Страница 94 из 110
Головорез, писать не умеет, а выражается, как заправский придворный, подумал Петр.
Потом Барберини рассказал, как после отъезда Петра и капитана из Перуджи друзья Барберини, без лишних слов и размышлений, решили улизнуть от подесты, потому что им уже опротивело жить под властью этого негодяя, и пустились в путь за Его Высочеством герцогом Страмбы: Его Высочество, мол, на всех нас произвел сильное впечатление, когда под самым носом у подесты спалил список с нашими именами, хоть мы и знали, что, есть список или нет, подеста без труда допытается, кто завербовался, и начнет за это карать, штрафовать и преследовать. Ну вот все незаметно и скрылись из города, как только это стало возможным, а его, Барберини, выслали вперед, чтобы он задержал Петра и капитана, потому что у большинства нет лошадей, а у него, Барберини, кобыла резвая, будто даже арабских кровей. Уже смеркалось, и Барберини предположил, что застанет Его Высочество и капитана в Скритте, где они, по всей вероятности, остановятся переночевать в тамошнем трактире, и действительно, он их там застал, но, maledetto[160], в каком положении! Капитан сражался с четырьмя солдатами, собственно, с двумя, потому что двух он уже уложил, но из левого плеча у него струилась кровь, и он выбивался из последних сил; Его Высочество лежал на земле, раненный в голову.
— Не раненый, — поправил фельдшер. — Пуля только царапнула его, но было довольно и этого.
— Словом, с окровавленной головой и оторванными пальцами, — сказал Барберини.
— Только с одним оторванным пальцем, — уточнил фельдшер, — другой мне удалось спасти. Может, палец не будет так подвижен, как раньше, но господин — не арфист и не играет на свирели.
— Ну, так я обнажил меч, — продолжал Барберини, — но прежде одного из солдат проколол сзади копьем, а потом…
— У меня оторван палец на левой руке? — прервал его Петр, у которого промелькнула в голове тревожная мысль, — какой это палец?
Перевязанная рука казалась Петру сгустком боли, так что он не мог бы сказать, что там осталось и чего уже нет.
— Вот этот, — сказал фельдшер, — безымянный.
— Целиком или только часть?
— К сожалению, целиком, — сказал фельдшер, — начисто, до самого основания. Петр выскочил из постели.
— Где этот палец, куда он делся?
— Лежите, вы еще слабы, как муха, — сказал фельдшер и уложил его обратно в постель. — С этим пальцем, если бы он и нашелся, ничего нельзя сделать, никакая сила на свете не сможет уже приживить его к руке.
— Почему, Ваше Высочество, для вас так важен этот палец, да еще на левой руке? — спросил Барберини, удивленный слабоволием Петра.
— Мне важен не палец, — воскликнул Петр, — а перстень, который на этом пальце был!
— Тут, к сожалению, я ничем не могу помочь, — сказал фельдшер сдержанно, — перстень драгоценный?
— Это память о моем отце, — взволнованно бормотал Петр. — Алессандро, прошу вас, ради бога, переверните здесь все вверх дном, только отыщите мне этот перстень. В нем волшебная сила, которой владею только я, а без нее мы все пропадем! Это обыкновенное кольцо, с изображением змеи. Пятьсот цехинов будет премия тому, кто найдет этот перстень!
— Попробую, — сказал Барберини и ушел, сильно сомневаясь в здравом рассудке Его Высочества.
После этого Петр, невзирая на протесты фельдшера, все время вылезал из постели, со стоном бродил по комнате, и проклинал, и молился на языке, фельдшеру незнакомом, потому что, находясь в таком горе, Петр перешел на свой родной язык, и вздыхал, и скрипел зубами в горячке от высокой температуры; на бинте, которым была обвязана его голова, проступили свежие пятна крови.
Фельдшер рассвирепел:
— Я ни за что не ручаюсь! Сколько живу, никогда не видел такого взбалмошного, упрямого и безмозглого пациента! Я сижу над ним два дня и две ночи и ухаживаю, как за малым ребенком, оказывается, все это пустяки, ему только вынь да положь перстенек! Память о папеньке! Ложитесь сейчас же, или я все брошу и уйду.
