Страница 33 из 37
Твоя Лиза.
16 декабря 1914 г.
Любовь моя!
Я поселилась в чудесном месте, в кукольном домике среди большого парка, прилегающего к прекрасному дому. Здесь его называют Замком. Люди немного преувеличивают, это не настоящий замок, но место, тем не менее, очаровательное. Такая мысль пришла в голову мэру. Мы вместе с ним отправились к владельцу Замка, старому господину, вдовцу, прокурору в В. Мэр изложил ему дело, пока я ожидала перед домом. Потом меня пригласили. Прокурор не сказал мне ни слова. Я ему улыбнулась и поздоровалась. Он задержал мою руку в своей, очень надолго, как будто удивился, что видит меня. От него исходит бесконечная печаль. В конце концов он дал мэру свое согласие, поклонился мне и покинул нас.
В маленьком доме давно никто не жил. Надо будет навести в нем порядок. Мне бы хотелось когда-нибудь показать его тебе. Мне так тебя не хватает. Ты можешь писать на мое имя по адресу: Замок, улица Шан-Флери, П. Мне не терпится получить от тебя весточку. Последнее письмо я получила три недели назад. Я надеюсь, что ты не очень мучаешься, несмотря на холод. Здесь пушки слышны день и ночь. Я вся дрожу. Мне страшно. Я люблю тебя и нежно целую.
Твоя Лиза.
23 декабря 1914 г.
Любовь моя!
Я так беспокоюсь: от тебя никаких вестей, а канонада все не прекращается. Ведь говорили, что война продлится недолго. Если бы ты знал, как я стосковалась по твоим рукам, как хочу, чтобы ты обнял меня, как хочу видеть твою улыбку, твои глаза. Я хочу быть твоей женой. Хочу скорого окончания войны, чтобы стать твоей супругой и родить тебе красивых детей, которые будут дергать тебя за усы! Ах, если бы наши родители не были так глупы в прошлом году, мы бы уже принадлежали друг другу на всю жизнь… Если когда-нибудь будешь писать им, не говори, где я. Я уехала, ничего им не сказав. Они больше для меня не существуют.
Новая работа пришлась мне по сердцу. Дети меня слушаются. Я их люблю, и кажется, они меня тоже. Многие приносят мне подарочки: яичко, орехи, кусочек сала. Мы с ними в полном согласии, и я немного забываю о своем одиночестве.
«Печаль» (это прозвище, которое я дала своему хозяину, прокурору) каждый день ждет моего возвращения. Он прогуливается в своем парке и здоровается со мной. Я отвечаю ему и улыбаюсь. Это одинокий, старый и холодный человек. Его жена умерла, когда они были еще очень молодыми.
Скоро Рождество… Помнишь наше последнее Рождество, как мы были счастливы! Поскорее напиши мне, любовь моя, напиши мне… Я тебя люблю и нежно целую.
Твоя Лиза.
7 января 1915 г.
Любовь моя!
Наконец-то получила от тебя письмо. Ты его написал 26 декабря, а пришло оно только сегодня. И подумать, что мы находимся так близко друг от друга! Печаль вручил мне его лично. Я думаю, у него нет сомнений по поводу этого письма, но он ни о чем меня не спросил. Он постучался в дверь, поздоровался, отдал конверт и ушел.
Я читала твои слова, плача от радости. Твое письмо у меня на сердце, да, на сердце, ну, на теле, и мне кажется, что это ты там, твое тепло и твой запах, я закрываю глаза…
Мне так страшно за тебя. Здесь есть клиника, куда привозят много раненых. Каждый день полными грузовиками. Я так боюсь тебя там увидеть. Несчастные в нечеловеческом состоянии, у некоторых нет лица, а другие стонут так, как будто лишились разума.
Береги себя, любовь моя, думай обо мне, я люблю тебя и хочу быть твоей женой. Я тебя нежно целую.
Твоя Лиза.
23 января 1915 г.
Любовь моя!
Мне не хватает тебя. Сколько уже месяцев я тебя не видела, не слышала, не трогала… Почему ты не попросишь отпуск? Мне так грустно. Я стараюсь выглядеть веселой перед детьми, но иногда я чувствую, как подступают слезы, и тогда я отворачиваюсь к доске, чтобы они не догадались, и вывожу буквы.
