Страница 30 из 84
Блаки чувствовал себя в коридоре, как в западне. Он уже навёл блеск на щит кэйвинга и повздыхал, что шлем тот унёс с собой. Потом вытянул ноги, как следует потянулся. Снизу доносился шум пирушки. За дверью было тихо — точнее, просто ничего не слышно. Блаки себе хорошо представлял, что там происходит. Он потянулся ещё раз и прикрыл глаза. Ему вспомнилась сероглазая девчонка, которая осталась в лагере за стеной. Захотелось её увидеть… сесть рядом… послушать, как она дышит… сказать ей что-нибудь, чтобы услышать её смех…
Постукиванье шагов заставило Блаки открыть глаза и вскочить. По коридору небыстро шли пятеро золотых латников. Увидев, что мальчишка встал, они остановились, и передний весело сказал на анласском — ломано, но понятно:
— Анлас… хороший… мальчик добрый…
— Добрый, — оборвал Блаки. — Вам что-то нужно?
— Хороший анлас, — повторил латник. Он уже опять шёл вперёд, и в его походке — и в походке двинувшихся следом — Блаки, уже видавшему виды, отчётливо читалась угроза.
"Ловушка," — стукнула кровь в виски. Правой выдернув меч, он прыгнул к двери и заколотил в неё свободным кулаком:
— Кэйвинг! Кэй-винг, ловушка! — и, повернувшись к врагам — а было уже пронзительно ясно, что это — враги, что это — всё! — выдохнул: — Подходите лучше все сразу, чтобы не тратить времени!..
… - Что ты подсыпала мне в вино, стерва?!
Юргул с ужасом в глазах сделала прыжок назад. От дозы зелья, всыпанной в бокал, самый могучий воин должен был умереть почти мгновенно. Но рыжий не только стоял на ногах — он ещё силился шагнуть: глаза горели, пальцы сжимали край стола.
Йохалла схватил ртом воздух, рванул ворот куртки и, прохрипев глухое проклятье, рухнул. Так, словно ещё хотел дотянуться до горла Юргул…
Дверь распахнулась. Мальчишка упал внутрь, бессильно мотнулась голова. Он сжимал меч левой рукой, правая была отрублена под локтем. Стало видно, что в коридоре лежат трое убитых латников. Четвёртый, скуля, сидел у стены с пробитым бедром.
— Госпожа, — тяжело дыша, поклонился последний, — тут всё.
— Тех, что внизу — прирезать, всех и быстро, — скомандовала Юргул. — Латные сотни — на их лагерь. Выполнять!
Вадим чувствовал одно — ему плохо. Очень плохо. Он как-то сразу резко вспотел, во рту был неотвязный привкус рвоты. Не хватало воздуха. Он бы сейчас дорого дал, чтобы оказаться снаружи. Но сил встать не было. Кругом продолжала бушевать грандиозная пьянка. Многие анласы, упившись в никуда, храпели кто на столах, кто под ними.
Ротбирт рядом обнимался с девчонкой-рабыней. И, кажется, не вполне понимал, что с ним вообще происходит.
В глаза словно бы налили жидкого густого мёда. Холодной воды… или на воздух. Почему здесь так душно? Кракены на кубках и потолке шевелили щупальцами. Вадим изо всех сил стиснул в кулаке серебряный кубок — и тошнота прорвалась наружу. Мальчишку вырвало прямо на стол — но стало легче. Он огляделся — и увидел то, чего не замечал раньше.
Воинов-хангаров стало больше. Они стояли под факелами и на галерее. Они сидели среди пирующих — с оружием и в доспехах.
Сын Грома шевельнулся на бедре. Вадим сел удобней, глядя вокруг.
— Не хочешь ещё выпить? — спросил сосед.
— Прочь, — ответил Вадим.
В зал вошла девушка. Анласская девушка. Коса тёмной бронзы падала на грудь. Красивые руки были сложены на животе поверх красного платья, надетого на белую рубаху. Кого она искала тут? Отца? Жениха? Мужа? Брата? На полголовы возвышаясь над самыми рослыми хангарами, она обвела гордым взглядом пьяное сборище — и таким презрением полыхнули её серые глаза, такой неприязнью, таким гневом, что те, кто видел её глаза, протрезвели. Повернувшись и оттолкнув с дороги движенем руки хангарскую танцовщицу, анласка вышла прочь твёрдым шагом, не обернувшись, не посмотрев ни на кого больше.
"Ловушка, — вдруг совершенно отчётливо — непонятно, почему, но ясно — понял Вадим. — Йохалла, конечно, уже мёртв." Он увидел, как по галерее быстро идёт группа воинов в чеканных доспехах.
