Страница 4 из 110
Книга Неффа рассчитана одновременно на разные уровни читательского восприятия. Прежде всего это, конечно же, занимательный приключенческий роман, заключающий в себе познавательный материал, который дает богатую историческую информацию, пусть и «сдвинутую» по законам его специфического жанра. Но в книге есть и более глубокий историко-философский пласт. Неудача Петра в качестве правителя Страмбы выявляет неумолимость объективных исторических законов, которые невозможно изменить волевым усилием даже самого мудрого человека.
Продолжение похождений Петра Куканя В. Нефф описал в романе «Перстень Борджа» (1975). Расширяется география странствий героя: по воле автора Петр попадает ко двору турецкого султана, где вновь проходит путь от самого последнего раба, отлавливающего крыс и прочую нечисть в подземельях сераля, до первого советника правителя Османской империи. Затем Петр оказывается во Франции, где славные мушкетеры капитана де Тревиля сначала доставляют его в Бастилию, а потом сами же устраивают ему побег. Сын пражского алхимика мечтает объединить Италию, объединить Европу, хотя бы припугнув ее новым турецким нашествием. Но мир-то остался прежним! Строит козни Джованни, строит козни герцогиня, вероломствует римский папа, люди думают о своей ближайшей выгоде, а не об общем деле. И Петр добивается лишь того, что вдохновленный его мужеством малолетний Людовик XIII воцаряется на троне, столкнув свою мать-регентшу, а в Османской империи власть забирает в свои руки младший брат султана Мустафа, который и не помышляет враждовать с владыкой Ватикана. Так началась, полагает автор, «увертюра Тридцатилетней войны».
Во втором романе трилогии стихия вымысла, пародии, антистилизация языка расцветают еще пышнее, чем в первом. Вот как говорит герцогиня Диана о певице Олимпии и графе ди Монте Кьяра (он же Кукань): «… эта пискля Олимпия была для него только предлогом завязать с нами отношения, и нам не следует отбивать его мяч на аут». Перстень Борджа «имеет ценность сувенира». Молодой воин назван «смущенным янычарским Тарзаном», а повеса Марио Пакионе — «плейбоем». Петр получает звание «мусульманина honoris causa», речь идет о «генералиссимусе янычар» и т. п. Возрастает комизм положений, анахронизм характеров, языковой комизм. Но за всей этой бутафорией по-прежнему прослеживается серьезная концепция автора, его намерение извлечь из исторического прошлого уроки для современности. В условной фабуле романа Нефф сумел подчеркнуть гибельность для Европы раскола населяющих ее народов.
Трилогию Неффа завершает роман «Прекрасная чародейка», увидевший свет в 1979 году. Проблема войны здесь выходит на самый первый план хотя бы уже потому, что его действие разворачивается во время Тридцатилетней войны.
Все могло быть иначе, все могло быть иначе, уверяет нас автор, если бы в том злосчастном году 1617 доблестный и справедливый Петр Кукань из Кукани оказался бы на том единственном месте, на котором ему надлежало быть, — в его родном городе Праге: «Находись Петр в Праге, его проницательности и ораторскому искусству наверняка удалось бы предотвратить страшнейшую ошибку, когда-либо совершенную в истории Чехии, да и всей Европы. Ошибка эта заключалась в том, что чешские протестантские сословия в непостижимой слепоте избрали чешским королем ничтожного католического князька, мелкого штирийского эрцгерцога Фердинанда из династии Габсбургов, коварного негодяя…»
Но Петр не мог оказаться в Праге: помыкавшись по морю между Турцией, где султан Мустафа назначил огромное вознаграждение за его голову, и Европой, где его ждала смертная кара за убийство подлого кардинала Гамбарини, он стал узником мрачного тюремного замка на острове Иф, того самого, где два века спустя будет заточен славный герой Дюма Эдмон Дантес, впоследствии — граф Монте-Кристо. На землю своей родины Петр пробрался тогда, когда там уже полыхала война.
