Страница 45 из 71
Прошкин извлек из папочки несколько соединенных скрепкой страниц — он успел захватить план дома и решение о его передаче ученому в инвентаризационном бюро, свидетельство о смерти фон Штерна, выцветший листочек, свидетельствовавший об усыновлении Дмитрия Алексеевича Деева фон Штерном, хранившийся в особняке среди прочих домашних бумаг, и, наконец, выданную отделом кадров Управления копию свидетельства о рождении Александра Дмитриевича Баева, где в качестве его отца фигурировал Деев.
Мазур разглядывал бумаги так, словно перед ним разверзлась почва и обнажились адские глубины, почему-то зафиксировал пронзительный взгляд на расстегнутой верхней пуговичке гимнастерки Прошкина:
— Вы, молодой человек, хотите меня убедить, что у покойного Александра Августовича, с которым я имел честь быть знаком много лет, существовал некий тайный отпрыск и, даже более того, внук?
Это было уже слишком, Николай Павлович счел себя вправе обидеться:
— Убеждают, Евгений Аверьянович, девушку на свидание прийти. А я на службе нахожусь и пытаюсь получить юридическую консультацию у должностного лица. Если с точки зрения законодательства представленных документов недостаточно, подскажите, каких именно не хватает. Хотя я, возможно, неверно истолковал надпись на вашем кабинете и мне нужно к другому специалисту обратиться?
— Простите, — принялся извиняться Мазур, — это я неверно выразился… Конечно, Александр Августович, царство ему небесное, не был обязан меня информировать о своих родных. Это я, вероятно, преувеличивал степень… степень нашей общности — так будет правильно сформулировать, да… Еще раз — простите. Действительно, представленных документов для выводов о правах наследования недостаточно. Мне необходимо еще свидетельство о смерти, — он заглянул в бумаги, — Деева Дмитрия Алексеевича. Он давно умер?
— Нет, совсем недавно. Весной этого года. Похоронен на нашем кладбище — ряд шестнадцать, место восемь. А свидетельством о смерти я, к сожалению, не располагаю. Но у меня есть фотографический снимок надгробия! — с оптимизмом подытожил Прошкин.
— Вы мне предлагаете присовокупить надгробие к дарственной? — Евгений Аверьянович болезненно поморщился, а его бровь стала дергаться непрерывно. — Что за чушь… Почему нельзя запросить свидетельство о смерти этого Деева в архиве?
— Но он скончался в Москве.
— Какая разница? Не в нашем, так в центральном архиве. Я подготовлю запрос. Это рутинная процедура…
Прошкин едва не подпрыгнул на стуле — действительно, у Александра Дмитриевича есть чему поучиться. Выудить свидетельство о смерти Деева через незаинтересованного нотариуса — какой тонкий тактический ход! А нотариус продолжал:
— У вас есть доверенность от гражданина, — он снова заглянул в документы, — Баева А. Д. на подготовку документов по передаче сооружения?
От открывшейся возможности получить вожделенное свидетельство о смерти у Прошкина во рту пересохло, и он вынужден был вместо ответа отрицательно помотать головой.
— Тогда потребуется личное заявление этого Баева, — вздохнул Мазур и уточнил: — Если речь идет о добровольном акте дарения, то почему он сам не пришел?
Прошкин закашлялся, указал на графин с водой, получив разрешение, напился, несколько успокоился и ответил:
— Товарищ Баев сейчас находится на лечении в больнице.
— В тюремной? — побледневшими губами спросил Мазур.
— Ну что вы! В самой обыкновенной — клинической больнице. У него болезнь Боткина — инфекционный гепатит! Но ему уже гораздо лучше — доктора разрешают принимать посетителей. Мы можем прямо сейчас к нему поехать — он сразу необходимые бумаги подпишет! Чтобы не затягивать процесс…
— Процесс? Какой процесс? Над кем? — гражданин Мазур недоуменно воззрился на Прошкина.
Николай Павлович был вынужден несколько раз от начала до конца повторить спич о тяжелой болезни и чудесном выздоровлении товарища Баева, пока нервозный нотариус, невпопад задавая вопросы, автоматическими движениями складывал в огромную, древнего вида растрескавшуюся папку со стершимся золотым вензелем исписанные листки, печати и чистые бланки, а потом, оступаясь, заливал в казенно-черный автомобиль.
