Страница 70 из 87
— О бедная женщина, — проговорил взволнованный священник.
Он не знал, что сказать. Он был потрясен этой трогательной верой. Он пробормотал жалкие слова утешения:
— Дочь моя, это страшное несчастье для вашего сына и для вас. Господь послал вам тяжелое испытание. Но кто знает, не хранит ли он самые большие благодеяния для того, кого так жестоко поразил? Я обещаю вам молиться за вашего сына, но — увы! — я не обладаю чудодейственной силой. Я всего лишь простой смертный, как и вы…
— Я на коленях умоляю вас, господин аббат. Я уверена, что, если вы по-настоящему захотите, бог услышит вас. Мне сказали, что вы обратили в веру многих неверующих ученых, потому что вы знаете слова, которые трогают душу. Я чувствую, что вы можете сделать чудо. Те, кто вылечивал калек, не знали сначала, что это в их власти: вы это сами сказали, господин аббат.
Он заставил ее встать. Он не знал, что ей ответить. Обычно так легко находивший слова, священник упрекал теперь себя за недостаток доводов. Он мучительно вопрошал свой разум.
«В самом деле, — думал он, — божьи избранники не подозревали о своем даре до тех пор, пока он не открывался в них. Имею ли я право не попытаться?.. Но как можно так думать! Я говорю вздор… И такой безнадежный случай! Фэвр утверждает, что нет никакой надежды на выздоровление… С другой стороны, как можно оттолкнуть ее просьбу? Как могу я, ничего не попытавшись, обескуражить эту веру, столь наивную и возвышенную, я, призывавший верить в бесконечное милосердие? Она обвинит меня в лицемерии и навсегда отвернется от религии и ее служителей».
Наконец он принял решение.
— Дочь моя, — сказал он, — я буду молить господа смилостивиться над несчастьем вашего сына, но при одном условии. Я не могу скрывать от вас, что чудо — явление чрезвычайно редкое. Вероятность его свершения ничтожна…
Его речь еще носила отпечаток той изощренности и тонкости языка, какой отличалась его проповедь. Он клял себя за то, что не мог найти в этот момент более простых слов.
— Бог допустил, чтобы ваш сын ослеп. Как во всех его действиях, здесь есть причина, которой нам не постичь. Я попрошу его вернуть ему зрение, но вы должны обещать мне, что, если он не внемлет моей мольбе — а это, увы, вполне вероятно ввиду моей недостойности, — вы должны обещать мне не предаваться отчаянию и не таить в сердце никакой обиды. Пути господа неисповедимы, и не нам, смертным, судить его.
Женщина поблагодарила его и пообещала. Ей было ясно одно — он согласился, и она стала настаивать с внезапной страстностью:
— Сейчас же, господин аббат, нужно молиться сейчас же. И в церкви, у подножия алтаря. Я уверена, что так будет лучше.
Она преобразилась. Вера придала ей такую властность, перед которой священник чувствовал себя беспомощным. Она подавляла его; он согласился и тут же раскаялся, охваченный стыдом, словно принимал участие в какой-то преступной комедии. Но женщина уже взяла сына за руку и тащила его. Тот подчинялся как автомат.
Она заставила его опуститься на колени перед алтарем, отошла на несколько шагов и стала неподвижно, молитвенно сложив руки. Аббат Монтуар почувствовал, как его душа разрывается от горечи сострадания и сомнений.
«Несчастная! — думал он. — Какой жестокий обман, какое ужасное разочарование ожидают ее! Бог мне судья! Он один скажет, грех ли я совершаю или благодеяние».
Он тоже стал на колени, закрыл лицо руками, попросил еще раз господа простить его за эту дерзость и начал тихо молиться:
— Ты, кому ни одно существо не безразлично. Ты, для которого нет ничего невозможного. Ты, который можешь воскресить мертвого и лишить жизни живого, смилуйся над несчастным. Я едва осмеливаюсь просить тебя на коленях: вылечи этого калеку. Я знаю, что недостоин просить об этой милости, но молю тебя, если ты хочешь, прояви всемогущество и милосердие.
Он долго стоял на коленях, но его губы без конца повторяли одни и те же слова. Слепой, находившийся рядом, не сделал ни одного движения. Позади женщина не спускала с них мучительно-тревожного взгляда. Наконец священник скорбно, с тяжелым чувством поднялся. Женщина не двигалась. Она ожидала от него чего-то еще.