Тридцатилетняя война (1618 — 1648) так или иначе вовлекла в свой водоворот почти все государства тогдашней Европы, и множество сражений пришлось на территорию Чехии. Из Чехии родом был знаменитый полководец той войны Альбрехт Вацлав Вальдштейн, называемый также Валленштейном. Петр Кукань вступает в затяжное противоборство с Валленштейном, из которого, конечно же, наш рыцарь выходит победителем: благодаря своему хитроумию и смелости он переигрывает воеводу и убивает его. Правда, по утверждению рассказчика, этим карьера Валленштейна не заканчивается, ибо у него был двойник Михль, который и подменил его на последнем году его существования в истории. Поскольку Михль только внешне походил на полководца, не обладая ни его умом, ни стратегическим талантом, ни знанием чешского языка, ни умением ставить витиеватую подпись, то этим, как нас уверяет автор, и объясняется явный упадок Валленштейна в конце его жизни. Судить же самозванца не решились потому, что боялись опозориться перед всем миром, «и император, никогда не отличавшийся элегантностью и оригинальностью мышления, приказал ликвидировать двойника с помощью наемных убийц».
Петр близок к полной победе — он едет в свою Страмбу, чтобы там жениться на прелестной саксонской принцессе Эльзе и затем занять чешский трон, но удар кинжала Либуши, вырванной им из рук палачей, разрушает этот план…
И в третьем романе действуют герои вымышленные, реальные исторические лица и популярные литературные персонажи. Совершенно свободно трактуя события, автор предлагает свою авантюрную версию Тридцатилетней войны, свою «разгадку» фигуры Валленштейна, многократно привлекавшей к себе писателей и драматургов. Мы уже упоминали о героях Дюма. А чародейка Либуша носит прозвище Кураж, что сразу вызывает в памяти образ из пьесы Б. Брехта.
Трилогия Неффа создавалась в годы, когда в исторической романистике резко возросла роль документа. Прямое включение подлинных документов эпохи в текст художественных произведений характерно для исторического жанра во многих европейских литературах, в том числе советской. В чешской литературе показательны, например, романы М.-В. Кратохвила (1904—1988) из эпохи первой мировой войны «Европа кружилась в вальсе» (1974) и «Европа в окопах» (1977), в которые введены целые подборки исторических документов. В его же «Жизни Яна Амоса» (1976) широко представлены обширные цитаты из сочинений великого чешского педагога и писателя Яна Амоса Коменского, его стихотворения, письма и т. п.
Пристрастию к документалистике Нефф противопоставляет размах фантазии, буйство красочного вымысла. В известной мере он пародирует документализм, но в то же время готов иронизировать и над своей собственной художественной манерой, как, скажем, в начале последней главы первой части «Прекрасной чародейки»: «Наше долгое повествование, незаметно даже для автора, свернуло теперь из сфер вольного наслаждения почти сказочными событиями на строгую колею солидно документированной истории, и поэтому следует напомнить, что все еще не кончился тот самый тысяча шестьсот семнадцатый год, когда великая война между европейскими народами готова была вот-вот разразиться. Она еще не разразилась, и многое можно было еще спасти…»
Но, рассуждая далее, что только Петр Кукань мог бы это сделать, если был бы не во французской тюрьме, а в Праге, автор восклицает: «Но какой толк раздумывать о том, что было бы, если б случилось то, чего не случилось!»
И это уже не шутка, это серьезный вывод и убеждение писателя: историю не перепишешь, сколь бы небывалыми героями и событиями ее ни заполняла писательская фантазия, но историю надо понять, в том числе и с помощью художественного вымысла, чтобы сделать выводы для сегодняшнего дня.
Исторический роман всегда заключает в себе по меньшей мере два очень различающихся временных уровня. Он воссоздает историческое прошлое, когда происходит его действие, но вместе с тем и свидетельствует об эпохе, когда он был написан: о ее запросах, заботах и тревогах. Подчеркнем еще раз, что при всех анахронизмах и условностях в трилогии Неффа содержится достоверная историческая информация, соблюдается логика исторического развития: созданию романов предшествовала и его сопровождала серьезная работа с источниками и документами. Но романы писались в 70-е годы XX века, и именно это не только наложило отпечаток на их форму, но и предопределило их пафос.