Страница 8 из 10
— На лбу или ещё как, а выходит, что её специально ждали, — мрачно бросил Руденко.
— В лицо, что ли, узнали? — спросил начштаба Ковригин.
— Да нет, непохоже, — сказал «глазастый» Тимка, чернявый верткий парнишка, который выглядел куда моложе своих пятнадцати. — Они как-то вначале были вроде спокойными, да и она тоже, а потом вдруг переглянулись, крикнули что-то и на неё набросились.
— А что крикнули? — спросил Сергей Хачариди.
Он пришел на совет, созванный, как только «глазастые» ребята принесли тревожную весть, первым из командиров групп.
— Да не слышно нам было: гел-гел что-то, и собака их залаяла, а Кристина даже вроде и не кричала ничего, — развел худыми руками Тимка.
— Нет, крикнула что-то вроде «Не смейте», — вставил второй «глазастый», Айдер.
Вот тогда-то Фёдор Фёдорович и повторил своё:
— Ну не на лбу же было написано, что партизанка.
А Сергей заметил:
— Про собаку вы ничего не говорили, — и внимательно посмотрел на Тимку и Айдера.
— Новость, что ли? — пожал плечами Ковригин. — Патрули часто с собаками ходят. Особенно немецкие. Но и татары тоже…
— Они, правда, и раньше там собаку держали, — сказал Тимка. И толкнул Айдера: — Помнишь, мы на той неделе их пост обходили с подветренной, чтобы не учуяла.
— Вот именно… — медленно, врастяжку, сказал Хачариди. — Чтобы не учуяла…
Он сорвался с места, пробежался туда-сюда и почти крикнул:
— Фёдорыч, она же в лагере ночевала! Дымом костровым вся набралась!
— А за легендою, — подхватился и Тарас Иванович, — вона ж з батькивськой хати йшла, який бо ж там сморид!
Все замолчали, все смотрели на Беседина. А Фёдор Фёдорович так и сидел за неструганым «командирским» столом, и только сжимал и разжимал крепкие кулаки. С минуту молчал. Потом спросил у «глазастых», переминающихся с ноги на ногу в непривычном окружении отрядного командования:
— Вас точно полицаи не видели?
— Точно! — в один голос ответили Тимка и Айдер.
— Тогда так. Готовим налёт на Сары-Таш. Может, не увезли её куда дальше. И чтоб сегодня же была готова баня! И так перед каждым выходом связников драить, чтоб только святым духом пахли все, кто из лесу идёт!
…К Сары-ташу подходили тремя боевыми группами. Почти вся боевая сила отряда на то время — семьдесят штыков; в основном лагере из бойцов осталось только охранение, ну и сторожевые посты на засеках, само собой.
Самое трудное было — подойти как можно ближе незамеченными. Чтобы не всполошить полицаев и жандармов, которых могло набраться больше трёх десятков. Их, впрочем, особо не опасались. Хотя и зазря рисковать было ни к чему. Опасались, что сволочь эта поднимет тревогу и вызовет подкрепление, а до ближнего немецкого гарнизона было недалеко, могли добраться до Сары-таша меньше чем за час.
Но совсем без стрельбы обойтись не удалось: группа, которую вёл сам Беседин, в ранних сумерках столкнулась с тремя татарскими полицаями буквально лоб в лоб. Джигиты вдруг вывернули из-за кошары, которую как раз обходили партизаны с севера, и хотя одного садил с седла Ваня Зашеин, махнув прикладом «мосинки», как дубиной, а второй захрипел и сполз сам, цепляясь пальцами за рукоятку тесака, метко пущенного Арсением-одесситом, третьему пришлось выстрелить вдогон. Трижды. И оставалось только надеяться, что эти выстрелы, хоть и наверняка услышат в Сары-таше, примут за стычку на полицейском посту и сильно не всполошатся.
И надежда оправдалась. Конечно, и румыны, и татары отстреливались, и во всех трёх боевых группах были раненые и даже двое убитых, но всё сопротивление сосредотачивалось вокруг зданий бывшего сельсовета и клуба. Посты на въездах в село были выкошены в первые же минуты боя. Ну а позже пулемётчики — их было трое, по одному в каждой группе, — и стрелки прикрывали огнём, а шестеро партизан подползли поближе и забросали здания гранатами.
