Красный вереск

Смерть Воибора обрушилась на отряд, как удар сверхзвуковой ракеты. Никто ничего не ждёт и даже не слышит — и вдруг взрыв, падают люди, оставшиеся в живых в ужасе, непонимающе озираются… а через секунду слышат гул летящей ракет, и до них постепенно доходит, что произошло.

Если честно, Олег даже не ожидал, что это так подействует на горцев. Он сам ощущал что-то вроде тупой боли, какая бывает в заживающей ране… или при виде чужой беды, когда понимаешь, как всё страшно и дико, но понимаешь умом, а душа вообще-то молчит… Почему-то, когда убили Тверда, он забылся быстро. Может быть — потому что никто не видел, как он умер, и можно было уверить себя, что он не погиб в бою, а просто… ну, как люди умирают, и не так уж редко, горько, но естественно. А Воибор погиб на их глазах. Погиб в бою, от вражеской сабли, и друзья видели, как он упал…

Тело Воибора несли долго. Нельзя же было хоронить его на месте боя, куда неизбежно явятся враги…

…Чета вернулась к западному берегу Тёмного, где Горный Поток вновь вытекал из озера, разделяясь на два рукава, чтобы через два десятка вёрст влиться в Ан-Марья. Озеро от моря отделяли поросшие лесом холмы и невысокие скалы, в которых горцы прятались с тех пор как вырвались из ловушки в Сосенкином Яру. Квитко увёл своих Снежных Ястребов на восточный берег, Лисы Дрозаха, выбрав нового воеводу, двинулись куда-то севернее. Изредка включая трофейную рацию, Гоймир смог определить, что в Оленьей Долине действует чета старого знакомца Олега Вийдана из Орлов. На севере, в Кровавых Горах, сражались Белые Волки Ратислава, князя-воеводы немногочисленного местного племени. Чуть южнее, по Смеющейся, гулял Хайнц Хассе — как объяснили Олегу, доброволец с Земли (при мысли о том, что он тут всё-таки не один, становилось как-то спокойнее, хоть это и глупо.) Об остальных — весьма многочисленных — четах из эфира ничего выловить не удалось. Но успехи «украдного войска», судя по всему, были велики — восточнее Длинной Долины данванские рабы почти не пробирались, слишком занятые погоней за неуловимыми врагами…

…Лагерь четы располагался в пещере — в одной из скал примерно на высоте десяти саженей. К площадке перед пещерой вела узкая тропка, почти полностью скрытая кустами остролиста и каменной ивы — местного растения, не попадавшегося на Земле. Тропку для вящей безопасности подминировали, а с другой стороны скалы выдолбили ступеньки, по которым — с некоторым, правда, риском — можно было спуститься на речной берег, скрытый от взглядов сверху каменным козырьком; из-за этого казалось, что река вплотную подступает к подножью скалы.

В полном молчании все поднялись на площадку и, положив на камни тело Воибора, встали вокруг, опустив головы. Те, на ком были лёгкие шлемы, сняли их; стояла гнетущая тишина, только чирикали в кустах привыкшие к людям пичуги.

Глядя на белое, спокойное лицо Воибора, запрокинутое к небу, Олег пытался что-нибудь вспомнить об убитом. Что-нибудь… что-нибудь… И не мог вспомнить ничего конкретного. Обычный парень, не хуже и не лучше других. Не храбрей, не трусливей. Не певун, как Гостимир. Не такой жёсткий, как Гоймир, не такой умный, как Йерикка, не такой талантливый, как Одрин… А ведь есть у него семья, какие-то интересы были, и девчонка осталась, и она ждёт — значит, была какая-то жизнь! Интересная для Воибора. Неужели была лишь затем, чтобы сейчас Олег не мог даже ничего вспомнить о нём?!

И вот при мысли об этом Олега настигли боль и злость. Настоящие боль и злость! Какая, на фиг, разница, как жил Воибор!? Те, кому надо, об этом помнят. А для него, Олега Марычева. Вольга Марыча из племени Рыси, важно, что Воибор был его соратником. Соратником — в любом случае, защищавшим в этих горах свою родину. И те, кто его убил, заслуживают ответа — смерти!

