У королев не бывает ног

На все эти тревожные вопросы ему суждено было получить немедленный ответ; и когда он услышал этот ответ, его будто окатили ушатом ледяной воды.

СНОВА BIANCA МАТТА

Молодой офицер, сообщив о приходе Петра, ввел его в просторную комнату со сводчатым потолком, подобную тюремной камере, пустую, безо всяких украшений, где только пол был выложен большими плитами шлифованного белого мрамора. В комнате сидели Его Преосвященство, кардинал Тиначчо, и Ее Высочество, герцогиня Страмбская, занятая вышиванием какого-то очень мелкого рисунка по тонкому холсту, натянутому на деревянные пяльцы. Бьянка, грызя сладости, опиралась о ее кресло, привалившись к нему, словно скучающий без дела ребенок.

— Он дрался, — отметила идиотка, когда Петр уверенным pas du courtisan приблизился к ним и отвесил соответствующий поклон.

— Для меня большая честь быть готовым служить Вашему Высочеству и Вашему Преосвященству.

— Приятно слышать, — произнесла герцогиня, не откладывая вышиванья. — И тем не менее ваше присутствие в этом городе удивляет меня, синьор да Кукан. В письме, полученном мною вчера от моего супруга, он, между прочим, сообщает также и о том, что обстановка в Страмбе ему представляется очень напряженной и что ваше присутствие он считает там крайне необходимым. А сегодня вы здесь, да еще в обществе начальника страмбского гарнизона, капитана д'Оберэ. Надеюсь, я получу на сей счет удовлетворительное объяснение?

Выходит, она знает о письме герцога и все же относится ко мне неприязненно, отметил Петр. Это скверно.

И Бьянка, словно подтверждая правильность подобного наблюдения, проговорила:

— Держись, она навострена на тебя, как меч. Что это у тебя на руке?

— Тише, Бьянка, не перебивай, — молвила герцогиня и легонько потрепала идиотку по коротенькой толстенькой ручке. — Итак, синьор Кукан? Я слушаю.

Петр с хмурым выражением на обезображенном лице наклонил голову.

— Увы, смысл слова «удовлетворительное», которое употребили вы, Ваше Высочество, — произнес он, — находится в непримиримом противоречии с содержанием сообщения, которое я обязан сделать Вашему Высочеству.

— Избавьте меня, пожалуйста, от своего красноречия, — сказала герцогиня, откладывая вышивание. — Я хочу знать, почему вы здесь и что произошло в Страмбе.

Бьянка подползла к Петру на коленях и, жарко дыша ему на руку ртом, измазанным сладостями, с любопытством разглядывала эмблему алхимиков — змею, кусающую свой собственный хвост, — что украшала перстень-печатку, которую Петр носил на память о своем несчастном отце.

— Дай поиграть, — сказала идиотка. — Я люблю змей.

Петр не выразил желания исполнить ее каприз, и тогда она заверещала:

— А я хочу! Хочу!

— Разве вы не слышали, синьор Кукан? Вы должны отдать ей этот перстень, — приказала герцогиня.

Петр, с неудовольствием и в полной растерянности, снял кольцо с пальца и подал его Бьянке. Уродка тут же успокоилась и, сидя на земле, принялась облизывать изображение змейки.

— Так как же, синьор Кукан? — повторила герцогиня. — Я все еще жду ответа на свой ясный и вполне вразумительный вопрос.

— Полагая, что Ваше Высочество в Риме, я спешил к вам, чтоб сообщить о трагедии, разыгравшейся в Страмбе, к выразить свое глубокое и искреннее соболезнование. Его Высочество герцог совершенно справедливо оценили ситуацию в Страмбе как крайне напряженную, ибо прекрасно чувствовали, что граф Гамбарини строит против него козни, однако Его Высочество не могли предвидеть, насколько близок решающий удар, который Гамбарини ему готовит. Его Высочество герцог были умерщвлены вечером того же дня, когда делились со мной своими опасеньями о ситуации, сложившейся в Страмбе, и Гамбарини вместе с приспешниками, несомненно, в соответствии с заранее разработанными планами, совершил насильственный переворот.

Тут герцогиня резко поднялась, посиневшие уста ее задрожали, но не от плача, не от сожаления, а от гнева.

— И вы, синьор Кукан, вы, на кого герцог так безрассудно полагался, считая, что вы станете его помощником и охранителем, вы не только не смогли помешать этому преступлению, но, после того, как оно совершилось, не нашли ничего лучшего, как улизнуть? Это — обман доверия, нерадивость и трусость.

Петр остался сдержан и невозмутим.

— Это обвинение несправедливо, — заметил он. — Я не покинул поле боя, но бежал из поверженного города. Страмба пала не в результате военных действий, но в результате измены.

— Я хочу знать, что и как там произошло! — вскричала герцогиня.

— Что это ты, сударынька, кричишь, режут тебя, что ли? — произнесла Бьянка с полным ртом, обсасывая перстень. — Все там будем.

— Я хочу знать все, — уже спокойнее проговорила герцогиня, словно приняв близко к сердцу замечание компаньонки, и опустилась в кресло. — Все. До малейших подробностей.