Румыны, после пары минут криков, высунули в выбитое окно какую-то белую тряпку и заорали: «Сдавайс!» — перемежая крики отборной и почему-то русской матерщиной.
Татары не сдавались. Даже когда, после третьей порции гранат, партизаны ворвались в клуб через высаженную дверь и пролом в стене, двое из них, раненые, выстрелили, скорее всего, ни на что не надеясь, кроме быстрой смерти. Ну и получили. Пятеро только из полицаев, тоже все раненые и все очень молодые, как сидели у стены в зрительном зале, так и подняли руки, не вставая. Оружие — карабины, — они сложили на пол перед собой.
— Где Кристина? — крикнул Беседин, вбегая в зал.
Четверо промолчали, точно окаменели, а один вдруг завизжал и закрыл лицо руками.
…Кристина была тут, в клубе, в бывшей костюмерной. Ещё тёплая, но даже если бы партизаны поторопились, вряд ли смогли бы ей помочь. На обнажённом, когда-то сильном и красивом теле буквально не было живого места. И в окровавленных плотницких клещах на раскроечном столе белел зуб, и ещё несколько валялись на полу.
…И помню, как ты сказал, когда мы уже возвращались в лагерь: «Вот я думаю: неужели у кого-то язык поганый, раздвоенный, повернётся прошипеть — а давайте, мол, всё забудем и помиримся».
А никто из нас про такое и не думал…
Не отступать и не сдаваться
— Вы знакомы с высказыванием доктора Юнга, герр штурмбаннфюрер? — внезапно спросил гауптштурмфюрер Штайгер, присаживаясь на каменную ступенечку при входе в пещерную часовню.
Так по крайней мере принято было называть эту рукотворную пещеру со сводчатым потолком на восточном склоне Пойки.
— Вы о каком-то конкретном высказывании, я полагаю, — отозвался штурмбаннфюрер СС Карл Зеккер, не вынимая мундштука изо рта.
О том, что это старший офицер СС, на первый взгляд трудно было догадаться: мешковатая куртка на искусственном меху, похожая на флотскую, но тёмно-коричневая, стёганые брюки, суконный картуз без кокарды. Под курткой, правда, был форменный китель со всеми положенными регалиями и офицерским Железным крестом, но Зеккер куртку не расстёгивал.
— Естественно, — улыбнулся доктор Штайгер, об офицерском звании которого вообще ничто не напоминало ни в тёплой, как раз для этого небывало холодного в этом году конца сентября, подходящей для гор и пещер одежде, ни в выправке.
Ассистент кафедры истории Боннского университета (одного из самых уважаемых в Германии центров университетской науки) уже пятый год плодотворно сотрудничал с Аненэрбе, причислен к СС-ваффен и получил вполне солидное воинское звание, пользовался авторитетом в кругах специалистов, но ничуть не избавился от цивильной расхлябанности. Руководителю поисковой группы Зеккеру только и удалось добиться от Юргена Штайгера неукоснительного уставного обращения и ежедневного тщательного заполнения поисковых журналов.
— Если быть точным, то даже не одно высказывание, — продолжил научный руководитель поисковой группы, — а тезис о том, что человек не способен увидеть то, что существует в действительности, но никак не присутствует в его представлении. Отсюда истинное творчество — увидеть большее, чем устойчивый стереотип, и тем самым ввести это в стереотипы.
— О, да, в несколько иных выражениях, но я это слышал, — согласился штурмбаннфюрер.
Аккуратно потушил сигарету, спрятал мундштук в нагрудный карман куртки и поднёс к глазам бинокль.
Вновь и вновь вглядывался он в ту сторону, где располагалась невидимая отсюда, закрытая низкой грядой кустов, но недальняя Иосафатова долина.
То ли показалось, то ли в самом деле дважды замечал он лёгкий дымок, который струился совсем не там, где ему и положено быть — не над татарскими сёлами, азимут на которые он определял мгновенно и безошибочно, — а ещё однажды донесся откуда-то оттуда, из невидимой долины, отзвук недолгой стрельбы. И хотя сейчас, в конце сентября 1943 года, выстрелы, увы, то и дело ещё раздавались в Крыму, нечто настораживало. То, например, что раздались они со стороны Иосафатовой долины, доселе полностью подконтрольной частям самообороны и румынам, и что стреляли там не из винтовок и даже не из «шмайссеров», в небольшом количестве находившихся и у румын, и даже у татар, а из русских автоматов.