Но пациент не слушался, и дело еще ухудшилось, когда в халате, одолженном ему хозяином, пришел капитан д'Оберэ, до сих пор спавший в соседней комнате, где он приходил в себя после своего ранения, а узнав о случившемся, начал причитать вместе с Петром.
— Это значит, что мы foutus, completement foutus[161], вылетели в трубу и сидим голой задницей на раскаленной плите! — кричал он. — Ведь этим парням я уже выплатил больше чем шестьсот цехинов жалованья, а если еще прибавить к этому истраченное по дороге из Рима, станет ясно, что все кончено и мы сидим на мели!
— Вижу, — сказал Петр, — но посоветуйте лучше, что теперь делать.
— Молиться, — сказал капитан д'Оберэ. — Ничего другого нам не остается, только молиться. Но очень сомневаюсь, что Бог поможет таким chenapans[162], как мы с вами, таким выродкам без крыши над головой, без отчего дома, без денег, с расшатанным здоровьем, на хромой лошади, без службы, в тряпье вместо платья, да еще перед схваткой с богатым и могущественным противником, который подослал к нам убийц. На этом проклятом свете у нас остаются только две возможности.
— Что это за возможности? — спросил Петр.
— Тюрьма или виселица, — ответил капитан, — как ни крути, иного выхода я не вижу.
Фельдшер слушал их с нескрываемым интересом и наконец проговорил:
— Я полагал, что господа — люди влиятельные и богатые.
Вместо ответа оба приятеля разразились истеричным смехом, полным отчаяния. Кровавое пятно на повязке Петра все разрасталось.
Фельдшер, разобиженный и оскорбленный, начал собирать свои инструменты, разложенные на столе: тазик, ланцеты, клещи, щипчики и пинцеты, банки и бутылочки с лечебными экстрактами и эссенциями, растительным маслом, мази, бинты, порошки и пилюли — и укладывать их в сумку.
— С вас двадцать скудо за лечение, — заявил он холодно.
Петр и капитан дьявольски расхохотались.
— Двадцать скудо, а сколько это цехинов? — спросил Петр. — Потому что у нас скудо нет, зато цехинов полно.
Капитан, содрогаясь от смеха, смахивающего на стенания, потянулся к сморщенному мешочку, который еще несколько дней назад, когда они выезжали из Рима, был умилительно пухленький от наполнявших его двенадцати сотен цехинов, и вынул оттуда горсточку золотых монет. Фельдшер, приняв их без единого слова благодарности, тут же исчез. Вскоре к ним прибежал разъяренный трактирщик, он был встревожен известием о поведении господ, о чем ему рассказал фельдшер, и настойчиво требовал оплатить счет, который, мол, перерос все терпимые пределы, так как солдаты, размещенные в риге и на чердаке, жрут и хлещут вино так, словно они три месяца голодали. Он требовал сто восемьдесят цехинов, справедливо полагая, что господа станут торговаться, а те действительно так и поступили, бранясь при этом между собой; трактирщик становился все злее и злее и начал грозить, что пошлет за стражниками, чтобы всю их жалкую преступную шайку, а главное — этих продувных господ, арестовать, но в этот момент в комнату ворвался Барберини, веселый и улыбающийся, а за ним следом вошел миловидный опрятный юноша лет шестнадцати, один из храбрецов, завербованных в Перудже, в городе превосходных и храбрых солдат.
— Высочество, ваш перстенек нашелся, — заявил Барберини. — Он был у Акилле.
— Прошу Ваше Высочество принять самые искренние мои извинения, — произнес Акилле, — я нашел его в навозе вместе с пальцем, а так как не знал, что это может быть палец Вашего Высочества, то снял кольцо с того пальца и надел себе. Но теперь, услышав от Алессандро, что Ваше Высочество разыскивают этот перстенек, мигом примчался, чтобы с надлежащими извинениями вернуть его Вашему Высочеству.
Петр какое-то время стоял молча, с трудом переводя дыхание, пока не справился с тем безмерным облегчением, которое охватило его.
160
Вот проклятие (ит.).
161
Погибли, совсем погибли (фр.).
162
Негодяям (фр.).