— Нужно, — сказала она, дрожа, — чтобы вы дотронулись до его век и громко что-нибудь сказали, обращаясь к нему, как это делал Христос.
Аббат Монтуар почувствовал, что слабеет. Волна отчаяния захлестнула его: он проклинал себя за то, что должен был еще раз уступить ей. Он не мог уже отступать. У него больше не было для этого ни сил, ни мужества. Он изопьет эту чашу до дна. Он доведет свою молитву до святотатства. Еще раз обвинив себя в крайней самонадеянности, он возложил руки на неподвижные веки.
— Господь, я прошу тебя как о необычайной милости: вылечи этого несчастного.
И он громко сказал слепому:
— Прозри!
Его душу терзали угрызения совести. Его скорбь превзошла человеческую. Он отвернулся, чтобы скрыть рыдания.
И тут внезапно в глазах калеки вспыхнул огонь. Пламя жизни преобразило вдруг его одеревенелое лицо. Он поднес к нему руки, затем опустил их, громко крикнув:
— Свет!
Потом он медленно направился к свечам, которые слабо освещали внутренность церкви.
Если бы молния поразила аббата Монтуара, он не был бы в столь глубоком оцепенении. Он стоял окаменев, не в состоянии ни говорить, ни дышать, ни чувствовать. Женщина, мертвенно-бледная, дрожала, держась за стол причастия. Она издала стон, когда сын повернулся и зашагал к ней. Вместе со зрением к нему вернулся и рассудок. У нее хватило, наконец, сил протянуть к нему руки, и они обнялись, рыдая.
— Я это знала, — бормотала она, — я знала, что бог вас услышит, господин аббат, будьте благословенны среди самых великих святых!.. Какое счастье! Я поставлю свечи… Я буду ходить на все мессы, я совершу паломничество… Ты видишь, Жан, ты видишь! Благодари, о, благодари же господина аббата, которому ты обязан этим чудом! Как сможем мы доказать нашу признательность?.. Вот все деньги для ваших бедных. Я дам вам еще…
От радости она словно потеряла голову. Аббат Монтуар еле слышно произнес:
— Это не меня надо благодарить, а Его. Лишь Он все может.
— Господи! Неблагодарная, я еще не стала перед Ним на колени!
Она пала ниц у алтаря, касаясь лбом пола.
— Да, на колени, — снова проговорил священник с отсутствующим видом.
Казалось, он не вполне пришел в себя. Он созерцал ее, распростертую на полу, так, словно не имел никакого отношения к происходящему.
— На колени, — повторил он без всякой интонации.
Затем, придя в себя:
— Мы тоже, сын мой, станем на колени и возблагодарим господа за эту необычайную милость.
Они оставались на холодном мраморе в течение долгих минут. Мать и сын страстно молились. Священник пытался отогнать одолевавшие его противоречивые чувства, чтобы оставалось место лишь для чувства благодарности. Ему было мучительно трудно сосредоточиться даже для простой благодарственной молитвы. Наконец он встал. Женщина последовала его примеру. Ее сын смотрел вокруг, ослепленный светом. Мать, казалось, немного успокоилась. Они молчали минуту, затем аббат Монтуар спросил с тревогой:
— А вы уверены, что до этого он не видел?
— Уверена ли я! Я достаточно много плакала и проклинала наше несчастье. Я сходила с ума от него! Я не сказала вам, господин аббат, но я была готова обратиться к дьяволу. Я ходила к знахарям. Я не могу передать вам, чего я только не испробовала… Какой же глупой я была, что не доверилась Ему, Ему, который может все, как вы это говорили на кафедре, господин аббат!
— Да, все, абсолютно все, как я говорил это на кафедре, — повторил он машинально. — Но скажите мне точно: что говорил доктор Фэвр?
— Теперь я могу вам признаться. У него не было никакой надежды. Он дал мне это понять не сразу, потому что он добрый человек. Я не помню его объяснений. Он говорил про сожженные ткани, про… о! все это кончено теперь. Он будет очень удивлен, когда увидит моего сына. Это вы оказались правы, господин аббат, вы, а не врачи. Я еще помню ваши слова. Вы говорили, ученые не могут сегодня больше утверждать, что чудо невозможно.