Лось в черте города

Юрий Нагибин

Лось в черте города

Мы шли в Сыромятники погонять в футбол: Агафонов, Ладейников и я. Был конец мая, но дни стояли сухо-жаркие, будто в разгаре лета, и молодые листья деревьев уже покрылись серой пылью. Только мы перешли Садовую, как сразу увидели его, прямо посреди тихой, пустынной улицы, что ведет к Сыромятникам: большой, темный, горбоносый, он возник перед нами, как из сна, как из сказки.

— Лось! — обмирающим голосом произнес Ладейников.

— Лось! Мать честная, лось!.. — счастливо заорал Агафонов.

Верно испуганный его криком, лось вскинул массивную голову и неспешно заскакал прочь.

С дикими, первобытными криками мы устремились за лосем. Красный от натуги, Ладейников пронзительно свистел в два пальца, в руках у меня невесть как оказалась длинная палка, Агафонов на бегу выворотил из мостовой булыжник и метнул в лося.

Лось перепрыгнул через ограду маленького сквера и на миг скрылся за кустами, затем он снова возник, преследуемый двумя шавками. Собачонки захлебывались бешеным лаем. Они кусали лося за задние ноги, и тот, обезумев от страха, кинулся на Садовую, в густоту машин, трамваев, автобусов. С визгом затормозил автобус, застукотел решеткой по булыжникам трамвай, рассеяв голубые искры, въехал на тротуар роскошный «Линкольн», чтобы избежать столкновения с серым, стремительным телом. Звонки, гудки машин, рев людей вконец ошеломили лося, он помчался прямо по стержню улицы, но навстречу ему ползло, звеня, огромное, красное чудище, — лось прыгнул в сторону и вдруг оказался рядом с ломовой лошадью в надвинутой на глаза соломенной шляпе. Он замер, дрожа, и потянулся к лошади. В неумолимо жестком, каменном и железном мире, душно воняющем бензином, гарью, асфальтом, нежданно повеяло на затравленного зверя близостью родственного, мягкого, шерстяного тела, запахом зверьего пота. Но лошадь не признала своего в длинноногом, горбоносом незнакомце — она брезгливо кивнула головой в шляпе и, цокнув коваными копытами, рванула воз, — тяжко ухнули пустые бочки, лось метнулся прочь, оставляя на пыльном асфальте влажную зубчатую строчку.

Мы едва не настигли его возле лошади, но сейчас он вновь оказался намного впереди нас. Озираясь по сторонам, лось стоял у решетки, отделяющей улицу от глубокой балки, по дну которой среди камней, мусора и грязных водорослей тащила свои мутные воды Яуза. Мы боялись, что лось перепрыгнет через решетку и уйдет. Но теперь в потеху включилось много народа. Камень, пущенный чьей-то меткой рукой из глубины балки, оторвал лося от решетки, а тяжелый портфель, угодивший ему в бок, погнал прямо на нас.

Он мчался, кидая с губ пену, огромный, грузный, разъяренный, и мы в испуге шарахнулись в сторону.

И сразу на нас обрушился новый смерч в лице белобрысого парня в голубой, не заправленной в штаны рубахе и тапках на босу ногу. Он ударил по затылку Ладейникова, вывернул кисть Агафонову, заставив его уронить на землю камень, выхватил у меня палку и переломил о колено.

— Живодеры! — ругался парень.

— Ты чего дерешься? — запальчиво вскинулся Агафонов, наш школьный силач.

— Еще не так тресну! — пообещал белобрысый. — Животное мучать? — И, заметив у нас на рубашках пионерские значки, добавил: — Пионеры юные, головы чугунные!..

Мы молчали, бесцельный азарт погони сменился стыдом.

— И взрослые туда же! — презрительно оглянулся белобрысый на других преследователей, которые как раз поравнялись с нами. — Стой, дьяволы! — гаркнул он. — Стой, не то ноги перебью!

Этот парень был властным и находчивым человеком. В одну минуту он превратил толпу бессмысленно возбужденных людей в отряд загонщиков и ловцов. Часть отряда должна была преграждать лосю прорыв в город, другая — гнать его в сторону леса.

Но лось никак не хотел признать наших добрых намерений. Он яростно сопротивлялся всем попыткам вернуть ему свободу. Только мы направим его на верный путь, вдруг сумасшедший скачок в сторону, взлет над плетнем, еще прыжок, и уже по соседней улице он мчится прочь от воли и леса, в городскую гущу. Какими неуклюжими, вялыми, бессильными казались мы, городские люди, рядом с этим чужаком, пришельцем из другого мира!