— Ротбирт! — он изо всех сил пнул друга. — Братья! — вырвалось у мальчишки. — К оружию, пока нас не перерезали! Вайу!!!
Древний клич развеял у многих опьянение. Анласы начали вскакивать. Визгливая команда — и латники бросились отовсюду. В руках любезных соседей по столу засверкали изогнутые тонкие кинжалы, выхваченные из рукавов.
Сын Грома выскочил из ножен с певучим криком. Двое латников вскочили на стол — Вадим с рёвом опрокинул стол, поддев снизу.
— Ротбирт, вставай, ублюдок! — он путал русские и анласские слова. — Чтоб тебя — вставай! — меч в руке Вадима пропорол стык между латных пластин на подскочившем воине, мерзко скрежетнул о металл и кости — убитый хангар тяжко рухнул на Ротбирта, который ошалело ворочался на полу, путаясь в штанах. Кажется, падение грузного тела привело Ротбирта в себя. Поднявшись, он запустил столом во врагов и, левой рукой подтянув штаны, правой схватил свой "отцовский" меч, стряхнув с него ножны широким движением в сторону.
— Прикрой спину! Вадомайр, скорее!
Большинство анласов погибли сразу же, многие — даже не очухавшись от вина. Даже не сабель — от ножей, бивших наверняка, в самые уязвимые места.
Вопли, проклятья, божба и лязг стали заполнили помещение. Анласы стремились собраться, как собираются мелкие шарики разбитой капли ртути. Они крушили всё вокруг себя, расшибая мебель и посуду, ломая кости врагов и рассекая плоть.
Широкий клинок Ротбирта не очень подходил для фехтования, зато смахивал конечности и головы, как сухие жердины. Вадиму рубить было не так удобно, но данвэсский меч служил мальчишке не хуже, чем прежнему владельцу.
— Мы не выстоим, Дьяус! — прорычал Ротбирт, поскользнувшись в крови и отпихнув ещё одно тело, рассечённое до середины груди вместе с латами. — Их слишком много! — обеими руками он обрушил меч на чей-то украшенный кракеном щит — чудовище распалось надвое.
— Нужно пробиться в лагерь! — Вадим отбивал удары сразу двух сабель. — Все, кто может — в лагерь, в лагерь пробиваемся!
На ногах оставалось не более трёх десятков ратэстов, сумевших кучно встать недалеко от входа. В зал вбегали всё новые и новые воины Юргул, стараясь оттеснить ратэстов от входа вглубь зала. Щиты, а у многих — и шлемы остались у коней, в конюшне. Теперь было ясно, почему с таким усердием хангары старались в начале пира разоружить анласов!
Будь у ратэстов щиты, они могли бы составить "стену" и пробить себе дорогу. Но…
…Никто не понял, как и почему Вадим взял на себя командование. Схватка кипела вовсю, и на это нужно было немалое мужество.
— Столы! — закричал мальчишка. Его возбуждённый голос прорезал шум битвы. — Хватай столы!
Подняв столы за ножки и пользуясь столешницами, как огромными щитами, анласы напёрли на врага со всей силой и решимостью, разом оттеснив латников в стороны. Те, кто свалился, погибли под мечами ратэстов. Свалив столы в проходе, двадцать семь анласов вырвались наружу, в неожиданно прохладную — или так показалось после зала? — ночь, затворив за собой мощные створки.
Во дворе тоже было полно латников. Но они совершенно не ожидали, что анласы вырвутся наружу. Беспощадно рубя тех, кто оказался на пути, ратэсты бросились через двор к конюшне. Каждый молился всем богам об одном — чтобы не вздумали увести коней!
Нет. Очевидно, хангары только хотели сделать это, но кони не дались, и на них плюнули. Попробуй-ка уведи две сотни злющих боевых жеребцов, раздражённых шумом и чужими запахами!
Вадим столкнулся с выбегавшим из конюшни латником и сбил того на землю. Внутри, в темноте, метались, визжали и страшно кричали кони. Анласы бросились внутрь, не задумываясь, что конюшня может стать ловушкой почище пиршественного зала — гортанными криками и свистом успокаивая и подзывая своих любимцев. Полдюжины топоров обрушили заднюю стену конюшни, как гнилой сноп соломы. До слёз было жалко оставлять коней погибших друзей — и ратэсты, спеша, рубили привязи, до которых могли дотянуться — пусть уходят на свободу, лучше смерть на воле, чем рабство!