В общем, жаловаться мне не на что. Все со мной очень приветливы, и я хорошо чувствую себя в маленьком доме. Печаль держится от меня на почтительном расстоянии, но никогда не упускает возможности оказаться на моем пути, чтобы поклониться мне хотя бы раз в день. Вчера мне показалось, что он покраснел, не знаю, может, это от холода. У него есть старая служанка, Барб, которая живет здесь со своим мужем. Мы в хороших отношениях и иногда вместе обедаем.
У меня появилась привычка каждое воскресенье подниматься на вершину холма. Там большой луг, и оттуда все видно, до самого горизонта. А там ты, моя любовь. Среди дыма и страшных взрывов. Я остаюсь там как можно дольше, пока руки и ноги начинают коченеть, ведь такой сильный холод, но мне хочется хоть немного разделить твои страдания. Моя бедная любовь… Сколько это может еще продолжаться?
Я тебя нежно целую. Жду твоих писем.
Любящая тебя Лиза.
XXV
В маленькой записной книжке из красного сафьяна множество страниц было исписано мелким наклонным почерком, похожим на изысканный фриз. Количество страниц соответствовало количеству писем, адресованных Лизией Верарен тому, кого она любила и за которым последовала.
Им был Бастиан Франкер, двадцати четырех лет, капрал двадцать седьмого пехотного. Она писала ему каждый день. Рассказывала, как долго тянутся часы, как смеются дети, как краснеет Дестина, писала про подарки Марсиаля Мера, дурачка, для которого она стала великим божеством, о весне, которая рассыпала в парке подснежники и крокусы. Все это писалось маленькой легкой рукой, такими же легкими фразами, за которыми, если немного знать Лизию, угадывалась ее улыбка. А главное, она говорила о своей любви и одиночестве, о душевном надрыве, который она так хорошо прятала, что мы, встречавшие ее каждый день, ни о чем не догадывались.
В книжке не было писем ее возлюбленного. К тому же она их получила мало: девять за восемь месяцев. Она их, конечно, считала. Хранила, без конца перечитывала. Где хранила? Может быть, у сердца, на своем теле, как она написала.
А почему мало писем? Не было времени? Негде было писать? Или желания не было? Мы всегда знаем, что значат для нас другие, но никогда не знаем, что значим для них мы. Любил ли он ее так, как она любила его? Хотелось бы так думать, но в глубине души я в этом не уверен.
Во всяком случае, маленькая учительница жила этой перепиской, писала свои строчки кровью сердца, и в домике долго горел свет, потому что, проверив школьные тетради, она брала ручку, чтобы написать письмо, которое потом переписывала в красную сафьяновую книжечку. Она переписала их все, одержимая потребностью вести этот великий дневник отсутствия, календарь сиротских дней, проведенных вдали от того, ради которого обрекла себя на изгнание среди нас. Это было похоже на странички календарей, вырванные Дестина.
Имя Печаль повторялось часто. Думаю, она симпатизировала холодному и одинокому человеку, предоставившему ей убежище. Она говорила о нем с нежной иронией, отмечая, не обманываясь, его старания понравиться ей, беззлобно посмеиваясь над тем, как он порой краснел, лепетал, как принаряжался, гулял вокруг маленького дома, поднимая взгляд к окну ее комнаты. Печаль забавлял ее, и я могу поклясться, не боясь ошибиться, что Лизия Верарен была единственным человеком, которого прокурор в своей жизни позабавил.
Знаменитый ужин, о котором мне рассказала Барб, нашел свое отражение в длинном письме, датированном 15 апреля 1915 года:
Любовь моя!
Вчера вечером я была приглашена на ужин к Печали. Это случилось впервые. Все происходило согласно этикету: три дня назад я нашла у себя под дверью визитную карточку с надписью: «Господин прокурор Пьер-Анж Дестина просит мадемуазель Лизию Верарен принять его приглашение на ужин 14 апреля в 8 часов». Я приготовилась к застолью в большом обществе, а мы были только вдвоем, он и я, тет-а-тет, в огромной столовой, где могли поместиться шестьдесят человек! Настоящий ужин для влюбленных! Я дразню тебя! Печаль, я тебе уже говорила, почти старик. Но вчера он был похож на министра или на канцлера, прямой, как единица, во фраке, достойном оперной премьеры! Стол был ослепителен, посуда, скатерть, серебро, мне казалось, что я… ну, не знаю, в Версале, что ли!