Пламя Магдебурга

– Довольно, – жестом остановил его советник. – Дальнейшее мне понятно. У вас есть при себе расписки?

Хойзингер достал из-за пазухи узкий кожаный футляр, в котором лежали расписки, и протянул его фон Майеру.

– Браун, Альтхофер, Шредер… – бормотал советник, просматривая один за другим бумажные листки. – Боюсь, господа, мне придется вас огорчить. В ближайшее время вы не сможете получить денег. И я даже не стану заводить об этом разговора в Совете.

– Но почему?! – возмущенно воскликнул Хойзингер. – Неужели нельзя найти управу на нечестных торговцев, которые не желают оплачивать купленный товар? Мы ведь не просим ничего невозможного!

– Сделать ничего нельзя, – равнодушно произнес фон Майер.

– Поймите, Готлиб, – вмешался Хоффман, – Кленхейм всегда исправно платил Магдебургу все подати. С начала войны дела в городе идут неважно, однако мы никогда не жаловались и не просили поблажек. Но сейчас нас оставляют без гроша в кармане!

Фон Майер посмотрел на него с плохо скрываемым раздражением.

– Вы говорите, в Кленхейме дела идут неважно? Так я вам отвечу, что в Магдебурге они идут еще хуже. Поступления, что раньше наполняли нашу казну, сократились в несколько раз. При этом мы все больше и больше должны тратить на содержание гарнизона, на закупку оружия и пороха, на строительство укреплений. Я уже не говорю о контрибуции в сто пятьдесят тысяч талеров, которую в прошлом году нам пришлось выплатить Валленштайну.

– При чем здесь Кленхейм? – зло осведомился Хойзингер.

– Не перебивайте, – властным жестом остановил его фон Майер. На его безымянном пальце синей каплей блеснул сапфир. – Как я уже сказал вам, Магдебург не в состоянии оплачивать свои расходы. Из-за нехватки денег магистрату приходится брать у гильдий взаймы. Практически все состоятельные купцы и цеховые мастера являются теперь кредиторами города. В их число входят и Альтхофер, и Браун, и все остальные ваши скупщики. Теперь представьте, как я или кто-либо другой из советников можем потребовать от них погасить долги перед Кленхеймом? Они, разумеется, тут же потребуют, чтобы магистрат расплатился с ними по займам. А город, как я уже говорил, не в состоянии этого сделать. – Он искривил рот в невеселой усмешке. – Выбор у вас невелик, господа: ждать. Ждать и надеяться, что дела в Магдебурге пойдут на поправку – и тогда я первый потребую, чтобы все ваши счета были оплачены. Но до того времени изменить ничего нельзя.

– Мы же не просим ничего у Магдебурга, – сказал Хоффман, – нам нужно только, чтобы с нами рассчитались скупщики. Если это необходимо, мы готовы принять оплату оружием или зерном. Нас связывает давняя дружба, и я надеюсь…

– Я ценю нашу дружбу так же, как и вы, – перебил фон Майер. – Но сделать и вправду ничего нельзя. Ни жалоба наместнику, ни мое ходатайство не смогут этого изменить. Вы говорите, Кленхейм может принять оплату зерном? Стоит мне заикнуться об этом в Совете, я немедля лишусь своего места. В преддверии новой войны – а в том, что эта война вскоре начнется, никто теперь не сомневается – магистрат не может позволить себе сокращать городские запасы.

Он пожевал тонкими бесцветными губами.

– Вам следует понять, господа: Магдебург сейчас точно разорившийся богач – бархат на воротнике, отруби в желудке. Магистрат и городской суд завалены жалобами о взыскании долгов, торговля расшатана, земли вокруг города не возделываются должным образом, крестьяне бегут, опасаясь солдат. С каждым годом война отгрызает от нас все новые и новые куски. И дело не только в этом. Мои позиции в городе слабы, как никогда. Большинство в Совете принадлежит теперь сторонникам Христиана Вильгельма, чьим приверженцем я никогда не был. И потому любая – хоть самая малая – оплошность с моей стороны может очень дорого мне обойтись. Вы, должно быть, уже слышали, что моему брату пришлось покинуть наш город. Я не хочу следовать его примеру.

Фон Майер помолчал, рассеянно смял салфетку в руке.

– Увы, многие члены Совета утратили теперь свое здравомыслие, с ними тяжело находить общий язык. Штайнбек и Вестфаль призывают к войне на стороне шведов. Алеманн, Бауэрмейстер и Кюльвейн ратуют за то, что городу следует вступить с императором в соглашение…

– Неужели в Магдебурге остались еще люди, которым по нраву правление Фердинанда? – пробормотал Хоффман.