Он вспомнил Антона, зарезанного им три дня назад. И — странно — не ощутил больше ни жалости, ни раскаянья. Словно нагнулся, жалея над убитым тобою человеком, а с его лица упала маска, и ты увидел злобную харю уводня.

«Нет, нет, нет, — в не до конца ему самому понятном ожесточении повторял Олег, — я не хочу больше этих мыслей о жалости, о раскаяньи… Во всём я был прав! Во всём! Их надо убивать, не жалея, убивать, как можно больше, всегда, везде… Клянусь тебе, Воибор — я их буду убивать! Я понял, я понял — это война, на ней не жалеют никого, кроме своих, не сочувствуют никому, кроме своих!..»

— Носы-то выше, — вдруг послышался голос Гоймира. — Пал друг наш, то верно. Так или стать бою без павших? Или стать войне без крови? Живы часом — одно думать нам о жизни, о живых. А павшим — будь слава вечная и продолжение в Верье бесконечной, неразрывной. Будь так!..

…В скалах нашли подходящую выемку и отнесли тело к ней, положив на плащ, разостланный на мечах. Установив мечи над выемкой, четверо ребят потянули их в стороны, одновременно наклоняя — и Воибор медленно и плавно соскользнул вниз, в своё последнее пристанище. Пронзительно и жутко завывали, плакали два рожка-кувикла. А потом, когда начали возводить над могилой холм из камней, Гостимир закрыл глаза и звонким, чистым голосом затянул:

Олег увидел, что Ревок поменялся оружием с погибшим… «Наверное, она была друзьями, — подумал мальчик, — как мы с Эриком или Богданом…» Он вспомнил Богдана и улыбнулся вдруг при мысли, что тот сейчас в относительном спокойствии, у надёжных людей…

На камни могилы каждый положил веточку белого вереска. И Гоймир торжественно произнёс:

— Так не опоганят твоего тела враги наши, Воибор. Так не забудется могила твоя. Будь к нам в обрат из вир-рая — ждёт тебя племя… У кого есть слово?

Говорить, собственно, было нечего. Только когда все уже уходили. Ревок прикоснулся ладонью к камням и очень тихо сказал:

— Спи, Воиборко…

Он очень крепился, но всё-таки заплакал, и никто не сказал ему ни слова, когда он, обогнав всех и низко опустив голову, почти побежал к пещере.

Оттуда он не выходил до темноты. А остальные, словно сговорившись, старались не входить внутрь без крайней необходимости.

Олег лежал на плоской, прогретой солнцем скале над озером, поставив подбородок на руки и вытянувшись так, чтобы не потерять ни капли тепла — редкой вещи здешним летом. Одежду и оружие он положил рядом — так, чтобы в любой момент дотянуться до своих пушек. Впрочем, никакой опасности поблизости и в отдалении не наблюдалось. День был тихим, солнечным и тёплым.

Олега клонило в сон. Он лениво наблюдал за ребятами на берегу, по временам поднимая голову. Но делать это становилось всё более лень, и наконец он уткнулся носом в сложенные руки, почти уснув — во всяком случае, провалился в вялый, приятный полусон, расслабив все мышцы. Это было здорово — валяться на солнышке и по возможности ни о чём не думать. Оказывается, можно устать до такой степени, что единственным желанием будет не утруждать мозги. Недостойное, нелепое желание — мозги и даны для того, чтобы их утруждать… а вот поди.

«Ну, это просто стыдно, — вяло ворочались мысли в голове Олега, инертно валявшегося на скале, — что за скотство — лень даже думать!» Он попытался на чём-то сосредоточиться и… проснулся.

Вздохнув, мальчик перевернулся на спину. Сказал в пространство, в чистое, огромное небо над ним:

— Классно тут загорать. Не сгоришь.

Ему, соответственно, никто не ответил. Народ внизу спал, как только что спал сам Олег, только вот на верхотуру никто не забрался. Лень было, наверное…

Мальчишка потянулся, завывая во весь голос и растопырив пальцы. Потом вновь перевернулся на живот и, улёгшись поближе к краю, стал смотреть вниз.