Зато в ординаторской лечебного учреждения нервничать пришлось уже Прошкину. Было от чего: на белой стене, словно знамение, весела чистая, аккуратно отглаженная сшитая на заказ военная форма Александра Дмитриевича, а на табуретке стояли такие же чистые и сияющие сапоги с неуставными каблуками!
Тут же, в ординаторской, уплетал больничную кашу, как всегда, жизнерадостный Хомичев.
— Хомичев, ну ты нашел время обедать! Кто с Александром Дмитриевичем остался? — накинулся на фельдшера Прошкин, опасаясь сразу перейти к столь неожиданно материализовавшейся форме. Действительно, эта больница — аномальное место! В то время как во всей округе вещественные доказательства с удручающей регулярностью исчезали, тут они сами собой возникали со столь же необъяснимой частотой.
Серега отставил миску, подскочил, вытащил из шкафа белые халаты для посетителей и объяснил:
— Там сам Владимир Митрофанович и доктор Борменталь… А меня покушать отпустили, чтобы место не занимал…
Прошкин удовлетворился таким искренним объяснением и указал на форму:
— А эти предметы гардероба откуда взялись?
— Начхоз принес, Виктор Агеевич. Инвентаризация у него — попросил, чтобы ту форму, в которой товарища Баева в больницу привезли, на склад вернули. Он якобы ее без всяких документов Александру Дмитриевичу выдал… А эту здесь оставил. Говорит, товарищ Баев — большой аккуратист и обрадуется, что пятно с гимнастерки вывести удалось! Только я ему ничего отдавать не стал — мало ли что? Может, там вредоносные микробы от гепатита сохранились? Пусть записку служебную на имя Владимира Митрофановича пишет!
— Правильно! — согласился Прошкин.
Действительно, все было правильно — и совершенно просто. В тот памятный вечер Александр Дмитриевич, как его справедливо охарактеризовал Агеевич, «большой аккуратист», не стал дожидаться утра, а прямиком от Прошкина поехал в Управление — просто переодеться. Взял на складе стандартный комплект обмундирования, а свой, сшитый на заказ и безобразным образом испачканный кофеем, попросил отдать в стирку. Понять, что заставило Сашу, тяготевшего к бытовому комфорту в каждой мелочи, плестись пешком от здания Управления домой в новых и не подходящих ему по размеру сапогах, Прошкин затруднился, но такой уж Баев человек, что понять его сложно!
25
Палату, где проходил лечение Александр Дмитриевич, переполняла атмосфера творческой работы и всеобщего энтузиазма. Позабыв личные пристрастия и раздоры, участники группы по превентивной контрпропаганде трудились над итоговым отчетом. Баев, перехватив на затылке медицинским бинтом удивительно сильно отросшие локоны, восседал на застеленной кровати, сложив ноги по-турецки и перегнувшись пополам, так что локти касались колен. Тающие лучи закатного солнца окрашивали его болезненно-бледные щеки в нежно-персиковый цвет и резвились золотистыми бликами на узорчатом шелке пижамы, отчего причудливым образом склоненный Александр Дмитриевич был больше похож на фарфоровую китайскую принцессу, чем на сотрудника органов внутренних дел. Если, конечно, допустить, что китайские принцессы умеют пользоваться пишущей машинкой, да еще и делать это таким виртуозным образом. С пугающей скоростью, недоступной простым смертным, Саша колотил сразу всеми пальцами по клавишам старомодного Ремингтона, установленного рядом с кроватью на белой больничной тумбочке. Иногда треск замирал: товарищ Баев согласовывал текст с Субботским или Корневым.
Алексей разложил географические атласы и прочие документы на второй кровати, покрытой только полосатым матрасом. А сам, вооружившись солидного вида лупой, линейками и штангенциркулями, производил свои исследования, используя другую тумбочку как табурет.
Единственный в палате хрупкий стул уступили руководителю группы — Владимиру Митрофановичу. Массивный Корнев, слегка покачиваясь на расшатанном предмете меблировки, изучал готовые странички с текстом, изредка делал поправки остро заточенным карандашом и возвращал их Баеву для перепечатки.