Петр исполнил ее просьбу как можно лучше и как считал для себя наиболее полезным. Хотя он и не сомневался в том, что герцогине кое-что известно из предсмертного письма герцога, он начал с подробного рассказа о ходе полученной им аудиенции, слово в слово повторил лестные сентенции правителя на свой счет, что он, герцог, считает его, Петра, наиболее способным из всех, человеком, который сумеет вывести Страмбу из состояния смятения и хаоса, угрожающих ей, что он присваивает ему звание генерала и титул маркграфа, дабы устранить препятствия для заключения брака с его дочерью, принцессой Изоттой. Герцогиня слушала молча, на лице ее ничего не отражалось, ни малейшим движением не выдала она своих мыслей, но тут ровный и четкий рассказ Петра прервала Бьянка, негодующе воскликнув:

— Ой, фу, фу! Яд, там яд!

Оказалось, что, пока Петр вел свой рассказ, идиотка перестала облизывать перстень и попыталась его вскрыть, что ей в конце концов удалось, и из полости перстенька на белый мраморный пол просыпалась толика красного, цвета рубина, порошка, напоминавшего раздробленное пекло.

— Яд, — повторила Бьянка. — Там насыпан яд.

Герцогиня, неприятно задетая этой помехой, резко поднялась, вырвала у Бьянки перстень и вернула его Петру.

— Что это вы носите в перстне? — спросила она с отвращением. — Это на самом деле яд?

— Не знаю, Ваше Высочество, — ответил Петр и, закрыв обслюнявленный идиоткой перстень, снова надел его на палец. — Это перстень моего отца, не исключено, что он хранил в нем яд.

Герцогиня тряхнула колокольцем и послала за служанкой, чтобы та замела подозрительный порошок, который на белоснежном мраморном полу выглядел пятнышком крови, и бросила в печь. Только после этого Петр смог продолжить свое повествование и от аудиенции у герцога перешел к посещению Джованни Гамбарини, поведал о стычке с его лакеем, побеге из темницы и из города и о встрече с капитаном д'Оберэ.

Он окончил свой рассказ, но герцогиня молчала. Вместо нее заговорил Его Преосвященство, который до тех пор тихо сидел у окна. Кардинал выглядел, как и положено кардиналу, — он был высок, худ, с аскетическим лицом, изможденным постом и неусыпным бдением, с тонким длинным носом, напоминавшим о его кровном родстве с герцогом Танкредом. Узкая полоска строго поджатых губ с опущенными уголками терялась в густой седоватой бороде и усах, коротких, но пышных, роскошной дугой выдававшихся вперед, что усиливало производимое кардиналом впечатление мрачной энергии и упорства. На голове он носил красный берет, и его жесткие, твердые, высоко загнутые складки напоминали рога Микеланджелова «Моисея». На берете не было ничего, что указывало бы на сан его обладателя; кардинал был одет в мирское дорожное платье серого сукна.

— Позвольте мне несколько слов, ma chere cousine[109], — молвил он, обратив к герцогине свои черные, молодо блестевшие глаза. — Я понимаю, чем вызваны те горькие обвинения, которые вы бросили в лицо этому юному, подающему надежды человеку, слова, рожденные огорчением и гневом, но понимание еще не означает согласия; напротив, я позволю себе напомнить вам, что сожаление и гнев — крайне скверные советчики и тем более негодные судьи. Я внимательно выслушал известия, переданные нам господином Куканом, я верю в их правдивость и нахожу, что его вины тут нет. Что же касается самого заговора, то у него не было ни сил, ни возможности помешать свершению наихудшего. Ни один из друзей Цезаря не был в состоянии предотвратить его убийство. Филипп Македонский был поражен Павзанием, когда направлялся в храм вместе с сыном и зятем в окружении тысячи вооруженных воинов. Испанского короля Фердинанда заколол ударом в шею неизвестный бедняк из толпы. Случайность, несколько лет назад сохранившая жизнь моему кузену Танкреду, не могла еще раз повториться и, как видно, не повторилась. Это горько сознавать, но это свершилось по воле Божьей. Что до побега, то следует припомнить, что и короли бежали после проигранных сражений. Слова Ричарда Третьего, воскликнувшего у Босворта: «Полцарства за коня!» — недвусмысленно выражают страстное желание и намерение этого короля вскочить на лошадь и спастись бегством; и если бы он получил коня — так же, впрочем, как если бы и не получил, — история Англии сегодня выглядела бы совершенно иначе. Господин Пьетро Кукан да Кукан бежал из Страмбы и торопился встретиться с нами, чтоб известить о случившемся, не сделай он этого, мы бы продолжали свой путь, и не исключено, что оказались бы в затруднительном положении; теперь же, когда нас предупредили, мы немедленно вернемся в Рим и совершим все необходимое, чтобы разобраться в новой ситуации и воспротивиться последствиям, для нас неблагоприятным. И в этом смысле именно вас, господин Кукан, мы обязаны благодарить, и я, как единственный из оставшихся в живых старых представителей рода д'Альбула, выражаю вам свою полную признательность за все, что вы сделали для пользы города и государства Страмбы, и даю вам свое благословение на ваши дальнейшие жизненно важные шаги.

109

Моя дорогая кузина (фр.).