– Представьте себе! – дернул щекой фон Майер. – И знаете, что они говорят?! Что рано или поздно император все равно возьмет над своими противниками верх, а раз так, то следует уже сейчас выторговать выгодные условия мира. Недавно мне удалось побеседовать с господином Кюльвейном на этот счет. Он полагает, что Германии необходима сильная власть монарха, только это убережет Империю от распада и гибели. И поэтому бессмысленно враждовать с Фердинандом, надо искать соглашения с ним. Чудовищный вздор…

Советник отодвинул от себя пустую тарелку.

– Хельга! – позвал он и настойчиво позвонил в колокольчик. – Хельга! Быстрее!

Служанка торопливо вбежала в комнату и остановилась на середине, испуганно глядя на советника.

– Принеси горячие вафли. И передай Томасу, пусть немедля придет сюда.

– Думаю, вы согласитесь со мной, Готлиб, – осторожно произнес Хоффман, – что некоторое… м-м-м… усиление центральной власти пошло бы Германии на пользу.

– Что вы имеете в виду? – изогнул бровь фон Майер.

– Германия ослаблена войной, ослаблена внутренними распрями. Идея укрепления монаршей власти могла бы стать основой для мирного соглашения между императором и князьями. Разумеется, я никоим образом не оправдываю бесчинства кайзера и его стремление уничтожить евангелистскую церковь. И все же…

Фон Майер посмотрел на него насмешливо.

– Вздор, – сказал он. – Вздор от начала до конца. Вы рассуждаете так же, как и некоторые умники при мадридском и парижском дворах, которые презрительно именуют Германию «лоскутным одеялом», ставя ей в упрек выборность кайзера и широкие права имперских сословий. Запомните, Карл: в отличие от многих иных европейских монархий, чья целостность и могущество основаны исключительно на военной силе и которые обратятся в ничто, едва только эта военная сила ослабнет, – так вот, в отличие от них Империя основана на законе, законе и традиции, складывавшейся веками. Закон – вот что объединяет всех нас! Вспомните о «Каролине», Уголовном кодексе императора Карла Пятого; об имперском матрикуле тысяча пятьсот двадцать первого года; о Золотой булле, о целом ряде иных законов и соглашений, включая Аугсбургский мирный трактат. Вспомните также о германском городском праве – магдебургском, любекском и так далее, по всей Европе принятом за образец.

В комнату неслышно вошел широкоплечий Томас. Он встал у двери, молча ожидая, пока советник обратит на него внимание. Хельга поставила на стол блюдо с дымящимися вафлями.

– Германия – это союз государств, подчинивших себя единому праву и признающих кайзера не как самодержавного властелина, вольного делать все, что ему заблагорассудится, но как защитника мира и справедливости, – продолжал фон Майер, не замечая вошедшего слуги. – Именно поэтому власть императора ограничена целым сонмом правил и установлений. Курфюрсты избирают его, и при вступлении на престол он приносит клятву – избирательную капитуляцию, как принято ее называть, – о том, что будет чтить права сословий и не будет предпринимать действий, могущих нанести им какой-либо вред. Кайзер не вправе принимать законы без одобрения рейхстага, не вправе вмешиваться во внутренние дела княжеств и городов, не вправе передавать свой трон по праву наследования. И если случится так, что он совершит в отношении кого-либо из своих подданных несправедливость, то действия его могут быть обжалованы в имперском суде[17]. Скажите, друг мой, в каких еще государствах Европы вы найдете подобный суд, олицетворяющий верховенство закона, неподвластный капризам монарха?! Задумайтесь, Карл. В Империи никогда не было сильной центральной власти, наподобие той, которая существует ныне в Королевстве испанском. Здесь никогда не было столицы, не было постоянного королевского домена, не было династии, которая царствовала бы дольше, чем пару веков. В Германии не было сильной центральной власти. Но разве это помешало ей достигнуть величия? Разве богатство наших земель не превосходит богатства Англии или Кастилии? Разве германские соборы и церкви уступают своим великолепием соборам Парижа и Реймса? Разве наши ремесла, торговля, земледелие и горное дело не были с давних времен образцом для всех других государств? Германия никогда не терпела над собой самодержцев, и ни один из ее правителей никогда не обладал абсолютной властью. И именно благодаря этому германские земли могли накапливать богатства, не опасаясь, что какой-нибудь коронованный идиот пустит их по ветру.

17

Имперский суд – высший судебный орган Священной Римской империи, учрежденный в рамках имперской реформы 1495 г.