных в моём животе цифровой анализ их криков, а поскольку моя гортань настолько управляема, что может воспроизводить записи с большой степенью достоверности, я экспериментировал до тех пор, пока не выяснил, каким криком я могу их успокоить, а каким – спугнуть. Так что мы всегда хорошо понимаем друг друга, я и овцы.

К тому времени, когда я вернулся в город, церкви уже опустели, а улицы наполнились. Одни шли домой, другие – в пабы. Я принадлежал к тем, кто шёл домой. Никто не обращал на меня особого внимания, лишь изредка кто-нибудь бегло кивал мне. Я был в хорошем настроении и даже собирался промурлыкать какую-то мелодию, когда снова увидел моего преследователя, которому не хватало лёгкого поворота головы, чтобы обнаружить меня.

И он шёл со стороны моей улицы.

5

Мы непременно должны делать строгий отбор среди людей и спрашивать себя, достойны ли они того, чтобы мы посвятили им часть своей жизни, или пойдут ли им хотя бы на пользу затраты нашего времени. Ведь некоторые считают, что оказывают нам честь, принимая от нас услуги.

Я сам был удивлён, насколько хорошо действовали старые, вымуштрованные рефлексы. С быстротой молнии я очутился за ближайшей припаркованной машиной, пригнулся и сделал вид, что занят своими шнурками, не сводя с него при этом глаз.

Сегодня он, кажется, был без фотографии, мой незнакомый друг. За его волосы боролись между собой атлантический ветер и модный закрепитель для причёски, и закрепитель потерпел поражение. Засунув руки в карманы куртки причудливого кроя и такого цвета, будто её дизайнер черпал вдохновение из лужи блевотины, незнакомец стоял на краю дороги и вид имел нерешительный. Меня он, кажется, не увидел. По крайней мере, сделал вид. Дорога была пуста, ни одной машины, ничего, что помешало бы ему резво продолжить путь, но нет, он стоял, покачиваясь с пятки на носок, и смотрел то направо, то налево вдоль улицы.

Чем дольше это длилось, тем мне становилось тревожнее. Сколько же можно возиться с моими ботинками, скоро на меня начнут обращать внимание. Позади меня ковыляла морщинистая старуха с двумя тяжёлыми сумками, недовольно пыхтя, и всякий раз, когда я оглядывался, отвечала на мой взгляд с крайним неодобрением.

А этот тип продолжал стоять, будто твёрдо решил дождаться, когда я распрямлюсь. Старуха подходила всё ближе. В любой момент она могла остановиться рядом со мной, громко предложить мне помощь и по возможности подробно рассказать мне, что раньше, во времена её молодости, шнурки были ещё настоящими шнурками… Я изучил все возможности уйти незамеченным и каждую из них нашёл рискованной. Если повезёт, её зрение окажется достаточно слабым, чтобы не заметить, что обувь у меня без шнурков.

Мой преследователь не торопясь извлёк лист бумаги и изучал его, время от времени бросая взгляд то на табличку с названием улицы, то на другие указатели.

– Дайте пройти! – прошипела за моей спиной старуха и толкнула меня одной из своих сумок. Я услужливо прижался к машине, чтобы дать ей дорогу. Она протиснулась мимо, окинула меня последним убийственным взглядом свысока – при её маленьком росте такая возможность подворачивалась ей, наверное, не так часто, – и равнодушно пошла своей дорогой.