Верно, жёсток был его копытцам булыжник переулков и дворов, страшен вид неведомых преград: заборов, стен, ворот, каменных тумб, фонарей, невыносим для нежного, тонкого слуха человеческий ор, трамвайный звон, автомобильный лай, скрежет и грохот движущегося железа, — но он с неистовым изяществом проносил свое большое незащищенное тело среди всех опасностей, безошибочно находил просвет, чтобы промелькнуть в нем темной молнией. Не знаю, сколько времени длилась погоня. Мы с Агафоновым совсем сорвались с голоса, из-под замусоленных пальцев Ладейникова выходил не свист, какой-то жалкий писк, часть доброхотов дезертировала, а лось снова, в который раз, оставил нас в дураках. Он стоял близ маленького домика, под кустом сирени, и ветви оглаживали взгорбок на его шее.

— Так не пойдет! — отдуваясь, сказал белобрысый. — Надо его поймать, связать и отвезти за город.

Он поискал кого-то глазами.

— Серенька, сбегай за веревкой, — приказал он коротенькому пареньку в большой кепке со сломанным козырьком.

Серенька метнулся в ближайший палисадник, и сушившееся на веревке белье шлепнулось на землю, вслед затем в руках белобрысого оказалась длинная бечева. Он ловко запетлил конец, свернул бечеву кольцами и повесил на руку.

— Гоните его вон в тот проулок!

Снова свист, крики, вопли, снова сумасшедший бег. Вместе с лосем, слыша его хвойный запах и сиплое дыхание, я влетел в проулок. Белобрысый был начеку! Аркан просвистел в воздухе, и хотя петля лишь скользнула по шее лося, он закинул голову, будто впрямь ощутил на горле захлестку, колени его подломились, и он рухнул на землю, перекувырнулся через голову и замер. В одно мгновение мы были рядом. В большом, круглом, сумеречном зрачке лося я увидел отраженный мир: небо, дома, верхушки деревьев и свое, искаженное выпуклостью глаза, одутловато-овальное лицо, и вдруг отражение померкло, будто задернулось пыльной пленкой.

— Держи! Не пускай! — кричал белобрысый.

Челюсти лося клацнули, оскалив пасть желтыми резцами, наружу, вывалился кожаный, сухой язык. И сразу на этот язык села изумрудная муха.

Подбежал белобрысый парень с розово-взмякшим от бега и волнения лицом.

— Чего это с ним? — проговорил он растерянно, нагнулся, тронул рукой морду лося, выпрямился и будто еще не веря: — Никак, сдох?..

Никто не отозвался. Толпа вокруг павшего лося стремительно росла. Затем вперед протиснулся седоватый человек в пальто с бархатным воротником и фетровой шляпе с загнутыми полями.

— Бедный лосенок, — негромко сказал человек.

— Нешто это лосенок? — усмешливо-сожалеюще проговорил кто-то из толпы. — Цельный лосище!

— Нет, лосенок, годовик…

И верно, сейчас, распростертый на мостовой, лось вовсе не казался таким громадным — просто большой теленок.

— Отчего же это он… а? — жалобно спросил белобрысый.

— Не выдержал преследования.

— Да мы его не преследовали! Хотели на волю выгнать, в лес.

— Молодые лоси не выносят насилия, — своим негромким, отчетливым голосом сказал человек. — Их нельзя принуждать даже к воле. Лося надо оставить в покое. Вечером, когда стихнут шум и движение, он сам найдет дорогу к лесу.

— Значит, это мы его убили? — шепнул я Ладейникову.

— Сам виноват, нечего было из лесу убегать, — угрюмо пробормотал Ладейников.

Человек повернулся к нам.

— Разрешите вам объяснить, — сказал он так вежливо и серьезно, словно обращался к взрослым. — Весной лосихи телятся. Они покидают своих годовалых лосят до осени, а сами скрываются в глухой чаще. Брошенные лосята ведут себя, как дети, потерявшие в толпе мать, разве только не плачут. Они блуждают по лесу, заходят невесть куда и… — он бросил взгляд на мертвого лосенка, — зачастую гибнут. — Затем другим, деловым голосом он сказал белобрысому парню: — Постойте тут, я позвоню, чтобы его забрали…